Милош поднялся, захватив кружки Дары и свою, дружинник налил в обе.
– Не чокаясь, – предупредил он.
– Кто чего скажет, может? – раздался со стороны неуверенный голос.
– Да чего тут говорить? – пожал плечами чернобородый и отпил прямо из бочонка.
Милош вернулся, вручил Даре её кружку. Она принюхалась и наморщилась.
– Вот уж не думал, что дочка мельника такая неженка, – хмыкнул Милош, пытаясь её уязвить, сам сделал глоток и сморщился, точно съел целиком луковицу. – Ох…
– Давно ли ты что-то крепче пива пил, рдзенец? – громко спросила Дара, и мужики вокруг громко расхохотались, разрушая скорбную тишину.
Теперь главное было самой не ударить в грязь лицом, Дара выдохнула и, не отрываясь, сделала глоток. Горло обожгло. Дыхание перехватило. Она замерла, не моргая, и на глазах выступили слёзы. Мужчины не переставали громко смеяться, а один из них вдруг поднялся, подошёл и сунул ей под нос дольку чеснока да ржаного хлеба.
– Занюхай, госпожа ведьма.
Она взяла хлеб, прижала к самому носу, вдохнула всей грудью и наконец закашлялась.
– Давно ли ты пробовала что-то крепче пива? – улыбнулся раскрасневшийся Милош. Нос и щёки у него стали совсем пунцовыми.
Вдруг поднялся Небаба, прокашлялся, и все вокруг замолчали. Он запел чистым богатым голосом, и взгляд его, всегда хмурый, прояснился, а лицо разгладилось.
– Сколько звёзд на небосклоне, столько мы вместе спели песен, братушко…
Он пел какую-то старую, знакомую всем в дружине песню, слов которой Дара никогда не слышала.
– В какую путь-дороженьку ты собираешься? Какие светят звёздочки там, где ты теперь поселишься?
Верно, больше не пели таких песен там, где стояли белокаменные храмы. Не искали дорогу к звёздам высоко в небе Пресветлые Братья, но многие века иные песни слагали у погребальных костров дружинники и их князья. Другими песнями провожали они своих братьев. И все, кроме Дары и Милоша, знали слова этой песни, все запели вместе:
– С какой стороны нам тебя ждать, братушко? С какой стороны ты будешь за нами приглядывать?
И Дара невольно посмотрела на небо, пытаясь разглядеть звёзды, но так и не увидела ничего, кроме тьмы.
– Увидимся мы однажды, братушко. Но не жди слишком скоро своего ты брата. Помни о нас, как мы о тебе.
Небаба опустил голову, и кто-то впихнул ему в руки кружку. Он отпил, сел обратно к товарищам и долго ещё не поднимал глаз.
Скоро разговоры вокруг костра пошли своим чередом, и не было уже той пугающей тишины, что царила вначале. Говорил теперь не один воевода, а все сразу, и на улице стало шумно, а от того живо.
Дара натёрла хлеб чесноком и медленно, по маленькому кусочку стала откусывать, глядя в огонь. Хлеб пах домом.
– Милош, а какой сегодня день?
– Да число я так уже и не вспомню, – он задумался. – Если Масленица была два дня назад…
– Да, сегодня третий день.
– Что?
– Третий день. На третий день принято поминки справлять, так как у Константина-каменолома три сына умерли друг за другом, и все три вознеслись к Создателю, только тогда он смог открыть ворота в Белый город.
Она сама не могла понять, откуда помнила это. Значит, не зря брат Лаврентий мучился, вбивая слово Создателя в головы дочек мельника.
Хлеб вдруг встал поперёк горла.
– Что ты, Дар, тише, – прошептал Милош и неожиданно прижал её к себе.
Она спрятала лицо в воротнике его шубы. От Милоша пахло гарью и, наверное, от неё тоже. Она плакала, и глаза только сильнее щипало от слёз и резкого запаха. Милош гладил её по голове, точно ребёнка, а дружинники вокруг костра замолкли, только Дара это не сразу поняла.
И в наступившей тишине вдруг послышалось глухое уханье совы.
Часть втораяЖивая вода
Глава 20
– Земля! – выкрикнули по-дузукалански.
Вячко вскочил на ноги и взбежал по ступеням из трюма на палубу.
Яркий свет ослепил. В лицо ударили солёные брызги и промозглый ветер. Вячко прищурился. Впервые за несколько дней солнце пробилось сквозь тучи и вырвало из тумана чёрный берег – размытый, нечёткий. Как было угадать, куда принесло их море?
Он подошёл к корабельному главе.
– Это Приморский? – спросил он.
Глава кивнул. Он не говорил по-ратиславски, но название города на любом языке звучало одинаково.
Ветер донёс до ушей голоса с другого корабля:
– Земля! – кричали на ратиславском.
– Земля! – подхватили на языке племени Чичак, и всё дальше и дальше раздавались голоса, всё быстрее разносилась радостная весть.
Свежий ветер охладил лицо. Вячко вдохнул его с наслаждением, чувствуя, как запела душа.
Их долго мотало по водам. Весенние туманы путали даже опытных мореходов. Почти седмицу они потеряли, пытаясь найти родной берег. Зима злилась, и волны били без устали, носили в серой мгле день за днём.
Глава объяснил, что воды моря прокляты зимой, и только чародеи могли найти верный путь, а они были слабы и заколдованы. Вторак больным лежал несколько дней, прежде чем смог снять с них заклятие. И только тогда ветер задул в паруса и наконец направил их к родному берегу.
Вячко попытался посчитать, сколько дней он провёл в пути. Сколько времени он потерял? Успеет ли на подмогу к брату? Ведь ещё предстояла долгая дорога от Приморского до Лисецка. Один он мог бы домчаться до Златоборска меньше, чем за седмицу, но вместе с ним путешествовали женщины и больные чародеи.
Ноздрей коснулся терпкий запах масел. Вячко оглянулся, зная, что увидит Чичак. Она стояла в стороне у самой кормы, и ветер трепал длинный лазурный платок, которым она покрыла голову.
Долго Чичак притворялась, что не замечала мужа, наконец посмотрела ему прямо в глаза и улыбнулась горделиво, точно всё это было её заслугой. Она спустилась вместе со служанками обратно в трюм, и скоро оттуда выгнали всех мужчин. Княжна переодевалась.
– И тебе, княжич, стоило бы себя в порядок привести, – Вторак вместе с остальными выбрался на палубу.
– Ты прав. Приморский князь точно пожелает поприветствовать нас лично.
Вячко не видел себя в зеркало уже больше седмицы, а не брился и того дольше. На корабле было холодно и влажно, даже внизу, в трюме, под одеялом он не мог согреться. Мореходы пили горькую настойку, что заставляла кровь быстрее бежать по венам, но от неё болела голова и всё время тянуло в сон.
Вячко руками ощупал свою одежду, принюхался и поморщился. Не в морской же ледяной воде ему теперь мыться?
– Ну, хоть переоденься, – с сочувствием посоветовал Вторак.
– Из чистой одежды у меня только ханское платье, – поморщился княжич. – Не могу я его надеть. Скажут, что я стал во всём послушен жене, раз ношу одежду её народа.
Напротив, это Чичак стоило найти ратиславское платье. Но немыслимо было даже представить, что смуглая девчонка с удивительными чёрными глазами станет одеваться в расшитый жемчугом и золотом кафтан, покроет волосы не воздушным платком, а богатым княжеским венцом. Чичак казалась прекрасной заморской птицей, которой не место было в тёмной холодной Ратиславии.
Вячко сбежал вниз по ступеням, остановился, прислушиваясь к женским голосам, постучал в дверь и вошёл.
– А, муж, это ты, – дёрнула бровями Чичак.
Стая служанок, что окружала её, боязливо попятилась. Слуги, которые плыли с ними из Дузукалана, страшились господ, точно грозных богов, даже в глаза порой избегали смотреть, хотя оставались вольными людьми. В Ратиславии разве что самый презренный челядинец проявлял такое послушание.
– Я.
Вячко остался у двери, не зная, с чего начать разговор.
Чичак поглядела на него, подождала, махнула рукой, веля прислуге уйти. Девушки засеменили к выходу, с поклонами обошли княжича. Впервые за всё время путешествия Вячко и Чичак остались вдвоём.
– Что ты хотеть?
Она подошла ближе, и Вячко отметил, какие богатые на ней были украшения, какие дорогие ткани. Его вдруг пронзил стыд. Вряд ли он мог достойно содержать жену, так, как она привыкла. У него и княжества своего не было, он жил лишь тем, что получала его дружина. Безземельный княжич.
– В городе нас встретит князь, правитель этого города, – в горле запершило. – Тебе нужно будет…
Слова путались. Он совсем позабыл, что хотел сказать.
– Помалкивать? – хмыкнула надменно Чичак. – Так ты не бояться, я умею притворяться.
– Знаю, – кивнул Вячко. – Успел заметить, как ты вела себя с отцом.
Жена пожала плечами, точно он говорил о чём-то незначительном.
– Как иначе? Меня воспитывать быть послушной своему отцу, а теперь мужу.
Тонкая рука вдруг пробежала по вороту его кафтана, отчего зазвенели браслеты на запястье, коснулась шеи, отросших кудрей. Вячко склонился, повинуясь неведомому чувству, и Чичак легко поцеловала его в губы. Дохнуло маслами.
– Ох, как же ты пахнуть, – фыркнула жена и засмеялась. – Тебе надо хоть сменить наряд. Ты же князь.
От смущения зарделись щёки.
– У меня нет другой ратиславской одежды, только та, в которой меня взяли в плен.
Чичак откинула крышку большого сундука.
– Мой отец дарить тебе щедрый подарки, – с превосходством сказала она.
Сверху в сундуке лежал наряд дузукаланского вельможи. Такой и княжичу надеть было не стыдно, столько на нём драгоценных камней да искусной вышивки.
– Я не могу носить дома дузукаланский наряд. Меня не поймут.
Чичак прищурила чёрные глаза:
– Тогда ходи голый! Лучше, чем такой грязный!
Она грохнула с силой крышкой сундука, сорвалась с места.
Вячко и слова сказать не успел. Чёрные косы змеями мелькнули в дверях, и Чичак ускользнула наверх, на палубу. Он остался стоять один, как дурак, кусая губы от злости, досады и неожиданного стыда.
Он всё же велел принести ему горячей воды, обтёрся влажной тряпицей, намазался пахучими маслами Чичак, но его ратиславский наряд так и остался потрёпанным. Долго Вячко прожигал его взглядом. Сверху, с палубы доносились радостные крики.