– Не говори глупости, – сказал Лесли. – Тебя там не было. Как ты можешь о чем-то свидетельствовать?
– Я была рядом. На кухне.
– Что тебе еще нужно? – обратился Ларри к брату. – Если Марго и Лугареция будут на свидетельской скамье, тебе даже не понадобится судья. Толпа устроит тебе суд Линча.
Когда исторический день настал, мать призвала к бою всю семью.
– Вот еще, – отмахнулся Ларри. – Если он хочет сесть в тюрьму, это его проблемы. Незачем нас в это дело втягивать. К тому же я планировал утром спокойно посидеть поработать.
– Пойти в суд – наш долг, – твердо заявила мать. – Мы должны быть во всеоружии. Я не хочу, чтобы люди думали, будто я воспитала тюремных пташек.
Короче, мы все приоделись и терпеливо ждали, когда за нами приедет Спиро.
– Господин Лесли не беспокоиться, – осклабился наш шофер, больше похожий на тюремщика. – Все будет как следовать.
Но, несмотря на радужный прогноз, пока мы ехали в машине, Ларри декламировал «Балладу Рэдингской тюрьмы», к большой досаде Лесли.
В зале заседаний царило беспорядочное оживление. Одни прикладывались к чашечкам кофе, другие бесцельно, но с умным видом просматривали ворохи бумаг. Было много трепа и смеха. Карликопулос в выходном костюме избегал встречаться с нами взглядом. Лугареция по неведомой нам причине явилась в черном.
– Немного поторопилась, – заметил Ларри. – Могла бы приберечь траур до вынесения приговора.
– Господин Лесли, вы стоять здесь, а я здесь, – предупредил Спиро. – Я буду вас переводить.
– Зачем? – удивился тот.
– Вы не говорить по-гречески.
– Да ладно вам, Спиро, – запротестовал Ларри. – Он, конечно, не Гомер, но говорит вполне прилично.
– Господин Лесли не должен говорить греческий, – осклабился Спиро.
Не успели мы углубиться в подробности, как наступило общее оживление и появился судья. Он занял свое место, обвел взглядом зал, а увидев Лесли, просиял и кивнул ему.
– Они всегда улыбаются, перед тем как приговорить к повешению, – обронил Ларри.
– Дорогой, прекрати, – сказала мать. – Я нервничаю.
В тишине секретарь суда прочла обвинение. Карликопулоса вызвали для дачи показаний. Выступил он здорово: одновременно с подобострастием и возмущением, умиротворяюще и при этом задорно. Судья был явно впечатлен, а я так даже взбудоражился. Брат-заключенный, – кажется, это может стать реальностью. А тем временем пришел черед Лесли.
– Вас обвиняют в том, – заговорил судья, – что вы использовали клеветнические и оскорбительные выражения в адрес этого человека, а также сделали все, чтобы лишить его права на компенсацию за пять индюшек, которых загрызла ваша собака.
Лесли глядел на судью с непроницаемым лицом.
– Что он сказал? – обратился Лесли к Спиро.
Тот выпятил живот.
– Он сказал, господин Лесли, – слова зазвучали под сводами подобно грому, – он сказал, что вы его оскорблять и надуть за индюшки.
– Это просто смешно, – твердо сказал Лесли и хотел продолжить, но Спиро его остановил поднятой пятерней и сам обратился к судье:
– Господин отвергает обвинения. Он не может быть виноватым уже потому, что не говорит по-гречески.
– О господи, – простонал Ларри. – Спиро в своем уме?
– А что он сказал? Что-то не так? – всполошилась мать.
– По-моему, он сейчас накинул Лесли на шею удавку.
Судья, который выпил с Лесли не одну чашку кофе, получил от него кучу марок и не раз беседовал с ним на греческом, смотрел на обвиняемого бесстрастно. Даже если бы они не были знакомы, он не мог не знать, что Лесли разговаривает на этом языке. На Корфу ничто не оставалось тайной, а уж к иностранцу и его личной жизни интерес был всегда обостренным. Мы затаив дыхание ждали реакции судьи. Спиро же наклонил вперед свою мощную голову, как бык, готовый атаковать жертву.
– Вот как, – сухо заметил судья.
Он механически перебрал несколько бумажек и снова поднял глаза:
– Насколько я понимаю, у обвинителя есть свидетельница. Я предлагаю ее выслушать.
Для Лугареции настал звездный час. Она поднялась, сложила руки на груди и взглянула на судью по-королевски. Ее обычно бледное лицо раскраснелось, а печальные глаза сияли.
– Вы, Лугареция Кондос, работаете у этих людей поварихой? – спросил судья.
– Да, – подтвердила она. – Мир еще не видел такой доброй и благородной семьи. Вчера они подарили платье мне и моей дочке, а всего месяц или два назад я…
– Достаточно, – остановил ее судья. – Это не имеет прямого отношения к делу. Если я правильно понимаю, вы были там, когда этот человек пришел по поводу своих индюшек. Расскажите своими словами, что было дальше.
Ларри застонал:
– Если она начнет рассказывать своими словами, то Лесли крышка.
– Значится, так. – Лугареция обвела глазами зал заседаний, дабы убедиться, что ей все внимают. – Господин был болен, сильно болен. Временами мы опасались за его жизнь. Я советовала его матери поставить больному банки, но она меня не послушала…
– Нельзя ли ближе к делу? – попросил судья.
– Ну, – Лугареция неохотно оставила свою излюбленную тему, – это был первый день, когда господин встал с постели, он был еще очень слабый. А этот человек, – она с презрением указала пальцем на Карликопулоса, – пришел вусмерть пьяный и стал говорить, что наша собака загрызла пятерых индюшек. Но это невозможно, господин судья. На всем Корфу нет существа более милого, ласкового и благородного, чем наша собака…
– Суд не рассматривает дело собаки, – перебил ее судья.
– Так вот, – продолжила Лугареция, – господин справедливо сказал, что сначала он должен взглянуть на мертвые тушки и потом уже платить, а этот человек ответил, что не может их показать, потому что собака все тушки съела. Но это же, согласитесь, господин судья, смешно. Ни одна собака не способна съесть зараз пять индюшек.
– Вы являетесь свидетельницей обвинения, не так ли? – сказал судья. – Я вам задаю этот вопрос, потому что ваши слова расходятся с показаниями обвинителя.
– Ему доверять нельзя, – рубанула Лугареция. – Он пьяница и врун. И все в деревне знают, что у него две жены.
– Вы хотите сказать, – судья предпринял еще одну попытку распутать клубок, – что господин не ругался по-гречески и не отказывался платить за индюшек?
– Конечно нет, – подтвердила Лугареция. – Нет добрее, прекраснее, отзывчивее…
– Хорошо-хорошо, – остановил ее судья.
Он какое-то время посидел в раздумье, пока мы застыли в ожидании, прежде чем обратиться к Карликопулосу:
– Я не вижу доказательств того, что англичанин вел себя так, как вы описали. Во-первых, он не говорит по-гречески.
– Говорит! – в гневе закричал тот. – Он обзывал меня…
– Успокойтесь, – холодно процедил судья. – Во-первых, как я уже сказал, он не говорит по-гречески. Во-вторых, ваша же свидетельница опровергает ваши показания. Вполне очевидно, что вы вымогали деньги за индюшек, которых на самом деле собака ответчика не загрызла и не съела. Но поскольку вы не являетесь обвиняемым в этом деле, я объявляю ответчика невиновным, а вам придется оплатить судебные издержки.
Что тут поднялось! Побагровевший Карликопулос вскочил на ноги и громогласно стал призывать на помощь святого Спиридона. Спиро зарычал как бык, облапил Лесли и принялся целовать его в обе щеки, а за ним пришел черед рыдающей Лугареции. Когда нам наконец удалось выбраться из здания суда, мы, развеселые, отправились на эспланаду и там устроились за столиком под деревьями, чтобы отпраздновать победу.
Вскоре появился судья, и мы всей командой встали поблагодарить его и пригласили с нами выпить. От выпивки он скромно отказался и встретился взглядом с Лесли.
– Я бы не хотел, чтобы вы думали, будто справедливость на Корфу отправляется всегда подобным образом, – сказал он. – У меня был долгий разговор со Спиро на эту тему, и после зрелого размышления я решил, что ваш проступок куда менее серьезен, чем поведение истца. Я надеюсь, он извлечет урок и не станет в будущем пытаться обмануть иностранцев.
– В любом случае я вам бесконечно благодарен, – сказал Лесли.
Судья отвесил легкий поклон и посмотрел на часы:
– Мне пора идти. Кстати, большое вам спасибо за марки, которые я вчера получил. Среди них оказались две редкие, которые пополнили мою коллекцию.
Он приподнял шляпу и зашагал дальше по эспланаде.
Интерлюдия для духов
Что еще
В глубокой бездне времени ты видишь?
Интерлюдия для духов
Вскоре после судебной тяжбы Лесли на Марго в придачу к прыщам обрушилось еще одно несчастье. Она вдруг стала быстро раздаваться и в считаные недели, к ужасу своему, приобрела, можно сказать, шаровидную форму. Разобраться в этом загадочном феномене призвали нашего доктора Андручелли. Осматривая Марго, он горестно приговаривал: «По-по-по». Прописал ей разные пилюли, зелья и диеты, но все без толку.
– Он говорит, что это эндокринное, – призналась нам как-то за обедом Марго со слезами на глазах.
– Эндокринное? – встревожилась мать. – Это еще что такое?
– Откуда мне знать, – простонала Марго.
– Мы всегда должны обсуждать за едой твои болезни? – спросил Ларри.
– Дорогой, Андручелли считает, что это эндокринное, – напомнила ему мать.
– Было бы о чем говорить, – отмахнулся Ларри. – Ну, слегка раздалась.
– Слегка?! – взвизгнула Марго. – Ты знаешь, сколько я вешу?
– Больше двигайся, – посоветовал Лесли. – Займись парусным спортом.
– Пожалуй, наша лодка для нее мала будет, – предположил Ларри.
– Какой же ты гад! – Марго разрыдалась. – Если бы ты знал, что я испытываю…
– Ларри, дорогой, ты все-таки выбирай слова, – попросила его мать.
– А что я должен говорить, когда по дому разгуливает здоровенный арбуз в пятнах? – разозлился он. – Можно подумать, это я во всем виноват!