застучало. "Этого еще не хватало, - при таком-то морозе!.." - подумаля. Но в недрах мотора по-прежнему что-то тарахтело, громыхало, машина началаплохо тянуть и, наконец, совсем остановилась. Я вышел наружу, и тут же лютыймороз сдавил мне дыхание и обжег лицо. "Итак, - с огорчением подумал я, -придется мне коротать тут жуткую морозную ночь… Надежды на то, что пройдетпопутка - нет никакой, а вот волки запросто могут пожаловать…"
- Господи! - взмолилсяя, - Не погуби создание свое!
Но продержаться до утракак-то надо, а утром, авось, кто-нибудь да проедет мимо. У меня в багажнике былтопор. Я нарубил кучу веток, повалил небольшое сухое деревце, с помощью бензинаразвел в стороне от машины хороший костер и стоя грелся возле него. На пояс янадел патронташ, а за спину повесил ружье: на случай появления волков, которыхтут целая прорва. Ясно было, что машину мне самостоятельно не поправить: повсем признакам полетел коленчатый вал, а с ним справиться могут только врайцентровской мастерской. Я присел на корточки и пошевелил палкой в костре. Вмороз огонь особенно прожорлив - только поспевай подбрасывать ветки. Явспомнил, как на фронте мы зимой ночевали в лесу, соорудив нодью: два бревна,положенные друг на друга и укрепленные кольями. Между бревен мы напихали сухогомоху и сучьев, и это сооружение медленно и ровно горело всю ночь, хорошообогревая лежащих вповалку солдат. В одиночку мне нодью, конечно, не соорудить,поэтому я нарубил еще одну кучу еловых веток. Стало совсем темно и в двух шагахот костра ничего не было видно. Так прошло часа два, и пока никаких измененийне предвиделось. Нахлопотавшись у костра, я устал, да и раненая на фронте ногадавала о себе знать. А тут еще послышался отдаленный волчий вой. В такой морозоголодавшие волки делаются наглыми и безстрашными. Волчий вой раздавался всегромче, и я, переломив стволы, зарядил ружье двумя картечными патронами.Впрочем, сейчас время волчьих свадеб, и если такая свадебная свора наскочит наменя, то тут не помогут ни костер, ни ружье… Вдруг я вздрогнул: из темноты ккостру выскочила крупная черно-белая лайка. Она обнюхала меня и уставилась всторону леса, словно ожидая кого-то. Насторожив острые уши, она вглядывалась втемноту. Через некоторое время из темноты послышался скрип снега под лыжами ичей-то кашель. На свет вышел старик. Он прищурился на огонь и спросил меня:
- Бедуешь здесь?
- Бедую.
За спиной у старикавиднелось ружье и пара лыж. Эти запасные лыжи он снял и положил у моих ног.
- С машиной что? Крах?
- Надо в мастерскую.
- Это уж завтра, асейчас пошли ко мне. Негоже в такой морозище на ночь в лесу оставаться. Да ещеи волки тут балуют…
- А вы, дедушка, какздесь оказались?
- А здесь рядом нашадеревушка - Иванов Погост. Увидел на дороге костер и думаю: надо пойтипосмотреть, кто там бедует.
- Как вас, дедушка,звать-величать?
- Матвей Иванович.
Прежде чем отправитьсяза Матвеем Ивановичем, я написал записку и наклеил ее на лобовое стекло машины,чтобы если кто сможет взять автомобиль на буксир, погудел мне, и я выйду надорогу с Иванова Погоста.
- Услышу ли я гудок в деревне?- спросил я деда
- Как не услышишь,обязательно услышишь. Тут близко.
Я встал на лыжи и пошелвслед за стариком. Вскоре мы вышли на деревенскую улицу, освещенную светом,падающим из окон. Деревенька маленькая: всего-то домов десять-двенадцать. Я неувидел ее с дороги потому, что она пряталась за лесом. Впереди бежала собака,мотаясь туда-сюда и поминутно обнюхивая землю. Временами она останавливалась,рычала и шерсть ее становилась дыбом.
- Волчий дух почуяла, -пояснил старик.
Наконец собака вбежалаво двор, и мы через темные, холодные сени прошли в дом. Вся изба состояла изодной большой комнаты, на пороге которой сидел самодовольный рыжий кот и вылизывалкогтястую лапу. Справа от двери возвышалась огромная, занимающая третьпомещения русская печь с массой удобный и полезных приспособлений: тут была ибольшая топка, прикрытая железной заслонкой, и вделанный в толщу печи чугунныйкотел с постоянно горячей водой, и ниши для сушения валенок, и обширнаялежанка, где могли спать в тепле сразу пять человек. По стенам тянулись широкиелавки, посредине стоял большой скобленный стол с керосиновой лампой. В красномуглу красовались хорошего письма иконы и горела лампадка. Рядом на стене быланалеплена лубочная картинка: по веселой широкой дороге идут пьяненькие грешникис гармошками, бутылками, с блудницами в обнимку и в конце дороги валятся вотверстое адское пекло. Другая половинка картины изображала праведников -сухих, постного вида старцев с котомками, лезущих по узкой дорожке на высокуюскалистую гору, прямо в Царство Небесное. Все в избе было просто, без всякихгородских украшательств. Чего здесь на стенах было много, так это старых фотографийв рамочках под стеклом. На них красовались солдаты Германской войны с выпученнымиот служебного рвения глазами и целыми иконостасами крестов да медалей; потомэти же - а может и другие - молодцы уже в буденовках, с саблями и ружьями вруках, под плакатами "Смерть мировому капиталу!" Были здесь истахановки с граблями и косами, были и счастливые новобрачные - голова кголове, и лежащие в гробах дорогие покойники, и солдаты Великой Отечественной имного еще всяких других, пожелтевших от времени, карточек. За столом делалиуроки мальчик лет десяти и девочка - чуть помладше, оба со светлыми, льнянымиволосами и синими, как полевые васильки, глазами.
- Это мои внуки. Круглыесиротки, - сказал Матвей Иванович, - Уж такой крест возложил на меня Господь,такое дано мне послушание на старости лет - кормить их и воспитывать. Мать иотец погибли разом в автомобильной катастрофе. Так и живем втроем. Есть у насхозяйство: корова, поросенок, несколько овец, куры, огород. Слава Богу, неголодаем. Одно плохо: электричества нет. Сгорел наш трансформатор, а на другой,говорят, денег пока нет. Ну, ничего, - зато меньше искушений. Так бы детителевизор просили, а от него, известно, много греха в дом входит. Ну, да ладно;накрывай-ка, Машенька, на стол - ужинать будем. А ты, Вася, поди, подбросьсенца скотине.
Маша разложила на столетарелки, ложки, нарезала хлеб. Рогатым ухватом поставила на стол чугунок скашей и кринку молока. Со двора вернулся Вася, и дед всех пригласил к столу.Матвей Иванович прочитал "Отче наш", благословил трапезу, и мыпринялись за еду. За столом хозяева хранили молчание. После еды было прочитано:"Благодарим Тя, Христе Боже наш".
Маша тщательно вытерластол, перемыла посуду. Дедушка тем временем готовился читать вслух что-нибудьиз Пролога или Алфавитного Патерика. Маша подкрутила фитиль, прибавила свету влампе. Дед надел на нос очки, перекрестился и открыл старинную книгу в кожаномпереплете с медными застежками. Все приготовились слушать. Дедушка торжественнооглядел слушателей и начал:
- Сегодня мы будемчитать про святого египетского монаха-пустынника авву Даниила.
Матвей Иванович читалдолго, но дети слушали его внимательно. Закрыв книгу, старик подвел итогпрочитанному:
- Что невозможночеловеку, возможно Богу… Ну, дети, помолитесь и ложитесь спать.
Не прошло и получаса,как дети крепко спали на лавках. Матвей Иванович прислушался.
- Что-то собака надрывается.Наверное, кто-то пришел к нам. Пойду, открою.
Накинув тулуп, он пошелк воротам. Вскоре мой хозяин вернулся с гостем - стариком с большой окладистойбородой. Старик, войдя, поздоровался со мной, но, как я заметил, на иконы не помолился.
- Это мой сосед ЯковПетрович - старовер. Он наши иконы не признает.
- Не по канонам онинаписаны, - проворчал Яков Петрович, - Лик утучнен, перстосложение -безблагодатное: его облатынившийся грек Малакса придумал. По закону должнобыть: как крестишься, так и благословляешься. Да еще иконы гладкие, потому чтоковчег под запрещением еще от Никона-гонителя.
- А ты, Яков, какдумаешь спастись, если не только от наших икон отворачиваешься, но и причастияне приемлешь?
- У нас свои,благодатные, старого письма иконы есть. А причастие как я могу принять, если унас священников нету?
- А куда они девались?
- Да вымерли все современем, а новых поставить некому было.
Матвей Иванович огладилбородку, поглядел на меня и спросил Якова Петровича:
- А вот в Евангелии Христосговорит: кто не вкушает Моего Тела и Крови, тот не войдет в Царствие Небесное.Что ты на это скажешь?
- Наш знаменитыйначетчик и учитель в старообрядчестве Пичугин говорил, что по молитвам нашим иза наше благочестие Господь причащает нас не чувственно, а духовно.
- Э-э, Яков Петрович,это у вас мудрование в обход Святого Евангелия. Я полагаю, что Пичугин научилсяэтому у талмудистов, которые очень ловко придумали обходить свои же собственныезаконы. Мне рассказывал один знакомый еврей, что в субботу можно отойти отсвоего дома только на небольшое расстояние - по мерке, указанной в Талмуде. Номы, говорит, нашли способ, чтобы не нарушая закона, пройти нужный тебе путь. Берем,значит, зонтик, хлеб и проходим законную мерку. Дальше нельзя, стоп. Тут мысадимся на корточки, раскрываем над собой зонтик и жуем хлеб: как будто домапод крышей обедаем. Теперь из этого "дома" опять можно пройтисубботнюю мерку, не нарушая закона. Так и вы, Яков Петрович, мудрите со своимдуховным причастием.
- Тебя, Матвей Иванович,не переспоришь. А ведь я к тебе за дрожжами пришел. Моя хозяйка хочет на ночьставить квашню на хлеб, да дрожжей не оказалось.
- …А дворе подняласьметель, - сказал Матвей Иванович, проводив соседа.
Я выглянул во двор: иправда - снежная круговерть, ничего не видно. К крыльцу подбежала собака, всяоблепленная снегом. Из раскрытой пасти ее вырывался пар. Собака изо всех силноровила проскользнуть в дом.
- Собакам в дом неполагается, - сказал, закрывая двери, дед.
Мы уселись на лавку, и яспросил хозяина:
- Тяжело, наверное, житьв такой глуши?
- А мы привыкли. Есть унас маленькая деревянная церковь, по праздникам приезжает священник из