Он всё разрушил, пытаясь спасти. Он ни на что не годен. Пусторождённый. Бестолковый. Никчёмный. Проклятый. Останься он совсем один, так сбросился бы с берега прямо в реку. Ежи быстро бы утонул в ледяной воде, и его тело унесло бы течением. Дальше на севере не было ничего, кроме Мёртвого города, и его тело никогда бы не нашли.
Но за перелеском Ежи ждала Горица, и пришлось возвращаться.
Он брёл, не различая дороги, спотыкался, утирал слёзы и сопли, плакал, как маленький. Его шатало, точно пьяного, и ноги подгибались. Ежи запнулся о корягу, упал в рыхлый мокрый снег и остался на земле, не в силах подняться.
Весняна мертва. Милош боялся его.
А он? Никчёмный! Слабый! Пусторождённый! Проклятый! Проклятый!
Он не чувствовал холода, не чувствовал, как промокла одежда, как окоченели руки. Он сидел на земле, рыдая отчаянно, как глупый беспомощный мальчишка. Шапка слетела с головы, и Ежи пальцами вцепился в волосы, желая их выдрать.
И вдруг он икнул от испуга. По позвоночнику пробежал холодок.
Позади, прямо за его спиной, кто-то стоял. Он дышал ему в затылок. Дыхание смердело смертью и гнилью, мокрой землёй и хвоей. Старым лесом.
Медленно, не смея вздохнуть, Ежи повернул голову.
Голая женщина сидела на корточках возле него. Сине-зелёная, с запутанными грязными волосами, с обвисшими грудями. Губы были искусаны, зубы сточены, глаза глядели зло и бездумно. Нет, не женщина. Существо дикое, чужое. Лесное.
– Пр-р-роклятый, – прорычала она. – Ты! Ты проклятый! Её вестник.
– Чей? – робко прошептал Ежи, не в силах пошевелиться от ужаса.
И она рванула, повалила его на землю, схватилась когтями за шею, сжала, вырвав воздух из груди. Она ревела, как зверь. Сжимала руками, ногами, и Ежи бился под ней, вырывался, хрипел. А она била, била его затылком о землю.
И впилась когтями в шею так, что потекла кровь. Ежи закричал, ослеп, завыл.
А после очнулся, вкушая последние глотки золота. Сила тянулась к нему из неподвижного тела. Лесная женщина лежала на земле у его ног бездыханная, а Ежи тянул из неё золотую силу, опьянённый собственным могуществом.
Не сразу он осознал произошедшее. Сознание вернулось к нему толчками, по глотку.
А когда он понял, что случилось, то закричал и отпрыгнул прочь.
Он убил нечистую силу, мёртвую девку умертвил окончательно и забрал ту силу, что её питала. Он! Пусторождённый. Слабый…
Ежи затрясся от страха, коленки у него подкосились, но на лице против собственной воли расплылась улыбка, и слёзы брызнули с новой силой.
Он… Он… Против лесной мертвячки.
Собственные руки показались чужими, странными, полными неведомой силы. Уродливое зелёное тело лежало неподвижно у корней деревьев, а Ежи даже не мог понять, боялся ли он её теперь. Боялся ли он самого себя?
Милош сказал, что он проклят, а Здислава посчитала его сильным. Если бы Ежи не изменился, если бы кровь его не стала чёрной от чар, так разве справился бы он с навьим духом? А теперь ни одна навья тварь не была ему страшна, напротив, это духи боялись Ежи.
Он задохнулся от восторга и так же быстро поник.
Он принёс смерть в Лисецк. Он разнёс чуму, что погубила Весю. Её чёрные глаза, её испуганный крик, её страшная смерть – это всё тоже он, Ежи. Он часть этой тьмы.
Сложно оказалось оторвать взгляд от лесной женщины, ещё сложнее вспомнить, как ходить.
Шаг за шагом он медленно пошёл назад к деревне, и чем дальше удалялся от лесной женщины, тем свободнее дышал. Ноги его ускорялись, и вот он уже побежал что было духу, и тело его стало сильным, послушным, как никогда прежде.
Ежи вырвался из леса на дорогу. Он улыбался, дышал громко, жадно. Мать выскочила из саней, едва его завидев.
– Ежи!
Она распахнула руки для объятий, прижала к груди на мгновение и отстранила, чтобы разглядеть.
– Что с тобой? Ты весь в крови!
Горица побелела от страха, задрожала, сжимая его ещё крепче. И испуг матери отрезвил Ежи, заставил вспомнить о разодранной окровавленной одежде, о схватке в лесу, о чёрной прогнившей земле в Лисецке.
– Я цел, цел, – успокоил мать Ежи. Он вытер рукавом слёзы, ощупал шею.
На коже не осталось ни царапины после когтей лесной твари.
– Что ведьма с тобой сделала? – проговорила грозно мать. И, кажется, она готова была прямо сейчас сама пойти к ведьме, чтобы отомстить за сына.
– Ничего, – помотал головой Ежи. – Ничего. Она сказала, что ничем не может мне помочь. Что меня уже не изменить. Я навсегда такой. Но сейчас в лесу…
Ежи поднял виноватый взгляд на мать.
– В лесу на меня напала нечисть.
– Что?
– Но я её победил. Духи меня теперь боятся, а эта напала. Она попыталась меня убить.
Горица от каждого его слова становилась ещё бледнее.
– Не переживай, – Ежи взял полную руку матери в свои ладони. – Всё хорошо. Я забрал её силу.
Он уставился перед собой, и мысли унесли его куда-то немыслимо далеко. Туда, где нечто настолько удивительное могло случиться с кем-то вроде Ежи. Ведь здесь, в этих землях, такого просто не могло произойти.
– Это нечисть тебя ранила? – робко спросила мать.
Ежи кивнул.
– А я забрал её силу, как это случилось с волхвом. Теперь я на такое способен.
Мать смотрела с недоумением:
– Так ты чародей теперь?
– Нет, не думаю, – он сам гадал, что он такое. – Но Здислава сказала, что эта сила может мне пригодиться.
– Что она сказала ещё, сынок? Она исцелит тебя?
Ежи помотал головой, не поднимая глаз. Некоторое время они ещё постояли, держась за руки, но скоро стали замерзать. Пора было отправляться в путь. Ежи сел обратно в сани, взял поводья.
Горица коснулась его плеча.
– Так что? – с надеждой повторила она.
– Я теперь навсегда такой. Ведьма не знает, как это лечить.
– И?..
Она не могла найти подходящих слов, и Ежи тоже.
– Что же нам теперь делать?
Сани тронулись. Снег всё ещё лежал на дороге, и можно было пока не менять их на повозку. Но скоро наступит весна. Должна была наступить весна.
Лошадь везла их медленно, понуро опустив голову, и Ежи не думал её торопить. Он устал. Он не знал, куда стоит отправиться. Но руки его будто по собственной воле потянули поводья, заставляя лошадь повернуть на перекрёстке направо, к Модре, к рдзенской границе. Он не смел произнести вслух то, о чём теперь постоянно думал.
В старгородских землях до сих пор жили рдзенцы, и Ежи чувствовал себя почти как дома.
Они остановились на постоялом дворе у дороги. Хозяин сначала покосился с неодобрением, но, признав в них рдзенцев, стал куда радушнее.
Ужинали молча. Горица время от времени откладывала ложку, пыталась заговорить, но не произносила ни слова. Раньше Ежи никогда не видел мать настолько нерешительной. Всегда ему казалось, что она знает, как поступить и что сказать. Ни одна даже самая злоязычная совинская сплетница не могла уязвить Горицу, как бы ни пыталась. Ни один мальчишка не смел обидеть Милоша или Ежи у неё на глазах. Даже ворчливому, вспыльчивому Стжежимиру она порой могла дать достойный отпор. А теперь молчала.
Ежи, напротив, было настолько радостно и легко, что приходилось скрывать собственное счастье. Он не должен был радоваться, он не имел на то права. Но кровь кипела бурно, и с трудом удавалось усидеть на месте. Так ли чувствовал себя Милош, когда испил золотую воду из фарадальского чуда? Было ли знакомо это счастье лесной ведьме? Ежи вдруг стало любопытно, что бы он испытал, если бы испил Дарину до конца, опустошил её досуха? Ох, сколько, верно, в ней было силы.
Он замер с ложкой у самого рта. Откуда эти мысли? Ему ли они принадлежали?
Ежи оглянулся воровато, виновато, точно люди вокруг могли догадаться, о чём он думал.
Пшённая каша была доедена, а молоко допито, но Ежи и Горица долго сидели в зале, пока к ним не подошла хозяйка двора.
– Откуда путь держите? – спросила она, подсаживаясь.
– Работу искали, – Горица накрыла ладонью руку сына, намекая ему, что лучше она будет говорить. – Мы всё потеряли в Совине после пожара, не знаем, куда податься.
– Ох, не говори. Сколько наших на восток двинулось, – согласилась хозяйка. Говор у неё был рдзенский, родной. – Только вряд ли хорошую жизнь среди этих нечестивцев найдёшь. Мы с мужем давно хотим уехать, да только жаба душит тут все бросить. Это наш дом, моей семьи. Рдзенская это земля, какой бы князь в Старгороде ни сидел.
– Так вы тут ещё до войны жили? – догадалась Горица.
– О да, ещё до Трёх холмов, – кивнула хозяйка. – Тогда тут ратиславцы и показаться не смели. – Она стрельнула глазами в сторону, туда, где за столом сидел купец со златоборскими знаками на рукавах.
– Я бы всё отдала, чтобы вернуться домой, – вздохнула Горица. – Только куда? Нет больше нашего дома.
Хозяйка хотела добавить что-то ещё, но вдруг с улицы раздался лай, и кто-то задул в охотничий рожок. Топот копыт прозвучал как набат. Все в зале подскочили на ноги.
– Создатель, храни нас, – Горица осенила себя священным знамением.
Они не знали ещё, что случилось, но уже почуяли беду.
Ежи перекинул суму с драгоценностями через плечо, чтобы, если пришлось бежать, не потерять её.
Распахнулась дверь, влетел растрёпанный мужик в синем жупане.
– Старгород рдзенский! Рдзенский! Эй, хозяин, пляши! В Старгороде рдзенский князь.
Следом за ним в зал завалились ещё шестеро парней, все при оружии.
Ратиславский купец вытащил нож. Из-за другого стола поднялась его охрана. Хозяин двора вышел из-за стойки, держа в руках топорик.
– Не в моём доме, – предупредил он.
Ежи и Горица вместе попятились к стене.
– Ты, хозяин, больше не привечай у себя ратиславцев, – криво улыбнулся мужик в синем жупане. – Старгород теперь наш, рдзенский. И надо резать ратиславцев, как бешеных собак. Таков указ.
– Ты что мелешь, сука? – воскликнул ратиславский купец. – Старгород поклялся Великому князю Ярополку, а теперь и его сыну.