Я знал, что до возвращения семьи из города всяко успею прибраться, но меня настолько захлестнули эмоции по поводу моей находки, что я совершенно забыл про больного Лесли. Запахи внутренностей черепахи, столь резкие, что эта волна, казалось, способна сбить с ног, просочились в гостиную сквозь французские окна и обволокли кушетку, на которой отлеживался мой брат. Предчувствием катастрофы стал донесшийся из гостиной рев, от которого кровь застыла в жилах. И прежде чем я успел что-либо предпринять, на пороге появился Лесли, завернутый в одеяло.
– Что тут так смердит? – спросил он хриплым голосом. Когда взгляд его упал на расчлененную черепаху и эффектно разложенные на полу внутренние органы, глаза у него выкатились, а лицо приняло оттенок гелиотропа. – Это еще что такое, черт побери?
Я с некоторой робостью объяснил, что препарирую черепаху. Самочку, поспешил я добавить, надеясь с помощью этой детали как-то его отвлечь. И показал на замечательные яйца, которые из нее извлек.
– К чертям яйца! – заорал Лесли. Это прозвучало, как затейливое средневековое проклятье. – Убери немедленно! Весь дом уже провонял.
Я сказал, что уже почти закончил вскрытие и что внутренности я закопаю, а себе оставлю скелет и панцирь для коллекции.
– Как бы не так! – снова закричал Лесли. – Ты все это закопаешь, а потом вернешься и будешь драить веранду до посинения!
Лугареция, наша повариха, привлеченная шумом, появилась на пороге рядом с Лесли. Она открыла рот, чтобы поинтересоваться причиной семейной ссоры, но тут ей в нос шибанула вонь. Лугарецию каждый день беспокоили по меньшей мере полтора десятка болезней, которые она лелеяла, как другие люди пекинеса или заоконный цветочный ящик. В данный момент ее особенно мучил желудок. В результате она два-три раза глотнула воздух ртом, как это делают рыбы, и, выдавив из себя «Святой Спиридон!», упала в объятья Лесли. Такой хорошо разыгранный обморок.
И в ту же минуту, о ужас, перед верандой остановилась машина – это из города вернулось все семейство.
– Здравствуй, дорогой, – сказала мать, выбравшись из машины и поднимаясь по ступенькам. – Утро было удачное?
Но прежде чем я успел что-то ответить, между нами, так сказать, встала черепаха. Мать издала серию странных звуков, словно заикалась, спешно достала носовой платок и прижала его к носу.
– Что это за запах? – прогундосила она.
– Да все мальчишка, черт бы его побрал, – прорычал Лесли, тщетно пытаясь прислонить стонущую Лугарецию к дверному косяку.
Вслед за матерью по ступенькам поднялись Ларри с Марго и увидели разделанную черепаху.
– Что… – открыл рот Ларри, но тут его одолел приступ кашля. – Опять этот мальчишка, – задыхаясь, выдавил он.
– Дорогой, мы это уже слышали от Лесли, – пробормотала мать сквозь платок.
– Фу! – взвыла Марго, обмахиваясь носовым платком. – Как будто кого-то раздавил поезд.
– Дорогой, что это? – спросила меня мать.
Я объяснил, что это неординарная морская черепаха с ястребиным клювом, самка, с яйцами.
– Но зачем ее разделывать на веранде?
– Да он псих, – убежденно сказал Ларри. – Весь дом провонял, как китобойное судно.
– Лучше ее куда-нибудь унести, дорогой, – сказала мать. – Нехорошо, когда так пахнет на главной веранде.
– Пусть закопает эту мерзость, – потребовал Лесли, кутаясь в одеяло.
– Хорошо бы его усыновили эскимосы, а? – спросил Ларри. – Они любят питаться ворванью, личинками и тому подобным.
– Ларри, не говори гадости, – вступила Марго. – Они не могут все это есть. Меня тошнит от одной такой мысли.
– Давайте зайдем в дом, – предложила мать слабым голосом. – Может, там не так сильно пахнет.
– Там еще хуже, – заверил ее Лесли, стоящий на пороге.
– Джерри, дорогой, убери это, – сказала мать, осторожно перешагивая через разложенные внутренности. – И продезинфицируй плитки.
Все семейство скрылось в доме, а я приступил к зачистке. До меня доносились возмущенные голоса.
– Черт знает что, – сказал Лесли. – Лежу себе, читаю, и вдруг у меня перехватывает горло!
– Это отвратительно, – сказала Марго. – Я не удивляюсь, что Лугареция упала в обморок.
– Ему срочно нужен новый репетитор, – сказал Ларри. – Вот так на пять минут выйдешь, а когда вернешься, увидишь, что он уже разделал Моби Дика на крылечке.
– Я уверена, что он не имел в виду ничего плохого, – сказала мать. – Но, конечно, глупо было устраивать это на веранде.
– «Глупо»! – передразнил Ларри. – В ближайшие полгода мы будем разгуливать по дому в противогазах.
Я сложил черепашьи останки в тачку и повез на холм за нашей виллой. Там я выкопал яму и похоронил внутренности, а панцирь и кости сложил возле дружественного муравейника. Его обитатели не раз помогали мне, вчистую обгладывая скелеты. Но до сих пор они имели дело в лучшем случае с крупной зеленой ящерицей, так что было даже интересно, как они справятся с морской черепахой. Муравьи сразу понабежали, радостно шевеля своими антеннами, но потом остановились, немного подумали, посовещались – и скопом удалились. Похоже, что даже муравьи не одобряли мой выбор. В общем, домой я вернулся в самом дурном расположении духа.
Какой-то коротышка, явно разгоряченный вином, ругался с Лугарецией на по-прежнему вонючей веранде. Я поинтересовался, зачем он к нам пожаловал.
– Он говорит, что Роджер загрыз его кур. – Лугареция фыркнула.
– Индюшек, – поправил ее мужчина.
– Ну, индюшек, – согласилась Лугареция.
У меня упало сердце. Одна беда за другой. Мы хорошо знали о недостойном пристрастии Роджера давить кур. А еще весной и летом он находил невинную забаву в том, чтобы гоняться за ласточками. Они доводили его до бешенства, близкого к апоплексии, когда проносились мимо его носа и летели дальше над самой землей, а он гнался следом, рыча от ярости. Крестьянские куры прятались по кустам, и стоило Роджеру с ними поравняться, как они выскакивали на тропу, громко хлопая крыльями и безумно, истерически квохча. По всей видимости, он принимал их за этаких неуклюжих ласточек, с которыми легко расправиться, а потому, несмотря на наши протестующие крики, он на раз перегрызал им горло, как бы опосредованно мстя настоящим ласточкам, дразнившим его все лето. Никакие наказания на него не действовали. В целом он был очень послушным псом, но тут срывался. Мы уже просто отчаялись. Все, что нам оставалось, – это компенсировать убытки владельцам, однако при одном условии: они должны были предъявить тушку.
Я с неохотой пошел объявить домашним, что Роджер опять принялся за свое.
– Черт! – Лесли не без труда поднялся. – Ты и твои гады.
– Ну-ну, дорогой, – умиротворяюще заговорила мать. – Джерри не может отвечать за выходки Роджера.
– Теперь он принялся за индюшек, а это влетит нам в копеечку.
– Дорогой, ты привел в порядок веранду? – обратилась ко мне мать.
Ларри отнял от лица смоченный в одеколоне большой носовой платок:
– Ты что, не чувствуешь запаха?
Я поспешил ее заверить, что сейчас этим займусь, и отправился следом за Лесли, чтобы послушать, чем закончатся его объяснения с владельцем индюшки.
– Ну? – воинственно начал Лесли, выходя на веранду. – И чего вы от нас хотите?
Мужчина весь съежился, сделавшись покорным, раболепным и совершенно отталкивающим.
– Счастье вам, kyrie, – приветствовал он Лесли.
– И вам того же, – сурово произнес тот, явно не желая ничего хорошего. – Вы хотели меня видеть. По какому поводу?
– Мои индюшки, kyrie, – пояснил мужчина. – Извиняюсь, что побеспокоил вас, но, видите ли, ваша собака порастерзала моих индюшек.
– Много?
– Пять, kyrie. – Мужчина сокрушенно покачал головой. – Пять моих лучших индюшек. Если бы не бедность, я бы никогда…
– Пять! – обалдело повторил Лесли и бросил в мою сторону вопрошающий взгляд.
Я сказал, что очень может быть. Если из кустов выскакивают полоумные индюшки, нет ничего удивительного в том, что Роджер перегрызает им горло. При всем своем добродушии, при всей дружелюбности в критические моменты он становился безжалостным киллером.
– Роджер хороший! – воинственно выкрикнула Лугареция, незаметно присоединившаяся к нам.
Похоже, владелец индюшек вызвал у нее такую же неприязнь, как у меня. В ее глазах, если отвлечься от случившегося, пес был сама доброта.
– Что ж. – Лесли сделал хорошую мину при плохой игре. – Убил – значит убил. Такова жизнь. Где тушки?
Последовала короткая пауза.
– Тушки, kyrie? – осторожно поинтересовался крестьянин.
– Тушки, тушки, – нетерпеливо повторил Лесли. – Загубленных индюшек. Сами понимаете, мы не можем заплатить, пока вы не предъявите тела.
– Но это невозможно, – нервно проговорил мужчина.
– Что значит невозможно? – спросил его Лесли.
– Невозможно предъявить тушки, так как ваша собака их съела, – словно почувствовав вдохновение, заявил мужчина.
Сие утверждение вызвало настоящую бурю. Мы знали, что Роджер у нас упитанный и очень разборчивый. Он мог загрызть курицу, но ничто бы его не заставило полакомиться трупом.
– Врешь! Врешь! – взвизгнула Лугареция, из глаз даже потекли слезы. – Роджер хороший.
– Он никогда не ел убоины! – закричал Лесли. – Никогда!
– Пять моих индюшек! – взвыл коротышка. – Он съел пять моих индюшек!
– Когда он их убил? – прорычал Лесли.
– Да этим утром, kyrie, сам видел. – Мужчина перекрестился. – И всех съел.
Тут я вмешался и сказал, что Роджер был со мной этим утром в «Жиртресте-Пердимонокле» и при всей его смекалке никак не мог сидеть в лодке и одновременно пожирать столько индюшек зараз.
У Лесли выдалось тяжелое утро. Он бы предпочел мирно лежать на диване, читая учебник баллистики, но сначала у него чуть не случилась асфиксия из-за моих исследований анатомии черепахи, а теперь какой-то пьяный коротышка пытается его раскрутить на приличную сумму. Он никогда не отличался хладнокровием, но тут эмоции били через край.