«Не ходи, не ходи в это блудилище! Смертью умрешь!» Петруха вынул толстую пачку денег и пошел к мулатке Анжеле на всю ночь. Купив у бандерши бутылку шампанского, пирожных и шоколадных конфет, он поднялся на второй этаж и вошел в комнату к Анжеле.
– Подожди, – сказала она, вкалывая себе в вену героин. – Хочешь? – блеснув глазами, спросила она Петруху.
Тот бездумно, засучив рукав, протянул ей руку. Тем же шприцем она набрала из флакончика дозу зелья и ловко вколола ему в вену.
А внизу, в небольшом зале, веселье было в разгаре. Краснорожие, с бритыми затылками бандиты, и бледнолицые ожиревшие банкиры, и новые русские кутили с девками напропалую, и музыкальный центр без передышки наяривал рок-н-ролльные композиции, сменяющиеся блатными песнями «Русского шансона».
Петруха ушел от Анжелы только под утро. В дверях он остановился и, посмотрев на нее, сказал:
– Ты, дьяволица, отпусти, отпусти меня.
– Иди, – сказала она, – я тебя больше не держу.
С тех пор прошел целый год, за который Петруха ни разу не вспомнил мулатку. Он много работал сразу в двух фирмах и жил безбедно и спокойно… Однажды на работе, выгибая на станке трубу, он почувствовал резкую слабость и в изнеможении присел на ящик. Мутилось в голове, тошнило, и весь он покрылся потом. Его напарник, посмотрев на него, сказал:
– Что с тобой? Ты белый как стена.
Петруха отпросился у мастера домой и больше на работу не ходил. Стал температурить и быстро слабеть. Болело горло, кровоточили десны, по телу пошли гнойнички, и он начал быстро худеть. Обеспокоенная Манька вызвала врача из поликлиники. Врач осмотрел его и дал направление в больницу. В больнице он пролежал две недели, и его перевели в инфекционную больницу на специальное отделение. Когда Манька пришла для беседы с врачом и выслушала его, то поняла, что их жизнь кончена. Петр – обречен, да и она сама не знала, будет ли жива. У нее взяли кровь на анализ и сказали, что ответ будет через неделю. В страхе и трепете она провела эту неделю. Молилась Богу, ходила в церковь и ставила всем святым свечки. Через неделю, бледная и дрожащая, пришла за ответом, и из окошечка ей протянули небольшой листок бумаги, который она приняла дрожащей рукой. Из-за набегающих слез не могла прочитать, только вся дрожала.
Добрая пожилая регистраторша взяла у нее из рук листочек и сказала:
– Ну что ты дрожишь, дурочка. Слава Богу. У тебя ВИЧ-отрицательна. Значит, ты не заражена.
Манька уходила, рыдая от счастья, а Петр тем временем угасал. Прошел еще месяц, ей позвонили из больницы и сообщили, что Петр умер. Она поехала и получила наглухо заколоченный гроб с телом мужа и направлением в крематорий. Когда на исповеди в церкви она рассказала батюшке свою семейную историю, то он покачал головой и сказал:
– Грех порождает болезнь, а болезнь ведет к смерти. Так говорится в Священном Писании.
Праздников праздник
В феврале на Сретенье Господне стояла мягкая зимняя погода и снега навалило в лесу по пояс. В сумрачном зеленом ельнике деловитые клесты споро теребили шишки, разбрасывая по белому покрову янтарную шелуху. Но к Прощеному воскресенью ударили крепкие морозы и в Преображенском лесном скиту окна в кельях покрылись ледяными узорами в палец толщиной.
Отец Антипа, после ночного молитвенного бдения, спал крепким предутренним сном, но, услышав стук и крики монаха-будильщика, отозвался, поднялся и сел на край своего жесткого ложа. Спал он, по монашескому обычаю, не раздеваясь, и, опустив на холодный пол ноги, долго надсадно кашлял и крестился, смотря на начинающийся рассвет в затянутое льдом оконце. Разбив ледок в стоящей в сенях кадушке, он набрал в ковш стылой чистой воды, ополоснул лицо и, надев скуфью и ватник, поплелся в храм на братский молебен. Морозный воздух был жестким и сразу перехватил дыхание, и старик, чтобы не раскашляться, старался дышать в теплый вязаный шарф. На тропинке к храму его весело встретил скитский пес Каштан. Он любил отца Антипу за то, что тот всегда прикармливал его, и сейчас бешено крутил хвостом, выделывал кругом всякие кульбиты и бросался лапами на грудь старца. Старик перекрестил пса, погладил его между ушей и, с трудом отворив тяжелую дверь, вошел в полутемный храм. Скитская братия вся была в сборе и стоя слушала, как отец Филагрий, переворачивая единственной рукой страницы, читает неусыпаемую Псалтирь. Храм был освещен огоньками свечек и лампадок и хорошо протоплен. Дежурный монах то и дело шевелил кочергой в печке, подкидывая в огонь поленья. Все ждали начальника скита. Но вот церковные двери со скрипом отворились, впуская клубы морозного пара, и, опираясь на посох, вошел скитоначальник архимандрит отец Арефа. Он благословил братию, и все отдали ему поклон. «Благословен Бог наш…» – пропел отец Арефа, и молебен начался. Всего монахов в скиту с настоятелем было семнадцать. Скитский устав здесь был строг и должен неукоснительно выполняться, поэтому в скиту обычно жили истинные постники и подвижники. И единственный, кто здесь не соблюдал пост и время от времени вкушал скоромное, был пес Каштан, если ему удавалось поймать зайчишку. Скит был обнесен двухметровым глухим забором, и женскому полу вход сюда не дозволялся. Даже рыбу в этом скиту не вкушали хотя бы в великие праздники, а о молочном и говорить не приходится. Был разведен в скиту и сад, где росли яблони, крыжовник, черная смородина и малина, но без благословения настоятеля монахи не трогали и ягодки, помня заповедь Божию, данную праотцу Адаму, и еще для отсечения своей воли. За оградой скита содержался хороший огород, где монахи выращивали различные себе на потребу овощи. Грибами они запасались в лесу, а муку и масло привозили из Успенского монастыря, к которому относился скит. Монастырь был в десяти верстах от скита, и в нем подвизалось до сотни монахов, трудников и послушников. Хозяйство было налажено прекрасно, и монастырь процветал.
В Прощеное воскресенье в храме все приготовились исполнять чин прощения. Облобызав образ Спасителя, первым повалился на амвон скитоначальник Арефа и, стукнувшись лбом о доски, возопил к братии:
– Отцы святии и братия, простите мя, грешнаго, елика согрешил в сей день и во вся дни живота моего!
– Бог простит тя, честный отче, и мы прощаем, – прогудели монахи. – Нас прости, грешных.
В чистый понедельник трапеза братии не поставлялась. Одному только монаху отцу Африкану, страждущему лихорадкой, скитоначальник благословил потребить одну просфору и выпить стакан чая. В чистый вторник трапезы тоже не было. Все сидели по кельям, браня свое чрево, требующее пищи, и усердно творили Иисусову молитву. Собирались только на церковную службу и чтение Великого Покаянного канона Андрея Критского.
В среду отец Антипа вместе с помощником по кухне отцом Коронатом приготовили для братии нечто вроде щей без соли, чтобы не тешили утробу. Помощник с сокрушением говорил отцу Антипе:
– Боюсь, ой боюсь, что за такие щи станет нас братия бранить, да еще и побить может.
– Не бранить будут, а еще и похвалят за эту вкусную баланду, – ответил отец Антипа.
Когда братия собралась в трапезной, отец Коронат, пыхтя, внес тяжелую кастрюлю и стал разливать по мискам щи, от которых поднимался пар с весьма неаппетитным запахом. Учиненный на сей день брат Мисаил встал за аналой и унылым голосом начал читать плачевное житие преподобного Евсевия, пустынника Сирийского. Монахи с озабоченными лицами склонились над мисками и с аппетитом заработали ложками. По благословению, некоторые подходили с пустыми тарелками к отцу кашевару и получали добавку щей.
– Вот, отец Коронат, – сказал Антипа, – видел, как братия очистила нашу кастрюлю? А ты боялся, что будут нас ругать. Со смирением они покушали наши щи, которые не стал бы есть даже Каштан. Но говорю тебе, что Ангел Господень за их смирение и праведность превратил эту баланду во вкуснейшее кушанье. Вот попробуй сам!
Отец Коронат зачерпнул остатки щей ложкой, и по его лицу разлилось изумление и блаженство.
– Это чудо, отец Антипа, – прошептал он.
– Да, брат, так бывает каждый день на первой неделе Великого Поста, – сказал Антипа. – Яко Моисей горький источник превратил в сладкий, так и у нас происходит по молитве архимандрита Арефы.
Во время службы грозно и обличительно звучали в храме слова Покаянного канона. Все слушали, молча склонив головы, некоторые всхлипывали и вытирали слезы. А на клиросе хор жалобно пел ирмос шестой песни канона: «Возопих всем сердцем моим к щедрому Богу, и услыша мя от ада преисподняго, и возведе от тли живот мой. Помилуй мя, Боже, помилуй мя».
Отец Антипа, слушая, думал, сколько надо пройти ступеней, чтобы очистить себя от греховной мирской скверны?
Когда-то давно, еще в юности, его духовный наставник, кавказский пустынник отец Мардарий, говорил ему про три ступеньки монашеской жизни.
Первая – жизнь в монастыре, где начинается истинная христианская отделка души. Вторая – жизнь в скиту, где происходит дальнейшее ее очищение. И третья – монашеская жизнь в пустыне, где монах окончательно возрастает и приходит в меру возраста Христова.
Утро следующего дня выдалось солнечным и морозным. Отец Антипа, дыша на замерзшие пальцы, запряг в сани с бочкой гнедого монастырского мерина и по расчищенной монахами дороге поехал ко святому источнику. В кухне кончилась вода, и ему на сегодня было определено такое послушание. В лесу было тихо, и в стороне от дороги он увидел мышкующую рыжую лису, которая, подняв одну лапу и наклонив голову, чутко прислушивалась к мышиному писку под снегом. На Антипу с водовозкой она даже не обратила внимания, потому что от монашествующих никогда не видела беды. Отец Антипа лопатой расчистил засыпанный снегом бассейн, продолбил ломиком лед и большим ковшом стал наливать воду в бочку. Стайка красногрудых снегирей расселась на ветках и наблюдала за его занятием. Антипа полез в карман ватника и рассыпал по белому снегу горсть желтого пшена. Снегири слетели с веток и благодарно приняли угощение. Мерин всхрапнул и покосился на птиц, морда и ресницы его были белые от осевшего инея.