Отряхнувшись от снега, Ежи пошёл по лесной тропе к деревне. Несмотря на недавние снегопады и уединённость избушки Здиславы, тропа была глубокой, и Ежи быстро добрался до деревни.
Пяски казались тихими и даже безлюдными. В первом доме Ежи встретил бородатый мужик и рассказал, что в деревне жили две молодых матери и где их стоило искать.
Ежи не сразу нашёл нужный дом. Дворы в Пясках все походили друг на друга. Мало ратиславских деревень успел посмотреть Ежи, но в златоборском княжестве каждый хозяин старался вырезать наличники понаряднее, раскрасить поярче петухов и коней, что украшали крыши, а здесь, в приграничных землях, словно так и не оправились после войны, хотя прошло уже два десятка лет.
Пяски слишком походили на Гняздец. Рдзенцев там было тоже немало. Первая женщина, к которой пришёл Ежи, носила Совиные обереги на рукавах и вороте рубахи. В избе у неё было шумно и тесно. Трое ребятишек, все не старше шести, играли на полу у печи, девочка чуть постарше покачивала подвешенную люльку, в которой похныкивал младенец, муж мастерил в углу поломанное колесо, а за столом сидела старуха в сером платке, штопала драную одежду.
Хозяйка дома дальше двери Ежи не пустила.
– Это кому же кормилица понадобилась? – спросила она.
– Да бабка тут у вас живёт у реки, – махнул Ежи рукой, не зная, как лучше пояснить, где стояла изба Здиславы и кому принадлежала.
Мужик и старуха отвлеклись от своих дел.
– У реки? – переспросила хозяйка, и лицо её переменилось. – А ты кем ей приходишься, хлопец?
– Внуком, – как на духу, соврал Ежи.
– Что ж, внучка ушла, внук пришёл, – озабоченно проговорила женщина. – На время ты сюда или насовсем?
– На день, не больше.
Женщина оглянулась на родных.
– Слышал?
– Иди, – коротко ответил ей муж.
Румянец сошёл с круглого лица хозяйки, и Ежи понял, что она ждала другого ответа, но возражать не посмела.
– Сейчас оденусь, подожди в сенях, – обратилась она к Ежи.
Он послушно вышел за дверь. Всё получилось на удивление легко. Ему даже не пришлось объяснять, кто такая Здислава и откуда появился ребёнок. Деревенские точно знали о ней больше него самого.
Скоро вышла новая кормилица.
– Пойдём, господин, – произнесла она, и Ежи удивился такой перемене. Давно ли она звала его просто хлопцем?
– Как тебя звать? – спросил он, хотя до её имени Ежи не было никакого дела.
– Лада.
Отвечала она неохотно, и Ежи не стал её больше мучить вопросами. Не на праздник он её вёл и не в гости к щедрым хозяевам, а в избу ведьмы, и чувствовал себя за это виноватым.
А в чём он, Ежи, по сути был виноват? Сам неволен.
Он шёл впереди, опустив голову, смотрел себе под ноги, и с каждым шагом всё тяжелее становилось на сердце. Дорога назад показалась вдвое дольше, но наконец кончился лес, и на крутом берегу Модры показалась чёрная от времени изба.
Всё осталось неизменным.
Младенец лежал на прежнем месте, не шевелился и не плакал. Печка успела согреть весь дом.
Ежи даже не подошёл к ребёнку. Не зная, чем себя занять, он схватил ведро, попавшееся случайно на глаза.
– Пойду воды наберу. Ребёнок вон лежит.
Лада не успела ни слова сказать, прежде чем он выскочил наружу.
Ежи накидал рыхлого снега в ведро, но назад в избу сразу не вернулся. Он присел на крыльце, слушая, как скрипела, прогибаясь под его весом, ступень, и устремил взгляд на небо за рекой, туда, где стоял Совин. Там ли осталась его мать? Может, Горица искала сына, не спала ночами, думая о нём? Может, она голодала или жила без крыши над головой? Но как её найти? В Совине потерявшийся человек, что иголка в стоге сена, да и стог тот сторожат лютые псы Тихой стражи.
Ему не хотелось уходить. На соседнем берегу остался его дом, единственный, который он знал. Что он будет делать, когда выполнит обещание, данное хозяину подземелий? И что случится, если ослушается?
Он попытался вспомнить, где находился Лисецк, и единственное, что понял, так это то, что город стоял ужасно далеко от рдзенской границы и невыносимо далеко от дома.
Но в Лисецке он найдёт Милоша. Вместе они спасут мать и придумают, как жить дальше. Только бы поскорее добраться до этого самого Лисецка.
В тот день птицы повеселели, радуясь теплу, разлетались над рекой и лесом. Ежи снова заметил шуструю маленькую сову, на этот раз она реяла над Модрой, и синицы испуганно уносились от неё прочь. Но сова не охотилась и будто совсем не обращала на них внимания. Нуждалась ли она в пище или была мертва, как ребёнок Венцеславы?
Ежи вздохнул и встал, поднял ведро. Пора было возвращаться.
Он постучал, прежде чем войти, и осторожно приоткрыл дверь.
Лада запахнула тулуп, когда вошёл Ежи.
– Позже вернусь, – пообещала она. – Пока младенец сыт.
Когда она подошла к двери, то обернулась и спросила, хмуря брови:
– Как его зовут?
– Не знаю, – растерянно пожал плечами Ежи.
– Не знаешь, как зовут твоего ребёнка?
– Он не мой.
– А чей же?
Он не нашёлся, что ответить, и Лада только ещё больше помрачнела.
– До свидания, господин, – попрощалась она и ушла.
Только тогда Ежи понял, что о награде за свою помощь она даже не спросила.
Он поставил ведро на печь и осторожно приблизился к младенцу. Лада переместила его на печку, обложила со всех сторон подушками, чтобы он не скатился. Но ребёнок и не думал вертеться, он лежал совсем спокойно, прикрыв глаза. Брови у него были белёсые, точно седые, как у отца.
Ежи подхватил свой мешок, снова вышел на улицу, присел на крыльцо и стал ждать. На его удачу день выдался тёплый, и он совсем не замёрз. Он съел кусок хлеба с сыром, пососал сосульку, когда захотел пить. На улице он оставался до самого заката.
Когда стало темнеть, он вернулся, зажёг новую лучину и сел за столом, сложил руки для молитвы и зашептал слова благодарности Создателю. Тени вокруг стремительно сгущались. День умирал.
Ещё раз пришла Лада, молча покормила младенца и так же, не прощаясь, ушла.
Когда скрылись последние лучи солнца, дверь снова распахнулась.
В избу вошла голая старуха.
– Фдёфь? – хмыкнула она.
Ежи чуть с лавки не свалился, закрыл лицо руками. За что же так зло с ним шутит Аберу-Окиа?
Здислава зашуршала одеждой.
– Как там мой сыносек? – спросила она, и шаги её раздались у печи.
Ежи едва шевелил языком:
– Кормилицу ему нашёл, зовут Ладой. Она обещала приходить несколько раз в день.
– Так не пойдёт, – рассердилась Здислава. – Пусть фифёт сдесь.
– У неё семья, – зажмурив глаза, Ежи отвернулся к стене, но рук от лица так и не оторвал.
– Не вафно, – отрезала ведьма.
В горле застряли возражения. Ежи вжал голову в плечи и долго молчал, не смея спросить о главном:
– Ты узнала, как делать снадобье?
– Да.
На стол перед ним что-то упало.
Ежи осторожно приоткрыл один глаз, другой. Здислава успела одеться, только седые волосы топорщились в стороны, точно прутья у старой метлы. Перед ним лежал скомканный лист бумаги. Не беден оказался новый королевский целитель, даже у Стжежимира бумага была напересчёт.
Ежи осторожно, боясь порвать, расправил лист. Дыхание замерло, когда он пробежал глазами по строчкам, и с головой накатило глухое отчаяние. Он и половины этих трав не знал, а ещё меньше понимал, как выпаривать, варить да выжимать. Но Милош-то должен был понимать, что делать.
– Ты сможешь сделать мне снадобье? – нерешительно спросил Ежи у Здиславы.
Старуха взобралась на печь, положила себе на колени младенца. Лицо её скукожилось и стало ещё уродливее, когда она вдруг улыбнулась.
– Нет, – ответила она недовольно. – Всего, фто надобно, у меня нет. Сам справифься.
Ежи в отчаянии готов был умолять её, но почти сразу понял, что это бесполезно.
– Но я дам тебе другой оберег. В дороге помофет, – пообещала с неожиданной щедростью Здислава. – А пока лофись спать.
Вопросы крутились на кончике языка, но задавать их было страшно не столько потому, что Ежи боялся услышать ответ, сколько из-за глубокого ужаса, что охватывал его от одного только взгляда на ведьму.
Он нашёл на печи одеяло и подушку и лёг на жёсткую лавку. Когда-то он спокойно и безмятежно спал в хате Воронов в Гняздеце и не подозревал, кем на самом деле являлась Здислава, теперь же не решался в её присутствии закрыть глаза. Целую седмицу, пока они ночевали вместе, Ежи почти не спал, а если всё-таки проваливался в сон, то мучился от жутких сновидений. Даже днём при свете солнца в голову лезли беспокойные мысли.
Он не мог перестать думать о мертворождённом. В детстве они с Милошем любили пугать друг друга страшными сказками об оживших младенцах, которых звали игошами. Беззубые, бессловесные чудища пожирали людей заживо, крали их жизни и души. Стал ли этот ребёнок игошей? Или он превратился в нечто более ужасное?
Ежи почти поверил, что вовсе не сможет заснуть. Он напряжённо вслушивался в шорохи за спиной и в каждом звуке предчувствовал угрозу. Он дышал тихо, медленно, боясь пропустить момент, когда младенец нападёт и вопьётся ему в шею или старая ведьма занесёт руку с ножом, он старался не моргать, опасаясь заснуть, но вышло так, что когда Ежи однажды моргнул и снова открыл глаза, уже наступило утро.
Он сонно огляделся, присел, потёр лицо. Ведьма сидела за столом, крутила в руках шерстяную нитку, наматывала на что-то.
– Проснулся, хлопес, – заметила Здислава. – Уф солнце высоко, а ты всё дрыхнефь.
Он не стал отвечать, поднялся, подобрал одеяло и подушку и закинул обратно на печь. Младенец лежал всё так же безмолвно.
Стоило спасть дремоте, как Ежи понял, что нужно было как можно быстрее уходить. В избе ведьмы ему даже дышалось тяжело. Он надел тулуп, обулся и оглянулся на Здиславу. Она будто и не замечала его.
– Ну, я пошёл, – перебросив котомку за плечо, сказал Ежи. – Прощай.
– Восьми, – старуха вытянула руку.
Он подошёл ближе к столу. Ведьма держала маленькую тряпичную куколку. Ежи видел похожие у детей бедняков, но сам никогда не играл даже в детстве. Мать говорила, что куколки те ведьмовские и даже трогать их грешно. Здислава сплела куклу из множества ниточек, опоясала белой лентой. Руки у куклы были разведены широко, а в длинную косу вплетены седые волосы.