На следующее утро на соседнем дворе ярко горел костер, на котором хозяин ошмаливал этого поросенка, а жена его, баба лютая и зловредная, грозила кулаком в сторону нашего дома.
Снимая высохшее за ночь белье, жена обнаружила пропажу моей любимой клетчатой рубашки и отнесла эту пропажу на счет проходивших мимо цыган, которые были мастера поживиться чужим добром. Что касается соседа, работавшего кладбищенским сторожем и могильщиком нашего украинского городка, то от него большого шума и скандала не было, так как поросенок потравил чужой огород и за это получил справедливое наказание, которое для него оказалось роковым. Что ж тут поделаешь? Но баба его рассудила иначе, затаила злобу на меня и готовила черную месть.
Через неделю после этого случая я проснулся посреди ночи от тяжких громовых раскатов, ослепительных вспышек молнии и дробного стука по крыше обложного дождя. По комнате, в ночной рубашке, в полутьме бродила, спотыкаясь о стулья, жена, крестясь и шепча молитвы. Отыскав спички, она затеплила лампадку в божнице, и встав на колени, клала земные поклоны и молила Илью-пророка, чтобы он не кинул молнией в наш дом.
В отличие от меня она была очень богомольна и крепко держала все постановления Православной Церкви. Я же часто смеялся над ней и был равнодушен к вере, как и большинство советских людей.
Но вот с той грозовой ночи что-то необычное стало твориться со мной. Я потерял дар трезвого рассуждения, появилось беспричинное беспокойство, нервозность, непоседливость, постоянное тоскливое настроение и чувство страха. По ночам меня давили кошмары, снились свежие и разложившиеся мертвецы, которые дружно гнали меня из дома, в противном случае обещая вогнать меня в петлю. Я, конечно, и раньше выпивал, благо, самогон был свой, но теперь от тоски я стал испивать, как говорится, «мертвую чашу» и бросил работать. А однажды, сам не соображая, что делаю, полез на чердак и, привязав к балке веревку, повесился.
Очнулся я в больничном коридоре привязанный к старой железной кровати. Оказывается, пришедшая с базара жена увидела открытую на чердак дверцу, вбежала на чердак и, схватив нож, перерезала веревку, на которой висело мое тело. Не растерявшись, она стала делать мне искусственное дыхание и звать на помощь людей. К счастью, прохожие остановили милицейскую машину и стражи порядка вызвали скорую помощь. Жена потом мне рассказывала, что дежурный врач, осмотрев меня, махнул рукой и сказал: «Аминь!» Но все же начал оживлять меня. У меня изо рта шла пена и тело сотрясалось от судорог. Чтобы я не упал, меня привязали к кровати. Несколько часов медики пытались вернуть несчастного висельника к жизни, душа стремилась расстаться с телом, но после поясничного прокола позвоночника я пришел в себя. Долго я ходил с лиловым рубцом от веревки на шее и не мог говорить, а только хрипел.
Жена моя, как-то встретив цыган, начала их ругать за украденную рубашку. Но всеведущие цыгане сказали ей:
– Ты, золотая, нас не ругай, а кляни свою соседку, киевскую ведьму, которая навела порчу на твоего мужа. Это она украла рубашку и заставила своего мужа-могильщика закопать рубашку в могилу с очередным покойником.
Жена моя, услышав такое, просто обомлела. Вбежав в дом с бледным как полотно лицом, она упала на кровать и залилась слезами, решив, что я совсем пропащий человек. Как я ни пытался ее расспрашивать, она молчала. А мое беснование все продолжалось, и мало того, с каждым днем всё усиливалось. По ночам меня давили какие-то черные призраки и хриплыми голосами приказывали бежать из дома или опять лезть в петлю. Жена мне велела ехать в областной город и у знающих людей расспрашивать, как избавиться от этой порчи.
В город я приехал к вечеру и остановился у сродника – свояка. Его баба приготовила вареники и выставила на стол домашнюю полтавскую колбасу. Мы выпили по стакану горилки, покушали, и я со слезами рассказал ему о своей болезни и по какой причине приехал в город. Свояк с сочувствием выслушал меня и посоветовал обратиться к местному знаменитому психиатру Илье Давидсону, а если тот не поможет, то к экстрасенсу Ивану Брюханову.
На следующее утро в психдиспансере я нашел доктора Давидсона. Он оказался сухопарым субъектом с козлиной бородкой, сидел за столом и курил сигару. Принял он меня со вниманием, благосклонно выслушал мое горестное повествование, осведомился о моих предках – не было ли среди них психов – постукал молоточком по моим коленям и сказал, что чертей, демонов, ведьм, да и Самого Бога в природе не существует. Это все плоды нашего больного воображения, и, вообще, пора мне бросить эту дурь и поменьше пить, чтобы опять не залезть в петлю. Побольше здравого смысла, занятия спортом, прохладные ванны и все будет – о, кей! А болезнь моя называется – дромомания, то есть страсть к бродяжничеству. И чтобы разрядиться – надо побродяжничать, раз меня влекут неведомые силы, и попринимать таблетки – алимемазин. Я стал активно принимать эти таблетки и бродяжничать в окрестностях города, но ночевать и кормиться приходил к свояку. От этих таблеток у меня, как у Каина, стали трястись руки и дрожать нижняя челюсть. А что касается бродяжничества, то я его прекратил из-за свирепых собак, покусавших меня на окраине города и превративших в лохмотья мои брюки.
Тогда свояк направил меня к Ивану Брюханову.
У него во дворе отличного двухэтажного особняка расположился целый табор приезжих селян со своими скорбями, нуждами и хворями. На стук в дверь вышел служитель, который сообщил, что «пан Брюханов зараз снидае галушки, а потим мало видпочуе, а вы, пане добродии, поки чекайте», т. е. ждите.
Приемная экстрасенса была вся увешана иконами, теплились разноцветные лампадки, на больших церковных подсвечниках горели свечи. Дверь, ведущая в кабинет великого человека, от самого верха до пола была уснащена табличками, гласящими о трудах, званиях и заслугах Ивана Брюханова. Он именовался доктором эзотерических наук, почетным членом Тибетского союза ламаистов, действительным членом ассоциации Вука-Вука магов озера Чад и другими не менее солидными званиями. Наконец, очередь дошла до меня, и служитель впустил меня в святилище экстрасенса. Иван Брюханов оказался толстым краснорожим мужиком с маленькими свиными глазками, окладистой черной бородой и большой залысиной, как говорится, «для большого ума ему Бог лба прибавил». Обряжен он был в черную шелковую рясу с двумя крестами на цепочках: один крест спереди, другой сзади меж лопаток. На тучном чреве по бокам были налеплены звезды каких-то иностранных орденов. Он пристально посмотрел на меня, вперевалочку подошел вплотную и стал делать руками различные пассы.
Я как-то сомлел, упал в кресло и стал выкликать дурным голосом всякие ругательства на Брюханова и даже лягнул его ногой в толстый зад. Я не хотел кричать, но что-то кричало во мне помимо моей воли.
– Убери кресты, шарлатан! Ведь ты со всеми потрохами наш, наш, а пошто кресты нацепил?!
Брюханов надул щеки и сильно дунул мне в лицо. Потом накапал в стакан каких-то черных капель и дал мне выпить. Пыхтя, ухватился за спинку кресла и покатил меня по коридору в темную комнату, где я уснул.
Мне снилась помидорная война в Испании, по улицам ручьями тек томатный сок. Проспал я часа два или три и, проснувшись, оказался на кресле в знакомом кабинете. Брюханов сидел за столом и пил с блюдца чай. Он погрозил мне пальцем и сказал:
– Твою порчу мне снять не удалось. Не помогли даже африканские капли Вука-Вука. А снять не удалось потому, что порчу навела киевская ведьма. А эти ведьмы ой как сильны и зловредны. Ищи святого старца-пустынника, может быть, он изгонит из тебя бесов. А главный бес всажен в тебя не простой, а князь бесовский.
В общем, пользы я от экстрасенса не получил, но вред он мне причинил страшный, своими африканскими каплями прилепив ко мне лютого блудного беса. Ох, и яровит же, яровит я стал после этих капель, аки козел!
И ночью, кроме покойников и безобразных бесов, меня стали посещать сонмы блудниц всех времен и народов, которые совершали всякие мерзости и впадали в неистовое бешенство особенно в полнолуние. Они сбрасывали меня с кровати, подхватывали под мышки и неслись со мной на какое-то старое покинутое кладбище, окруженное виселицами и развалинами монастыря, где свирепствовала буря, ветер, дождь, тьма и было скопище ужасных демонов. Собравшиеся устраивали там дикие пляски и поклонялись сидящему на троне дьяволу с обезьяньим хвостом, козлиными рогами и перепончатыми крыльями, как у летучей мыши. Утром я просыпался совсем обалдевший и получал способность соображать только после того, как поправлял себя стаканом водки.
Я потерял способность различать, где кошмары видений и где действительность. В храмы Божии меня не пускали и тащили оттуда за шиворот на дорогу, потому что, как только хор запевал антифоны, я становился на четвереньки и выл волком. А когда выносили чашу с Дарами, кто-то из меня изрыгал матерную брань, хулу на Бога, и я бросался с кулаками на священника, чтобы опрокинуть чашу и растоптать Дары. Я ужасно оборвался, оскотинился, оброс волосами и бородой и ходил по улицам, беспрерывно изрыгая мат на всех и вся, за что часто меня били. И посему пришедший в отчаяние свояк выставил меня из своего дома на улицу. Я стал побираться, неведомо куда направляясь. Нищенствуя, я молча протягивал руку за подаянием, на помойках находил старую одежду и обувь. Нищенствовал я молча, потому что если открывал рот, то сразу начинал выкрикивать мерзкие слова и хулу на Бога. В полях я любил передвигаться на четвереньках и жевал траву, как древний вавилонский царь Навуходоносор. О доме, о жене своей я совершенно забыл, как будто ее никогда и не было. Спал я в канавах, под деревьями, в стогах сена и на кладбищах и каждую ночью с бесами и ведьмами летал на шабаш. Проходя Черниговскую область, где много святых мест, я вышел к Троицко-Ильинскому монастырю, окруженному с восточной и южной сторон долиной и оврагом, с величественным собором о трех куполах во имя Живоначальной Троицы. Так как я без матерной брани не мог раскрыть рта, то показывал монахам и богомольцам картонку, где написано было, что я ищу старца-пустынника праведной жизни. Но н