Лесавка подошла ближе, вцепилась Милошу в руки и заставила его уложить Дару на крышу каменной домовины.
– Обращай, – повторила она и вдруг отшатнулась.
Плечи девы сжались, голова опустилась. Крадучись по-звериному, она отошла в сторону. Снова дико, почти безумно. Хозяин покинул её тело, остался наблюдать из-за туч.
Милош уложил Дару на крышу домовины, провёл рукой по бледному лицу, стирая пот. У неё под глазами залегли синяки, ресницы дрожали.
Дара сама приняла это решение? Значит, он почти не виноват. Милош попытался вспомнить, как его самого обращали соколом, как Стжежимир пел на берегу озера у Совиной башни.
Сквозь шум и гул с неба опустилась совиная стая. Они сели вокруг камня, ожидая, кого выберет Милош.
– Любая с-сгодитс-ся, – подсказала лесная дева.
Он остановил себя, когда рукой потянулся к обожжённой щеке. Нельзя теперь думать, что с лицом, нельзя теперь думать о себе. Сжав ладонь в кулак, он огляделся. Все совы были похожи между собой, но одну, самую маленькую, сидевшую в стороне от остальных, он сразу узнал. Больная, уродливая, обгоревшая сова, та самая, что была с ним всю дорогу в лесу. Нечто отозвалось в ней для Милоша старым знакомым эхом. Будто они были знакомы до этого. Будто не были друг другу чужими.
Он прошёл мимо остальных птиц, приблизился к маленькой сове, присел, и она послушно взобралась ему на руку.
Пусть будет она. Пусть умрёт окончательно и переродится Старшей совой.
Милош усмехнулся, подумав, что Дара, верно, убьёт его за то, какую уродливую птицу он для неё выбрал. Окровавленные губы заболели от улыбки, щёку потянуло. Он скривился и вернулся к домовине.
Дара смотрела в небо, но не видела ничего вокруг. Она шептала что-то посеревшими губами, но Милош не смог разобрать ни слова.
Он оглянулся на озеро, на уносившиеся прочь воды, на оголившееся дно. Нельзя больше медлить. Он вынул вороново перо из волос Дары и сжёг одним щелчком пальцев.
Сова смиренно ждала, понимая, что её ожидало. Быть может, она желала этого – умереть в старой жизни, чтобы переродиться в новой. Милош выдрал из крыла одно перо, самое красивое из тех, что остались, серое, как пасмурный день, вдел в волосы Дары вместо старого воронова и взял в обе руки сову. Она доверчиво взглянула на Милоша огромными глазами-блюдцами, и он родил огонь в ладонях. Птица вспыхнула в одно мгновение и рассыпалась пеплом по коже лесной ведьмы.
Милош облизнул губы, вспоминая слова заклятия. Что пел тогда Стжежимир? Вдруг он ошибётся?
Дара зашевелилась. Между бровей её залегла морщина. Она дёрнулась и вдруг попыталась встать.
К домовине подбежала лесавка, взяла Дару за руки, удерживая на месте.
– Ты выбрал чужое перо.
Он присмотрелся к нему, поднёс к глазам, разглядывая, пытаясь понять плетение чар. Такое старое, знакомое, оно было почти что частью самого Милоша.
– Оно не отсюда, – догадался он. – Как и я. Кому оно принадлежит?
– Чужому лесу, чужому договору.
– И что за договор?
Лесавка гневливо молчала, ненависть её ощущалась кожей. Она не моргала, не шевелилась, разве что упиралась руками слишком сильно, точно ей было тяжело устоять на двух ногах.
– Эта птица из Совиной башни в Рдзении, правильно?
– Она чужая. Она связана с другим источником, – прорычала лесавка.
– Послушай, лесной Хозяин, – обратился вкрадчиво Милош. – И я, и лесная ведьма будем твоими верными стражами, но только если ты одаришь всех чародеев, что пришли с нами, своей силой, если впустишь после обратно и сделаешь Великий лес нашим домом.
Хозяин молчал, а Дара извивалась на камне, пытаясь вырваться из их рук, из страшных сновидений и из плена.
Милош торговался над её телом, над её судьбой ради себя самого, и в груди разрасталось нечто гнилое и мерзкое. Но иначе было нельзя. Иначе не спасти всех, кто пришёл с ним. Чародеи – люди лишь наполовину, в жилах их текло расплавленное золото, и всегда это будет пугать людей. Чародеи только наполовину принадлежали миру Нави и миру людей, везде они были чужими, но где ещё им искать дом? Где укрыться?
Они могли попробовать здесь, в Великом лесу.
– Это чужая птица.
– Птица из Совиной башни в Рдзении? – повторил Милош, и молчание лешего подтвердило его слова. – Сова – это и есть договор между людьми и лешим, правильно? Старшая сова и была самим договором. Ты даёшь нам силу, мы тебе защиту. Так было всегда.
– И вы погубили тот лес.
Тень на небе зашевелилась, покачнулась, будто гора, что вот-вот обвалится. Загремел гром.
– Может, на этот раз выйдет иначе? Если ты будешь медлить, лес погибнет, и ты вместе с ним.
Озеро иссыхало, и лесная ведьма умирала.
– Заключим договор? Здесь и сейчас, – упрямо процедил Милош.
Медленно, неохотно лесавка сделала шаг назад.
– Договор?! – вскрикнул Милош. – Ты заключаешь со мной договор?
Золото из источника утекало всё стремительнее, в пожаре гибли духи, деревья и звери, и где-то далеко на границе Великого леса зима подступила ближе. Она потянулась чёрными руками, сотканными из ночи.
– Заключи со мной договор! – закричал в отчаянии Милош. – Иначе я не завершу заклятие. Ты лишишься лесной ведьмы.
Туча, нависшая над Великим лесом, загрохотала:
– Договор.
И Милош сплёл заклятие из себя, лесной ведьмы и силы истока, связал всех троих с Великим лесом и его Хозяином.
Пепел прожигал кожу лесной ведьмы, и там, где сгорала человеческая плоть, прорастали совиные перья.
Глава 27
Сии леса – дремучие, от века здесь темно,
Блуждать вам здесь дозволено, а выйти не дано.
Буря затихала. Вячко слушал, как ветер за окном выл всё тише, всё сонливее. В спальне потемнело, и он зажёг ещё одну свечу.
Что случилось в Великом лесу? И хороший ли то был знак, что всё прекратилось? В любом случае раньше утра не стоило ждать вестей.
Чичак расчёсывала волосы так яростно, точно пыталась их выдрать. Вячко разглядывал её, не в силах найти подходящие слова. Cколько раз он уже ей повторял одно и то же?
Ему стало легче дышать, когда он принял решение и понял, что даже позор не так страшен для него, как бремя власти. Когда поклялся защищать свою семью и своего князя.
Так и должно было быть. Для этого его воспитали, не для правления. Но Чичак не понимала.
Она всхлипнула, выронила гребешок из рук, схватилась за голову там, где слишком сильно дёрнула собственные волосы.
– Осторожно!
Вячко бережно коснулся смоляных волос. Жена ответила ему обиженным взглядом.
– А может, наоборот? – спросила она. – Может, надо совсем мне волосья выдрать? – насупилась она. – Красота нужна княгиня, а я… кто я теперь?
– Моя жена.
Он сидел у её ног, как верный слуга, и не понимал, почему не мог встать, накричать на неё и велеть замолчать. Вячко не понимал, отчего Чичак могла ругать его, а он не смел возражать. Поступал он всё равно по-своему, но ощущал себя, как провинившееся дитя перед разгневанной матерью.
– Твой жена? – повторила презрительно Чичак. – А кто теперь ты?
– Княжеский воевода.
– Ты дурак, – презрительно бросила она, и Вячко не смог возразить.
Княжеский воевода. Не князь и даже не княжич. Он ниже, чем был. Но всё же выше, чем при рождении. На свет он пришёл беззаконным байстрюком, позором для матери, бременем для отца. И рос он пусть признанным сыном князя, а всё равно младшим, непринятым, чужим всем при дворе.
А теперь он наконец-то нашёл своё место.
– Воевода, – повторила мрачно Чичак. – Я родилась дочерью хана Барджиля, богатейшего хана в вольном Дузукалане. Я вышла замуж за княжича златоборский. А быть мне теперь жена воеводы?
Пухлые губы скривились. Она отвернулась, не в силах смотреть на Вячко.
– Ты ни в чём не будешь знать нужды. Я не богат, как князь, но добуду для тебя всё, что захочешь.
– Я хотела престол.
Чичак чуть покачивалась, обнимая себя руками.
– Если теперь я бы посмел бороться за княжение, так меня бы казнили. И тебя тоже, Чичак, – он взял её крохотную руку в свою. – Сейчас я не могу желать большего. Великий князь – мой племянник, моя семья. Вся, что у меня осталась. И ты должна знать, что княжеская участь тяжела. Мой отец, мои братья, все мои предки погибли из-за златоборского престола.
Чичак молчала упрямо, сердито, но руку не вырывала, и Вячко мог сжимать её в своей руке.
– Я хотела быть княгиня, – голос её дрогнул. – Отец любил моя мать. Она любила его. Но она была наложница. Чужеземка. И я тоже, – она наконец подняла на Вячко свои тёмные глаза, они блестели ярче драгоценных каменьев в княжеской казне. – Отец учить меня всему, чему его настоящий дочь и даже больше. Он говорить только со мной, даже сыновья не пускать, а меня слушать, – губ её коснулась улыбка. – Он дать мне людей и меч. Но он не мог взять моя мать в жёны, потому что она раба. И меня никто из ханов не хотеть в жёны.
– И тут попался я, – грустно улыбнулся Вячко, поглаживая её ладонь.
Чичак кивнула.
– Я верить, это мой судьба. Ты мой судьба. Я поверить, что я стать княгиня. Великая княгиня. Я была бы достойная княгиня, – она вздёрнула голову гордо, и Вячко понял, что это было бы действительно так.
– Ты обещала стать мне достойной женой, – напомнил он. – А я постараюсь стать тебе достойным мужем.
– Но мы не править, не быть князья, – снова погрустнела она.
– Но мы будем жить. Нам не дадут жить мирно, если мы станем править. Никогда. Бояре будут плести заговоры за нашими спинами, князья сражаться за власть. Но княжеского воеводу и его жену никто не тронет. Мы будем счастливы. Веришь?
Чичак оглядела его задумчиво, прикусила губу и медленно поднялась. Вячко выпустил её руки, сам остался на полу. Он наблюдал, как жена подошла к расстеленной постели, задула свечи одну за другой, услышал, как тяжёлый подбитый мехом кафтан упал на пол.