– Ничего не могу с собой поделать. Фронтовая привычка. Наркомовское табачное довольствие. Да и Бог простит старому солдату, не взыщет.
Сегодня у него был трудный день. Надо было отвезти на лошади в райбольницу тяжело хворавшую соседку. Он вывел из хлева гнедого мерина, выкатил из-под навеса телегу и тщательно запряг и обладил Гнедко. Наложив в телегу сена, он сверху еще застелил половики, чтобы больной было помягче.
Больную вывели под руки и уложили на телегу, накрыв одеялом. Она была желта лицом, беспрерывно охала и крестилась исхудалой рукой. Старик посмотрел на неё и подумал: «Что ж, не жилица она больше на свете, может, и зря везем», но ничего не сказав, повез её в райцентр, до которого было двадцать пять верст. Телегу изрядно потряхивало на смерзшихся комьях грязи, и больная, плача от боли, просила деда Матвея ехать тише.
– Я и так, Маруся, еду шагом. До вечера только доедем.
Не очень-то ему хотелось ехать, потому что он это считал зряшной затеей, но, будучи добрым православным человеком, не мог отказать соседям, тем более помня слова апостола: «Друг друга тяготы носите и тем исполните Закон Божий». Да и кроме того, другого транспорта в деревне не было, а о том, чтобы позвонить в район и вызвать машину, и говорить не приходилось, потому как «звонило» тоже давно прохудилось и не работало. В больнице усталый молодой врач, оглядев больную и протирая очки, сказал деду:
– Зачем ты привез эти мощи?
На что дед ответил:
– Пока жива – лечи, а как помрет, тогда будут мощи. Врач безнадежно махнул рукой, и больную увезли на каталке по длинному коридору, где пахло вареной капустой и карболкой.
Назад из райцентра он ехал в темноте и к своему дому прибыл глубокой ночью. Пока он ехал, началась снежная пороша и от павшего на землю снега всё кругом посветлело.
Распрягши мерина и обтерев его пучком сена, завел его в теплый хлев. Почуяв родной хлев, довольный мерин тихо заржал и, сунув морду в ясли, захрустел сеном. Не топленная сутки изба за день выстыла, но старик, чувствуя усталость, похлебал чуть теплых из печки вчерашних щей, выпил для сугрева стакан водки, и помолясь на ночь, лег спать, крепко закутавшись лоскутным деревенским одеялом.
Утром старик, покормив Полкана, спустил его с цепи, чтобы пес побегал, размялся во дворе. Это была крупная свирепая собака типа московской сторожевой. Примерно к полудню, когда старик возился у печи, приготовляя себе обед, он услышал бешеный лай Полкана. Он взглянул в окно и увидел стоявшую на дороге машину, а у своей калитки трех мордатых парней, которых Полкан не пускал во двор. Старик вышел на крыльцо и приказал собаке молчать. Тот от калитки не отошел и продолжал скалиться и рычать на незваных гостей.
– Дед, – крикнул один из приезжих, – у тебя есть продажные иконы?! Мы купим или поменяем на новые. У тебя старые иконы?
– Я сам старый, и иконы у меня старые.
– Потемневшие?
– Да, маленько есть.
– Так продай их нам! Мы тебе хорошо заплатим.
– У меня продажных икон нет.
– Мы тебе хорошо заплатим, и еще водки дадим.
– Нет, и не уговаривайте.
– Пока мы с тобой по-хорошему говорим, но можем и по-плохому. Убери свою собаку, а то мы её пристрелим. Ты вынеси хотя бы на крыльцо одну икону, покажи нам. Может быть, твои иконы и разговора не стоят.
– Сейчас вынесу!
Старик вошел в избу, закрыв дверь.
Вскоре она вновь немного приоткрылась, и покупателей стали нащупывать вороненые стволы охотничьего ружья.
– Эй! Ребята! Не сердите старого солдата. Убирайтесь отсюдова! Если убьете собаку, я буду стрелять. Уж двоих-то уложу наверняка.
Гости всполошились и спрятались за машину.
– Да ты чо, дед, обалдел?! Да мы просто спросили. Не хочешь продавать, не надо. Молись себе на здоровье.
Один из парней махнул рукой.
– Да кляп с ним, с этим бешеным дедом. Еще и впрямь пристрелит. Поехали в другое место.
Они быстро сели в машину, хлопнули дверцами, и машина, взревев мотором, скрылась из вида. Всё чаще и чаще с севера прилетал холодный ветер-листодёр, срывая и кружа с оголяющихся деревьев пеструю листву. Дороги стали звонкие и твердые, а по краям рек и озер наросли тонкие льдинки. В декабре на промерзшую землю основательно лег снег, и в означенный день старик стал запрягать мерина в сани, чтобы ехать в райцентр встречать приехавшую из Питера старуху. Он выехал еще досветла, ранним утром. Сани легко скользили по снежному первопутку, и в полдень он уже добрался до вокзала. В зале ожидания он увидел свою старуху, клушей сидевшую на узлах и чемоданах. Увидев старика, она сорвалась с чемоданов и, подхватив полы шубы, рысью помчалась в дальний угол зала. Вернувшись, она дала старику взбучку за то, что долго пришлось его ждать, а жуликов здесь пруд пруди. Старик молча перетаскал узлы и чемоданы в камеру хранения. И вместе со старухой поехали к церкви. Служба там уже закончилась, и люди дружно расходились по домам. Над золотыми крестами кружились галки и стая голубей. Нищие тянули руки и трясли пустыми консервными банками. Кроме нищих здесь бегала целая свора голодных бездомных собак.
Старик с супругой подошли к батюшке под благословение. Тот радостно встретил их, старых знакомых:
– А, прилетели, птицы Небесные.
– Ну, батюшка, неужели моя многопудовая старуха похожа на птицу Небесную?
– Известно, – сказал батюшка, – что кровь и плоть Царствия Небесного не наследует, но душа праведная может там оказаться. Я давно знаю вас, что к Богу вы прилежные и мать нашу, Церковь, любите. Конечно, и вы не без грехов, но стараетесь жить праведно. Поэтому я и называю вас – птицы Небесные.
Когда исповедовались, старик покаялся, что иконных грабителей пришлось пугнуть ружьем. Батюшка отпустил ему этот грех и, вынеся из алтаря чашу, причастил их.
Отвязав от забора лошадь, они поехали к столовой, где взяли по тарелке мясных щей и долго пили чай с городскими бубликами с маком. Развеселившийся старик так старательно погонял мерина, что тот иногда пускался вскачь. Сани подскакивали на ухабах, и старуха сердито кричала на старика, придерживая узлы и чемодан. Доехали быстро, но поздно вечером. Уже взошла полная луна, и по небу медленно проплывали кучевые облака.
Спущенный с цепи Полкан радостным лаем и неуклюжими прыжками приветствовал хозяев. К удовольствию старухи, в доме и во дворе она нашла полный порядок. Старик натаскал березовых дров. Тут же затопили печку. В избе стало уютно и тепло. По случаю завтрашнего воскресенья у икон затеплили лампадки. В честь своего приезда старуха устроила богатый ужин с чаепитием и городской колбасой. После ужина вместе долго молились на сон грядущий и вскоре тихо отошли ко сну. Двери были заперты на большой железный крюк, во дворе бегал и лаял Полкан. В избе завел свою ночную песню запечный сверчок, да перед святыми образами теплился огонек в зеленой лампадке.
Октябрь 2002 г.
Поездка в Карелию
В лето Господне от Рождества Христова 1998-е, в августе месяце, было еще тепло, но дождливо, и я подумал: «А хорошо бы теперь съездить в Карелию недельки на три. Набрать там белых грибов да высушить их, чтобы на Великий Пост иметь благословенную грибную похлебку, какую я вкушал в братской трапезной Псково-Печерского монастыря». Сборы были недолгими, и вот я уже трясусь в поезде Петербург-Петрозаводск. Привык я дома к спокойной келейной жизни, а тут сразу начались искушения. Досталось мне место в конце вагона, куда беспрерывно ходили курить хмельные мужики и какие-то разухабистые крашеные блондинки. И муторно мне было в этом синем табачном тумане, смешанном с отвратным запахом вагонного туалета, и молитва не шла на ум, застопорилась, и я вспомнил приснопамятного страдальца за веру отца Павла Флоренского, который писал в своих трудах, что в табачном смрадном дыму Святый Дух не обитает и что к курящему Он не приблизится, будучи как бы отсечен этой дымной стеной. Не знаю, как в других странах, кроме России, я нигде не бывал, но у нас почти все мужики, садясь в поезд, считают своим священным долгом первым делом напиться до обалдения и перемещаться по просторам нашей Родины обязательно в пьяном виде. И эти поезда дальнего следования у нас в России, неведомо по каким причинам, сделались постоянным и излюбленным прибежищем пьяного беса. И вот сейчас из сизой дымки то и дело ко мне протягивались руки со стаканами и слышались дружелюбные хлебосольные голоса:
– Батя, выпей с нами, веселее станет на душе.
– Спасибо, мне врачи не разрешают.
– Да брось ты, батя, врачи сами первые пьяницы, так и смотрят, где бы надраться. Давай дернем назло врачам!
– Не предлагай. Не буду.
– Да ты что, не русский?!
– Нет, русский я.
– Очень я сомневаюсь. Не темни, не темни, батя. Русский человек помирает, а от стакана не отказывается.
А время шло. Вагон потряхивало на стыках. Наступила ночь, и пьяницы угомонились и завалились спать, страшно ощерившись, свирепо храпя и продолжая во сне свои питейные разговоры. Зрелище, прямо скажем, не для слабонервных. Когда еще только начало рассветать, я решил сойти на одной маленькой станции или даже, может, полустанке. Поезд, постояв буквально две минуты, тронулся, и я как зачарованный смотрел ему вслед на удаляющиеся красные огоньки последнего вагона. После отвратительного спертого воздуха общего вагона, я с наслаждением вдохнул полной грудью настоянный на хвое холодный животворящий воздух Карелии. Когда затих шум уходящего поезда, я пошел по лесной дороге, уводящей в сторону от станции. Уже стало довольно светло, и мне открылась чудная красота здешних мест. Леса, леса и леса – все больше сосны с высокими янтарными стволами. Леса пересекались ручьями, реками, речушками, впадающими в озера или вытекающими из них. Пройдя километров пять по песчаной дороге, я вышел к небольшому поселку на берегу озера. Судя по заброшенной лесопилке с горой почерневших опилок, брошенных проржавевших тракторов, лесовозов и грузовиков, можно было сказать, что здесь когда-то бурлила деятельная жизнь. Но сейчас все было тихо, пустынно и мертво, как будто неожиданно сюда пришла беда, остановила лесопилку и вымела всех обитателей из поселка. Но вот в окнах нескольких домов загорелся свет, и из труб в небо потянулись дымки. Навстречу мне вышел старик-пастух, погоняя маленькое стадо из нескольких коров и десятка коз.