– Рана затянулась, – удивилась она.
– Даже шрама не останется.
Ярополк попытался встать, но упал обратно на подушки, скривился в раздражении.
– Я думал, ты вылечишь меня до конца.
– Я спасла тебе жизнь.
Снежный князь вдруг сделался недовольным и злым.
– Слышишь? В городе беспорядки, даже отсюда я слышу крики. Я нужен там. Поставь меня скорее на ноги! – его голос прозвучал требовательно, как у избалованного ребёнка.
Дара прислушалась и только теперь разобрала далёкие вопли и глухой шум, что доносились с улицы.
– Ты потерял слишком много крови, – она выпрямилась и опустила руки в таз, смывая кровь. – Я ведьма, а не богиня. Радуйся, что вообще жив.
– Вот и знакомая язвительность, – буркнул себе под нос Ярополк. – Неси мою одежду.
Дара изогнула правую бровь и осталась стоять, где стояла.
– Давай, – нетерпеливо приказал князь. – Помоги мне одеться. Это приказ.
Дара сделала шаг и споткнулась об овцу. Та лежала неподвижно на полу. Девушка присела, коснулась ладонью тёплого бока. Животное дышало, и губы Дары дрогнули в лёгкой улыбке.
Она покачивалась, когда шла к сундукам с княжескими одеждами.
– Не этот кафтан, другой, синий, – Ярополк оказался придирчивым и избирательным, почти как Милош.
Дара принесла кафтан князю.
– Смой кровь, – Ярополк говорил твёрдо, но сам не мог поднять руку.
Вымоченной в ромашковом растворе ветошью Дара водила по груди и животу князя. Всё это время она чувствовала, как горели щёки, и старательно прятала взгляд. Когда же она осмелилась посмотреть на Ярополка, то увидела довольную улыбку.
– Тебя даже смерть не исправит, – сердито процедила Дара.
– Хах, так лучше, лучше злись, – широкая ладонь вдруг коснулась её щеки, провела по растрёпанным волосам.
Ярополк был пугающе близко.
Дара задержала дыхание.
Но князь вдруг её отпустил и сам, видимо, пожалел о потерянных на ерунду силах, нахмурил брови, глядя в потолок.
– Теперь помоги одеться. Хотя ты долго провозишься. Позови Третьяка.
Точно в тумане Дара добралась до дверей. У порога на полу сидел холоп. Он вскочил на ноги, как только увидел её.
– Князь зовёт, – проговорила с трудом Дара.
Она не стала возвращаться, прошла мимо собравшихся, и если кто и заговаривал с ней, то Дара не услышала ни слова. Издалека, как из колодца, она различала звон вечевого колокола и мужские голоса.
По стенке, боясь упасть, она спустилась по лестнице, туда, где находились её с сестрой покои.
У входа стояла Маланья с двумя гриднями. Дара остановилась в нескольких шагах от них.
– Что нужно?
– Княгиня велела запереть тебя под замком, – хмыкнула Маланья презрительно. – Пока князь Чернек не вынесет приговор, тебе нельзя никуда выходить.
– Приговор? За что?
Ключница смотрела на неё с нескрываемым гневом.
– Будешь притворяться невиновной? Никого ты не обдуришь.
Дара сжала кулаки и с отчаянием осознала, что у неё остались крупицы силы и с двумя здоровыми мужиками она никак не могла совладать. Невольно она попятилась, но убежать бы ни за что не успела.
Маланья распахнула дверь в ложницу.
Дару схватили под руки и затолкали внутрь, бросили на пол. Кубарем она прокатилась по ковру, ударилась о сундук, но даже сразу не заметила этого, оглянулась по сторонам.
Веси нигде не было видно.
Один из гридней на мгновение задержался на пороге, посмотрел на Дару с презрением и захлопнул дверь.
Глава 7
Скоро серые сумерки заползли в ложницу. Дара зажгла свечу, села за стол, облокотившись локтями. Никто не принёс дров для печи, и в покоях быстро похолодало.
От усталости потянуло в сон, но Дара не поддавалась слабости. До рези в ушах она вслушивалась в тихие голоса за дверью, пытаясь понять, что происходило снаружи. Пару раз она думала, что нужно бежать, но сил осталось слишком мало.
«Князь должен за мной прийти, – уговаривала она себя. – Если я сбегу, будет только хуже. Все решат, что я виновна и боюсь наказания».
Знать бы только, в чём её обвиняли. Неужто за исчезновение простой служанки княжескую ведьму могли посадить под замок? Не посмели бы. Дело должно было быть серьёзнее.
Из города по-прежнему доносились крики. Дара несколько раз порывалась открыть ставни и попробовать что-нибудь рассмотреть, но в ложнице и без того было холодно.
Один раз ближе к закату приходил Стрела. Дара слышала из-за двери его звонкий голос, когда он уговаривал стражников «решить всё по-братски», как всучивал им взятку, а после угрожал от имени князя, и по его словам девушка отчего-то поняла, что Великий князь не имел к этому никакого отношения. Стрела врал, это поняли и стражники, и он ушёл ни с чем прочь.
Вряд ли бы он явился спасать Дару по собственной воле. Скорее всего Стрелу прислала сестра. Это означало, что с Весей всё было в порядке.
С приближением ночи сильнее ощущался холод.
Когда последний свет ещё брезжил на горизонте, Дара увидела, как из её рта вылетело облачко пара. Девушка продрогла до костей. Кровь замедлила свой бег. Пальцы окоченели, и она едва могла ими пошевелить.
Хотелось закричать, позвать на помощь, но слова застряли в горле, губы не слушались.
Город беспокойно шумел. Бесконечный злой вой разносился по Лисецку, и даже подумать было страшно, что творилось на улицах. Сколько людей пострадали в ту ночь? Против кого обратилась разъярённая толпа?
Медленно догорала свеча, сверкала тусклым огоньком, разгоняла мрак и холод.
Дара долго, не отрываясь, смотрела на огонёк, стараясь не заснуть, и всё же беспокойно задремала, опустив голову на стол.
В окно постучались.
– Да-ара, – позвал голос, звеня льдом и снегом.
Девушка вскинула голову, повернулась на звук, замерла. Было темно. Свеча потухла.
– Да-а-ара, – ударил в ставни северный ветер.
И так же резко, как зазвучали, голоса вдруг затихли. Разгулявшаяся пурга зарыдала. Ветер забрался в щели, заколыхал скатерть, свисавшую низко до самого пола. Дара поджала ноги и прижала к груди, пытаясь согреться.
Она дрожала от холода и шёпотом повторяла себе, что это был лишь страшный сон, морок и ничего больше. Утром за ней придёт Ярополк, он заберёт её с собой, уведёт прочь из княжеских покоев. Дара попросит найти ей избу, где она сможет мирно жить с сестрой, где никто не посмеет перешагнуть их порог. Она узнает такие заклятия, создаст такие обереги, которые никого близко к ней не подпустят.
Темнота бередила воображение, и в каждом углу виделся женский силуэт. Перед глазами замелькали белые пятна.
– Это сон, – прошептала Дара в отчаянии. – Это всё только сон.
И тут над окном что-то стукнуло.
Тук!
Тук!
Ещё раз, ещё. Всё чаще и быстрее, всё громче и сильнее.
– Ты обещала свою жизнь мне.
– Ты отдала её нам, – подхватили ветра.
– Заплати своей жизнью или чужой.
– Жизнью.
– Отдай мне Хозяина леса. Отдай мне его силу, и я отпущу тебя.
– Отпущу-у-у…
– Не трону сестру, не отниму деда, пощажу князя, не заберу сокола.
С губ сорвался судорожный всхлип.
«Забери его, забери Милоша, только не трогай меня», – хотела закричать Дара, но не посмела. Слова могли иметь слишком большую силу.
Если бы только было чем разжечь огонь в печи, если бы пламя в крови лесной ведьмы оставалось по-прежнему ярким, то мороз не посмел бы рваться внутрь, он держался бы вдалеке, за городом, у реки и кладбища, где ему и место.
– Я не хочу обижать тебя, Дара, не хочу обрезать твою нить раньше времени. Но ты обещала мне жизнь, свою жизнь, – голос качался на ветру, звенел сосульками, что нависли под крышей, стучал в ставни комьями снега. – Ты сама пришла ко мне, сама надела оперение. Ты поклялась, Дара. Но я помилую тебя, помилую, если ты отдашь мне жизнь лесного духа.
Дара повернула голову к окну.
Она через силу разлепила губы. Слова рождались с невыносимым трудом, через боль:
– Как… убить… лешего?
Снег дробью забил в ставни. Ветер прошептал:
– Когда он будет перерождаться… Позови меня… Подпусти… Я заберу его…
Где-то сверху, над чуланом, где заперли Милоша, пели женщины тихо и тоскливо, как принято петь все ратиславские песни.
Приглушённый звук пробивался сквозь деревянные перекрытия и ломался, теряя значение слов и чистоту звуков, и оттого эта печальная песня казалась до боли похожей на ту, что пела когда-то давно его мать.
Он редко вспоминал о ней, об отце и сестре.
Раньше, когда Милош только пришёл в дом Стжежимира, то не забывал их ни на день, ни на миг, каждую ночь во сне видел обжигающий воздух и взвивающийся к небу пепел, каждый раз снова и снова он оказывался в разрытой могиле, куда скидывали тела, и рыдал отчаянно, пытаясь вытащить из-под незнакомого чародея тонкую руку матери. Он просыпался и рыдал до хрипа, пока Горица качала его на руках. Он до сих пор помнил смрад, который разнёсся по всему городу. Тела не успевали сжигать, и Совин так крепко провонял трупным запахом, что люди теряли сознание прямо на улице.
Стжежимир стал поить Милоша травяными отварами, и те прогнали сны прочь. Ночи потекли спокойно, и однажды снотворное уже не понадобилось. Травы, чары и время забрали кошмарные сны навсегда. Все эти годы Милош редко вспоминал семью. Лицо матери, голос отца, смех сестры – всё забылось, всё стёрлось, обратилось в огненные искры, что исчезали в ночном небе.
Но теперь, окружённый пылью и тьмой, в далёком пении Милош вдруг угадал старое воспоминание о первой женщине, чьи песни он слышал в детстве, о доме, что сгорел вместе с Совиной башней.
Воспоминание оглушило его и прогнало страх перед неизвестностью, заставило позабыть о стражнике за дверью, о княгине и погибшей княжне. Он сидел на полу, не чувствуя холода, не видя черноты перед собой, только тонкий огонёк свечи и постель сестры, что в их доме стояла напротив его кровати, руки матери, поправлявшие одеяло на его груди. Издалека, из позабытого, сгоревшего прошлого он услышал голос матери. Нежный, ласковый.