— Эта задача из домашнего задания. Почему ты ничего не приготовил?
Я молчу.
Шикола кладет мел и отряхивает белые руки. Красным карандашом он пишет в клетке напротив моей фамилии жирную единицу. Значит, сегодня я схватил не только «3», но и «1». Вот это улов!
Я хотел сесть на свое место, но математик меня задержал.
— Как кристаллизуется апатит? — спросил он неожиданно.
Я оглядываюсь и говорю уверенно:
— Шестикратно!
Меня здорово удивляет, что он не знает таких простых вещей. Это известно каждому, кто собирает минералы! Почему он спрашивает меня об этом именно сейчас?
— Ты полагаешь, что обойдешься без математики? Ни один минералог без нее еще не обошелся. А ты получил единицу — и хоть бы хны! Что ты делал вчера вечером?
Я опустил глаза. На единице можно бы и закончить. Сейчас на меня, глядит весь класс. Ждут, что я отвечу. Во рту у меня пересыхает. Возможно, я краснею. Все видят. Итка тоже, хотя сидит на предпоследней парте у окна. Шикола опять спрашивает:
— Ну?..
Не стану же я рассказывать ему про вчерашний визит и про записку, которую я утром нашел на ночном столике: «Гонза! А я-то думала, что мы друг друга понимаем!»
Мамин почерк. Я узнаю его среди тысячи. Вчера она не хотела будить меня, а утром, задолго до шести, оставила мне это послание, чтоб мне было о чем подумать. К счастью, я заметил записку раньше, чем бабушка.
И без того во время завтрака она меня пилила не переставая. Я ел вчерашние черствые бутерброды и старался как можно скорее удрать.
А потом мне преградила путь Мотейлкова.
С Кувейтом у меня получилось что надо — во!..
Я должен немедленно что-то придумать. Я даю самое простое объяснение:
— Извините, я позабыл…
И осмеливаюсь поднять взгляд. На долю секунды я вижу Иткины глаза. И пышные волосы. Синяя майка с желтой полоской вокруг шеи. Обе руки деликатно положены на парту.
Наверное, ей меня жалко. Вот еще!
Без разрешения учителя я кидаюсь к своей парте. Итка внимательно следит за мной. Я точно знаю это, хотя уже не смотрю на нее. Шикола — жалостливый. Он меня больше ни о чем не спрашивает. Не пойму, почему» это он заговорил про апатит?
Как только я сел, ко мне повернулся Воржишек и подал мне руку в знак искреннего соболезнования. Я попытался изобразить самоуверенную улыбку, будто мне на эту единицу наплевать.
Но вместо фа я взял фа-диез. Воржишек, конечно, заметил фальшь и понял, что сегодняшнее поражение огорчает меня больше, чем обычно. Он быстро убрал руку и спрятался за спину парня, что сидит перед ним.
У доски проливал кровь Кане. Все наблюдали, как вдруг он согнулся и стал притворяться, будто у него разболелся живот. Я обернулся. Итка все еще смотрела на меня.
15
На каменной лавке перед нашим домом сидела Мотейлкова рядом с какой-то пожилой женщиной, которую я знаю только с виду. Они сидели нагнув головы, будто вместе с одного куста собирали крыжовник. Но вот они увидели меня. Одна подтолкнула другую локтем в бок, и они стали внимательно следить за тем, как я перебегаю улицу и пытаюсь исчезнуть в воротах.
Пришлось поздороваться. Они хором ответили, и Мотейлкова немедленно включилась:
— Значит, недолго нам теперь вместе с тобой жить, Гонзик?
Я понял, что она намекает на наш отъезд в Кувейт. На какой-то момент я заколебался: сказать правду или дальше ломать комедию? Ни на то, ни на другое у меня не было настроения. Я буркнул: «Гм».
Но это не привело их в восторг. Они немедленно запустили со своего космодрома вторую ракету:
— Хуже всех придется бабушке! Ведь она останется совсем одна!
Я бросил на бегу:
— Бабушка поедет с нами!
Я нажал на бронзовую ручку ворот, успев, однако, заметить, что они удивленно переглянулись. Мысль о том, что через две недели бабушка станет ездить на рынок на верблюде, привела их в ужас, хотя они, безусловно, были привычны к всевозможным сенсациям.
Еще несколько шагов, и меня поглотил полумрак арки.
16
Мама была уже дома. О вчерашнем госте — ни слова. Я швырнул портфель на диван и снял куртку.
— Как дела в школе? — спросила мама.
Именно такого вопроса я и ожидал. Я повесил куртку в передней на плечики и принялся медленно вытаскивать вывернутый наизнанку рукав. Я колебался, я не торопился с ответом. Мама обмакнула три пальца в воду и стала брызгать выстиранное белье. Значит, будет гладить. Нашу кухню наполнил особый аромат, теплый, как норковый мех. Я всегда с нетерпением жду, когда мы с мамой будем вытягивать выстиранные пододеяльники и простыни, чтоб они опять приняли правильную форму; я перетягиваю маму на другую сторону кухни, потому что я сильнее ее.
— Ну?.. — спросила она опять.
Тактический маневр, который я сейчас проведу, мне наверняка не удастся.
— Где бабушка? — говорю я и пытаюсь изобразить олимпийское спокойствие.
— Поехала за луком. Ну так как? — Она поставила утюг на металлическую подставку и прекратила глажку.
Я набираю в легкие воздух.
— Не сердись, мама, я знаю, ты будешь очень сердиться, но… я не выполнил по математике задания и…
Она продолжает вместо меня:
— …и получил единицу, не так ли?
Я киваю. Мама вздохнула и совсем не сердито упрекнула:
— Не можешь быть повнимательней? Через несколько месяцев принесешь годовые, и будут у тебя одни тройки…
Я вынужден защищаться:
— Тройки… тройки…
Мама отлично знает, что троек у меня еще не было. В шестом мне грозила тройка по географии, но в конце концов я исправил ее на четверку. Почему она считает, что будут одни тройки?
Но мама вдруг кричит:
— Молчи! Ты же помнишь прошлогоднюю географию!
Вот оно что! Я начинаю ныть, чтоб она меня простила, что это было в последний раз.
— Честное слово, мама!
Мама делает вид, будто не слишком мне верит, и начинает брызгать наволочки. Я понимаю, что атмосфера в кухне накаляется, начинаю оглядываться, куда бы удрать, и вдруг вижу, что ящик у плиты пуст — ни единого полешка. Я молниеносно хватаю ящик и мчусь.
— Ты куда, Гонза?
— В подвал за дровами. Чтобы бабушке не ходить…
Против этого мама возразить не может. Я сгибаю левую ногу и закрываю ею за собой дверь, потому что ящик тяжелый и нести его можно только обеими руками, потом медленно спускаюсь по лестнице в подвал.
В полной темноте ощупью нахожу гвоздик, на котором висит ключ. Отпираю двери и с первого взгляда обнаруживаю, что от штабеля, который я две недели назад сложил вдоль стены, на земле осталось всего несколько пыльных поленьев. Мне не остается ничего иного, как наколоть дрова самому.
Эта работа как раз по мне. Выберу хороший кругляш, поставлю на попа, поплюю в ладони и взмахну топором. Иногда мне удается развалить кругляш одним ударом. Только для этого он должен быть без единого сучка!
Подвал гудит от моих ударов, будто гигантский тамтам. Запахло смолой и угольной пылью, а я каждым взмахом топора отгоняю неприятные мысли, которые целый день бродят в моей голове, пока, наконец, не сосредоточиваюсь и не начинаю выбирать из кучи самые круглые полешки, чтобы поскорее наколоть дров.
Примерно через полчаса я услыхал за собой легкий шум. Я оглянулся. В темном проеме дверей стояла Итка.
Топор легко прошелся по желтому кругляшу, но не вошел в дерево, оставив лишь неглубокий коричневый след. Я прекратил работу.
— Ты что здесь делаешь? — изумился я.
Итка вошла.
— Так… — улыбнулась она.
Я ничего не понял, воткнул топор в полку, на которой мы держим банки с огурцами и две плетенки со старыми яблоками, и, согнувшись к наколотым дровам, стал наполнять свой ящик.
— Как ты меня нашла?..
Она мотнула головой:
— Твоя мама сказала…
Я с трудом верил, что она отважилась прийти к нам. Ящик был полон, и я стал укладывать полешки в штабель у стены.
— Давай помогу… — предложила Итка и нагнулась.
Я остановил ее:
— Ты испачкаешься, здесь жуткая грязища!
Итка не согласилась; она брала в руки по три-четыре полена и подавала мне, а я складывал их в штабель. Так мы закончим за несколько минут. Я взял из ее рук тонкие ветви ольхи, распиленные на короткие полешки, и вдруг заметил на пальце колечко.
— Золотое? — спросил я.
Она остановилась и оттопырила тот палец, на котором было кольцо.
— Позолоченное.
— Кто подарил?
Итка прищурила глаза так, что они стали похожи на узенькие щелочки, и едва заметно улыбнулась.
— Угадай!..
Я пожал плечами.
— Не знаю…
Я ждал, что она произнесет имя щедрого дарителя, но Итка снова принялась за работу.
Штабель вырос еще на три ряда, и только тогда я решился спросить Итку:
— Ты зачем пришла?
Она рукой откинула волосы, которые все время падали ей на лицо, испачкала при этом щеку и, не взглянув на меня, тихонько сказала:
— Мне надо спросить у тебя что-то очень важное…
У меня тут же пересохло в горле. Вот оно! Я проглотил слюну и спросил:
— Что?..
— Ты знаешь Индру Новачека?
Я вздрогнул. И это все, что надо узнать Итке от меня? Я раздосадованно отшвырнул поленце, которое держал в руке, и после мрачного молчания прогудел:
— Ага…
Индра Новачек учится на втором курсе техникума. Недавно он привез мне из Коштялова два обломка пектолита. Их домишко прилепился к косогору на другом конце Стржибровиц, в двух шагах от Дубравы. Почему Итка спрашивает именно о нем? Уж не хочет ли она, чтоб я выпросил и для нее кусок пектолита?
— А на что он тебе?
Она взяла в руку палку и начертила в пыли какую-то фигуру, похожую на китайский иероглиф.
— Ты знаешь, что он умеет фотографировать?
— Видал как-то…
— Он должен меня сфотографировать. Мне это очень нужно…
— Пойди да попроси!
Она чуть не стукнула меня.
— Ты что, не понимаешь, что ли, что я сама не могу?
Я добавил к штабелю несколько поленьев. Я хотел набрать полный ящик, запереть подвал и отнести дрова наверх, но Итка, коснувшись моей руки, задержала меня.