Тяжело вздохнула остывающая печь. Где-то в углу тихо хмыкнул банник. Дара улыбнулась, заметив жаркий взгляд его золотых глаз, и откинула голову назад, застонала, крепче сжимая Милоша бёдрами, впиваясь ногтями ему в спину, кусая его губы.
Он опустился на пол и коснулся её языком.
– Ах… – Дара невольно сжалась. Милош положил ладони на бёдра.
– Раздвинь ноги шире.
Это всё-таки было лучше, чем посмертки, лучше, чем золотая сила. Это было так хорошо.
– Налей и баннику тоже, – попросила Дара.
Не выпуская её из объятий, Милош потянулся свободной рукой к кувшину. Дара целовала юношу в шею, пока он наливал вино в кружку.
– Где ты только нашёл вино в такое время? – спросила она, касаясь губами ключиц, шеи, подбородка, вдыхая запахи трав и его кожи.
– Я умею найти, что мне нужно, – довольно улыбнулся он и другой рукой крепче прижал её к себе, поглаживая ягодицы.
– Неприятности? Обычно ты их находишь.
– А-а-а… – Он закатил глаза и впихнул ей в руку кружку с вином. – Пей лучше.
Из-за угла выглянул банник, взобрался, пыхтя, на лавку на другом конце стола и потянулся короткими лапами к вину. Милош придвинул кружку ближе к нему, дал хлеба, чеснока и говядины. Банник, громко жуя, принялся есть. Он тихо урчал, совсем как кот, и довольно щурил глаза.
Милош хихикал, наблюдая за духом. Он сам почти не пил, зато постоянно подливал Даре и баннику.
– Терпеть не могу твои ратиславские наряды, – сказал он, стягивая с Дары простыню и целуя в плечо. – Без них намного лучше.
Дара взяла кружку и поднесла к его губам.
– Лучше пей, – ворчливо произнесла она и захихикала, когда вино потекло по подбородку Милоша.
Тихий смех, больше похожий на кашель, донёсся с другого конца стола.
– Это он над нами? – изогнул бровь Милош.
– Не знаю. Может, – Дара пожала плечами. – Или вспомнил что-нибудь ещё смешное.
– По-твоему, мы тоже смешные?
Вино и поцелуи вскружили Даре голову, и всё на свете казалось ей смешным.
– Вообще-то, да, – с важным видом кивнула она.
– Хм…
Милош провёл пальцем по краю своей кружки, но так и не отпил больше.
– Как думаешь, каким будет мир, если исчезнут все духи Нави? Если не будет источников?
– Будет пусто, – в груди заныла чёрная дыра, которую ничем, кажется, было не заполнить. – А без источников духи никуда не денутся, просто обозлятся и станут дикими. Дедушка рассказывал мне, что так было однажды далеко отсюда… Давай не будем об этом. Не хочу грустить.
– Тогда пей, – Милош снова впихнул ей в руки кружку. – Или лучше поцелуй меня.
В избу они возвращались, не выпуская друг друга из объятий. Дара уже знала, что завтра будет иначе смотреть на Милоша, иначе говорить – снова холодно, отстранённо. Но в груди было жарко, а на языке вязко, и распаренное тело стало лёгким от наслаждения. До утра ещё оставалось много времени.
Милош долго целовал её в сенях.
Они зашли в избу на цыпочках, легли каждый на прежнее место.
– Нужно поспать, – Милош заворочался в темноте, укладываясь поудобнее на тюфяке. – Завтра весь день лететь. Отдохни.
Он заснул почти сразу, а Дара ещё лежала, прислушиваясь к стуку его сердца, тихому дыханию и к холодному эху поздней зимы.
Весна не наступит, пока сильна Морана. Чернава говорила, что пряха несла жизнь, равно как и смерть. Но былое равновесие оказалось нарушено. Богиня испила слишком много чужих жизней. Сотни людей принёс ей сначала пожар, а после мор. Разве сможет она уступить место весне, когда столь пьяна от чужого горя?
Морана пришла в Лисецк лишь потому, что искала там Дару. Она забрала Весю первой лишь потому, что Дара взяла сестру с собой, а не отослала домой, как стоило.
Если Морана заберёт её дитя, если прорвётся в Великий лес к золотому источнику, то не будет уже смерть равна жизни. Останется одна лишь смерть. Некому её остановить.
Издалека сначала тихо, но всё громче, всё явнее слышался скрип колеса. Дара обернулась и увидела ожившую мельницу, а чуть дальше избу. Завалинка была пуста, значит, дед ждал её в доме. Дверь оказалась приоткрытой.
– Дарка! – раздался звонкий голос сестры. – Иди ужинать.
Под ногами лежала шёлковая трава, мягкая, точно перьевая перина. Дара ступала босая, подставляя лицо закатному солнцу, вдыхая запахи трав и хлеба.
Она улыбалась, и улыбка эта рождалась в сердце. И на душе было легко, тепло.
Дара переступила порог, склоняя голову под дверной притолокой. Неужто так выросла за это время? Родной дом вдруг показался маленьким.
Внутри было светло, точно тысячи свечей горели, ослепнуть можно.
– Что так долго? Остынет всё, – с укором сказала Веся.
Глаза защипало. Почему Дара плакала?
Она вытерла лицо, посмотрела на свои руки, мокрые от слёз.
– Веська, – пискнула она, точно малая птаха. – Веська. Ты же мертва.
Сестра поставила горшок посередине стола, села на скамью между отцом и дедом.
– Да, – сказала она и повторила: – Да.
Дара сжала кулаки и вздохнула громко, просыпаясь. Она села, зажав рот рукой, сдерживая всхлипы.
Сердце в груди бешено колотилось.
Почему с ними был Барсук? Почему он ждал её за снежной бурей вместе с отцом и сестрой?
От волнения Дара не могла оставаться на месте. Она прокралась к двери, опасаясь разбудить кого-нибудь, вышла на крыльцо. Морозило. На востоке уже светало. Зимний серый рассвет окрасился розовыми переливами.
Дара уставилась на чёрную линию леса, обнимая себя руками. Она почти не чувствовала холода, только боль в груди, там, где билось сердце.
Она не могла вернуться домой. Не могла отступить. Не после всего, что случилось.
Но на мельнице ждал Барсук, ждала мачеха. Скоро весна, нужно будет молоть зерно. Дара пригодилась бы дома. Она бы снова стала там счастлива. Она бы слушала реку, ходила по горячей земле босыми ногами. Её руки вспомнили бы, как доить корову, а спина заныла бы от тяжёлых мешков с зерном.
Но Дара должна была остаться.
Всё ярче загоралось небо на востоке. Пар облачками вырывался из приоткрытого рта. Из тёмной рощи взмыли в небо пробудившиеся птицы. Выше стаи показалась серая точка, и Дара прищурилась, пытаясь её разглядеть. Сова.
На дороге показались двое мужчин. Один держал под уздцы лошадь, другой, явно дружинник, расспрашивал его о чём-то. Оба обернулись, заметив Дару, и пошли навстречу. Она прищурилась, пытаясь разглядеть в рассветном сумраке лица.
– Что-то случилось? – спросила она, когда мужчины подошли ко двору.
– Госпожа княжеская ведьма, – позвал дружинник. – Тут гонец прибыл.
– Это я, – подал голос второй. – Богдан.
Дара застыла на мгновение, не веря своим ушам, слетела вниз по ступеням, бросилась на шею, прижалась.
– Ох, Богдан, – прошептала она сама не своя. – Ты был дома? Ты видел мою семью?
Юноша крепко обнял её в ответ, но промолчал. Дара отстранилась, заглянула ему в лицо. Богдан был осунувшимся, усталым. Его круглое лицо посерело. Дара смотрела и едва узнавала его.
– Так ты был дома?
– Был, – сухо сказал Богдан.
– И что?
– Река на мельнице замёрзла. Мука закончилась.
– И?
Сердце пропустило удар. Она уже знала. Сразу сердцем почувствовала.
– Старый Барсук пытался разбить лёд, только… В общем, никто не видел, что именно случилось. Дед Барсук… провалился в воду.
– Так ведь… там не глубоко совсем, – слова стучали, как рассыпанный горох по полу, но смысла в них не было совсем.
– А дальше… Ждана клянётся, точно нечистая сила вмешалась, – Богдан отвёл взгляд. – Колесо побежало и прямо по нему… Сказали, что шея сломалась… Он утоп, прямо под колесом.
– Там не глубоко совсем, – повторила Дара.
Она отступала. По шажку.
Ей стоило вернуться домой. Сразу после Совина. Сразу, как она нашла сестру. Почему она не вернулась? Почему осталась с князем? Волоком надо было тащить Весю домой. Волоком.
– Даринка, – глухой голос Богдана раздавался где-то совсем рядом, но Дара с трудом понимала, что он говорил.
Всё время она думала о себе да о том, какой важной она стала, какой могущественной. Её соблазнили речи князя и его подарки. Дара возомнила, что ей по силам спасти целое государство.
Но она не могла спасти даже родную сестру, даже любимого деда. Того, кто заменил отца с матерью. Того, кто утешал, стирал слёзы с лица, убаюкивал сказкой на ночь.
Дара ворвалась в избу, громко хлопнув дверью.
– Вставай!
– Что? – Милош поднял голову.
Всполошились все вокруг. Горыня схватился за оружие.
– Мы летим сейчас же.
– Ночью? – невнятно проговорил Милош. Сон успел сморить его.
– Уже светает. Ты сам жаловался, что я тяну время. Полетели.
Третьяна села на лавке.
– Что стряслось?
– Вы с Чири отправляйтесь в Заречье. Пусть Богдан вас отведёт, – велела Дара Третьяне. Сам Богдан зашёл в избу, остался у порога, не отрывая от неё виноватого взгляда. – Ждите меня на мельнице у Великого леса. Я приведу чародеев. Милош! – чародей сидел растрёпанный на полу, зябко кутаясь в одеяло. Под глазами у него темнели синяки. Он ёжился от сквозняка. – Полетели. Сей же час.
Он не сказал ни слова, только приподнял брови. Так же молча отбросил поеденное молью одеяло, поднялся. Милош подошёл совсем близко, взял её за локоть и заглянул в глаза.
– Что случилось? – прошептал он так тихо, что вряд ли кто-то ещё мог услышать.
– Ничего, – процедила Дара. – Полетели.
Она научилась читать в его зелёных глазах потаённые мысли, а он, кажется, в её. Милош только кивнул, улыбнулся задорно и подмигнул.
– Тогда раздевайся.
И первым стянул рубаху, бросил её на печку. Развязал пояс на портах.
– Эй, эй, чародей, погодь! – крикнул Стрела. – Хоть девок постыдись. Охота им на твою голую жопу пялиться?
– Думаю, очень даже, – осклабился Милош.
– Тьфу ты, – плюнул Горыня. – Чародеи, передайте Вячеславу, что я поеду в Златоборск, как только размещу дружину. Буду ждать его там. И это… защищайте княжича, пока меня нет. Он бедовый.