Милош не успел ответить, и, быть может, так вышло к лучшему.
Его нашла Чири. Она незаметно подкралась со спины и дёрнула его за рукав, привлекая внимание. Милош опустил голову и не сразу узнал девчонку. В ратиславском наряде она мало чем напоминала оборванную фарадалку.
– Все тебя ждут, учитель, – тихо сказала она. – Дарина сказала идти сразу к городским воротам.
– Тогда нам с тобой лучше поторопиться. Кстати, держи.
Милош протянул ей сахарного петушка, Чири выхватила его из рук и даже не поблагодарила.
– Прощай, Кирилл, – он улыбнулся ему, как старому другу.
У боярина лицо было кислее, чем старые щи.
– Увидимся, – сказал он мрачно.
– Просыпайся.
Сани резко остановились. Ежи с трудом открыл слипшиеся глаза, потёр лицо руками. Вокруг было так шумно, что он удивился, что сам не проснулся раньше. Но в последние дни пробуждение давалось ему всё тяжелее.
Они встали далеко от городской стены. Впереди по дороге выстроились в длинный ряд чужие сани и пешие люди. Ворота были распахнуты, но внутрь никого не пускали.
– Почему мы стоим? – спросил Ежи и тут же закашлялся.
– В городе гулянья. Сейчас народ провезёт Мору к реке, тогда и нас пропустят, – пояснил его спутник. – Эх, хотел, наоборот, сократить путь. Думал, у Дальних ворот, как обычно, очередь, ан нет.
Ежи поправил сползшую с коленей поеденную молью шкуру. Его знобило.
Дорога от Пясков до Лисецка заняла куда больше времени, чем он ожидал. Несколько дней до самого Старгорода он шёл пешком, и если летом тот же путь казался относительно лёгким, то на исходе зимы Ежи совсем выбился из сил. Дальше ему везло чуть больше, и находились добрые люди, что подвозили от одной деревни к другой, пускали к себе на ночлег, даже несмотря на то, что он был рдзенцем. Дни сменяли друг друга, и Ежи становилось всё хуже.
У него не осталось больше снадобий, только бесполезные записи, которые он сам не понимал, и куколка Здиславы, что должна была принести удачу. Быть может, в том и состояла удача Ежи: он не умер по дороге в Лисецк.
Чем больше проходило дней, тем сложнее получалось найти попутчиков. Ежи начал сильно кашлять, а больного мало кто соглашался взять с собой, боялись подхватить недуг. Он не мог никому рассказать, что болезнь его незаразна, и страдали от неё лишь пусторождённые дети чародеев.
У Ежи почти не осталось денег, он страшно исхудал, потому что ел теперь только то, чем угощали случайные встречные, и почти всё время спал, пока ехал в чужих санях. Кашель донимал теперь днём и ночью, и воздуха всё время не хватало. Каждый раз Ежи просыпался с облегчением, радуясь тому, что до сих пор был жив.
Но наконец он увидел стены незнакомого Лисецка, и надежда придала сил. Осталось только найти Милоша, и всё наладится.
Ежи вытянул шею, разглядывая толпу, стремившуюся из города по дороге к реке.
– Ну что, где начнёшь искать своего друга? – спросил его попутчик.
– Поспрашиваю на постоялых дворах. Вряд ли в городе так много рдзенцев.
– Да уж, ваши обычно к нам не суются. Не любят вас за поганый характер.
Ежи насупился, но промолчал. Куда более дурного нрава, чем у ратиславцев, он ни у кого не встречал. Разве можно такие мерзкие вещи говорить человеку в лицо?
– Что ж, надеюсь, твой друг сможет тебе помочь, ты совсем плох стал, – с сочувствием произнёс мужик.
– Он отличный целитель, так что скоро всё будет хорошо, – слабо улыбнулся Ежи.
И вот, когда до встречи осталось всего ничего, оказалось, что никого не пускали.
– Может, пешком быстрее дойти? – спросил Ежи.
– Да куда ты в такую толпу полезешь? – махнул рукой его спутник. – Затопчут. Сиди. Подождёшь немного, зато я тебе потом в городе покажу, что и где.
– Спасибо, – смущённый добротой, проговорил Ежи.
Он заглянул в суму, чтобы достать последние две медные монеты, что у него остались, Ежи пообещал отдать их в уплату за помощь. Пальцы его нащупали вместо кошеля узкую полоску ткани. Он вытащил её на свет, с трудом узнавая в лоскутке платок, который носила тряпичная кукла Здиславы.
Поначалу Ежи думал, что ему только казалось, но куколка и вправду с каждым днём становилась всё меньше. Лезли нитки из её платья и передника, высыпались травы и зёрна, набитые внутрь. Каждый день Ежи вытряхивал из сумы мусор, скопившийся от разваливающегося оберега. Когда он понял, что кукла на самом деле уменьшалась, то посчитал это особым свойством чар. Она должна была приносить удачу, и, быть может, болезнь Ежи была так сильна, что высосала всю силу из оберега? Теперь, когда Ежи достиг Лисецка, от куклы ничего не осталось.
Ежи покрутил последний лоскут между пальцев, к нему прилипли короткие волосы, белёсые, как снег, которые прежде были заплетены в косу куклы. Ведьма просила выбросить оберег у въезда в Лисецк. Был ли в этом теперь смысл? Ежи поднял голову. До ворот было ещё ехать и ехать, а сани так и не двигались.
Дара скрывалась в тени у самого входа в храм. Верно, было бы лучше, если бы родная сестра держала свадебный золотой венец над головой невесты, но она теперь опасалась подойти слишком близко к солу и показаться на глаза настоятелю. Пусть Пресветлый Брат видел, что лесная ведьма не смела очернить священный обряд венчания.
За спиной Ростислава Небаба держал в огромной руке хрупкий венец, а подле него стояла на мысочках Третьяна. Она едва дотягивалась до макушки высокой Весняны, и потому золотой венец то и дело касался покрытой головы. Мало кто знал, что она тоже была ведьмой, и это оказалось на руку. Других подруг у Веси не нашлось, даже Горица отказалась прийти на свадьбу.
Пахло пчелиным воском, от десятков свечей тянулся тонкий дымок. Дара держала одну из свечей в руках, слушала слова молитвы, но не повторяла их следом. Она не знала слов, отец почти никогда не водил их с сестрой в храм, а соседи не звали на свадьбы.
До сих пор после всех служб, что она посетила в Ниже, Златоборске и Лисецке, Дара чувствовала себя чужой в храме. Лики на фресках казались суровыми, сол пылал ослепительно-ярко, и огоньки свечей горели повсюду, сверкали жёлтыми одинокими кострами. Всё дышало теплом и покоем, но Даре чудился блеск огненной силы в переливах позолоты.
Из-за сола послышалось тихое детское пение. Тонкие чистые голоса восхваляли Создателя и пророка его Константина, воспевали любовь бога к его детям на земле, любовь столь же сильную, что должна объединять супругов.
Весняна и Ростислав опустились на колени перед Пресветлым Братом.
Милош наклонился к уху Дары и прошептал:
– Скукотища. Поскорее бы уже напиться в честь молодых.
Дара прыснула от смеха и поспешно прикрыла рот рукой.
– Ты что, плачешь? – Милош попытался заглянуть ей в лицо, но девушка прикрылась платком.
– Отстань, – голос её дрожал и выдавал волнение.
Чири отвернулась к стене и от безделья принялась пальцем ковырять краску на фреске. Дара схватила её за руку и сжала крепко, заставляя стоять смирно.
Властным голосом Пресветлый Брат снова начал читать молитву над брачующимися. Наконец он обошёл их кругом, держа в руках свечи, очистил огнём Создателя, соединил в одно целое перед людьми и богом.
Весняна и Ростислав поднялись, поклонились сначала настоятелю и солу, после друг другу и, наконец, гостям.
Стрела сиял от счастья, как начищенный медяк, и крепко сжимал руку девушки. Скромно, точно в первый раз, он поцеловал Весю, когда на то дал позволение Пресветлый Брат. Перед Богом и людьми они стояли уже мужем и женой.
Дара хотела подойти и обнять сестру, но не смогла сдвинуться с места, даже когда Чири кинулась обнимать попеременно Весю и Стрелу. Они оба погладили девочку по голове ласково, как родную дочь. Даже теперь можно было ясно увидеть, как счастливо они проживут вместе до самой старости, как станут любить своих детей, какой большой и дружной станет их семья.
Лесной ведьме не оставалось места рядом с ними. Она не принадлежала их миру.
Закончился обряд, и молодожёны вместе с остальными вышли на улицу. Солнце только начало клониться к земле и светило ещё ярко. Талый снег сверкал россыпью драгоценных каменьев. Звенела капель, журчала вода в ручьях, птицы пели наперебой в соседней роще. У храма поднялся немыслимый шум, точно не с десяток людей пришли на свадьбу, а целая сотня. Товарищи Стрелы перебивали друг друга, Чири и Третьяна лезли обнять невесту. И даже Небаба попытался сказать что-то во славу молодых, но не смог и двух слов связать.
– Ты что, плачешь, дубина? – захохотал Стрела. – Вот ты даёшь.
– Иди к лешему, – насупился дружинник, утирая здоровым кулаком глаза. – Я, может, от счастья, что избавился от тебя наконец.
– Не дождёшься. Так просто от меня не избавиться.
Горыня услышал их разговор и нахмурился:
– Как? Разве ты после всего не вернёшься домой? Не пора ли взять на себя обязанности боярина? Сколько может хозяйство на плечах матери держаться?
Стрела оглянулся на жену.
– Когда с каганом разберёмся, тогда и о возвращении домой подумаю.
– Жену лучше домой отправь, незачем ей видеть, что тут скоро начнётся, – Горыня сделался ещё мрачнее, и от его слов все остальные тоже перестали улыбаться.
– Я от Ростислава никуда не уеду, – упрямо сказала Веся, и Стрела прижал её к себе, поцеловал в губы. Девушка смущённо покраснела, спрятала лицо на груди у мужа.
Дара решила, что поговорит и с Горыней, и с Небабой, даже с Ярополком, если Стрела вдруг передумает и заупрямится. Весе стоило как можно скорее уехать.
– Думаю, время пришло, – донёсся от саней нетерпеливый голос Милоша. – Сколько можно тянуть? Небаба, помогай разливать, – он достал из корзины кувшин вина и пару простых деревянных кружек.
Небаба потёр руки в предвкушении.
– Вот это мне по нраву, – проговорил он и поспешил на помощь чародею.
Кружек у них было всего четыре, и потому они по очереди делали пару глотков и передавали друг другу, а Милош подливал вина.