В августе, когда мы туда приехали, он лежал бездыханный, изнеможенный от солнца в раскаленном павлинье-синем море под небом, поблекшим до кобальтового оттенка под безжалостными лучами. Причины, по которым мы собрали вещи и покинули сумрачные берега Англии, были довольно туманными, но вращались они вокруг того, что мы устали от скучной провинциальной жизни и промозглого, малоприятного климата. И мы бежали на Корфу в надежде, что солнечная Греция излечит нас от безволия, ментального и физического, к коему нас привело столь долгое проживание в Англии. Вскоре после высадки на сушу мы приобрели нашу первую виллу и обзавелись первым другом среди местных жителей.
Этим другом стал Спиро, ходящий вразвалку бочкоподобный мужчина с огромными сильными ручищами и смуглой, словно из дубленой кожи, оскаленной физиономией. Он разговаривал на сносном, хотя и диковатом английском, а ездил на стареньком «додже», который часто использовал в качестве такси. Быстро выяснилось, что Спиро, как и большинство жителей Корфу, человек неординарный. Казалось, он знает всех на свете, и нет ничего такого, чего бы он не мог достать или сделать для нас. Самые немыслимые просьбы нашего семейства он встречал словами: «Об этом не волноваться. Я все устроить». И ведь устраивал! Первым таким большим делом стало приобретение виллы – мать не соглашалась без ванной комнаты, а с этим необходимым условием здорового образа жизни на Корфу была напряженка. Но Спиро, само собой, знал о такой вилле, и мы довольно быстро – после бурных перепалок, отчаянной жестикуляции, а также ведер пролитого пота, поскольку пришлось носиться туда-сюда со всем нашим несметным скарбом, – благополучно перебрались-таки на новое место под чутким руководством Спиро. С этого момента он перестал быть просто наемным таксистом и превратился в нашего гида, наставника и друга.
Вилла, которую нам подыскал Спиро, напоминала яркий кирпич цвета раздавленной спелой клубники, с зелеными ставнями. Она приютилась в оливковой роще, возвышавшейся, как кафедральный собор, и сбегавшей по склону к морю, а к вилле прилагался сад величиной с носовой платок (клумбы геометрически расчерчены на излюбленный викторианцами лад), обнесенный высокой живой изгородью фуксий, в которой таинственно шуршали птицы. Нас, приехавших после многолетних терзаний в холодной серой Англии, это щедрое солнце вместе с пестротой ландшафта и запахами, им порожденными, опьянило, как ударившее в голову вино.
Перемена подействовала на членов моей семьи по-разному. Ларри блуждал по комнатам в каком-то трансе и периодически зачитывал матери большие стихотворные пассажи, которые она либо пропускала мимо ушей, либо сопровождала отрешенным «Очень мило». Потрясенная разнообразием фруктов и овощей, она проводила почти все время на кухне, готовя изощренные восхитительные блюда. Марго, убежденная в том, что солнце, в отличие от пилюль и всяких зелий, избавит ее от прыщей, жарилась под его лучами в оливковой роще с такой одержимостью, что вся обгорела. Лесли, узнав, что в Греции можно приобретать огнестрельное оружие без специального разрешения, частенько пропадал в городе и возвращался со всевозможными образцами охотничьего арсенала – от древнего турецкого дульнозарядного мушкета до револьверов и дробовиков. Каждое новое приобретение проверялось им в деле, поэтому нервы у нас были несколько расстроены; как с горечью заметил Ларри, такое ощущение, что наша вилла осаждена революционными войсками.
Запущенный сад представлял собой переплетение сорняков и дикорастущих цветов, где кружащие, пищащие, шуршащие и скачущие насекомые устраивали настоящую карусель, от которой пестрело в глазах. Неудивительно, что он сразу меня покорил.
Какими бы роскошными ни были сады в Англии, они не могли похвастаться таким разнообразием живых существ. А здесь возникало странное ощущение нереальности происходящего. Как будто ты только что родился. В этом слепящем переменчивом свете я, как настоящий охотник, мог оценить алую божью коровку, и великолепную шоколадно-янтарную уховертку, и сияющего темно-агатового муравья. А затем порадовать глаз доселе неизвестными мне существами в несметных количествах: крупные мохнатые шмели-плотники, рыскающие от цветка к цветку, как игрушечные мишки цвета электрик, что-то гудящие себе под нос; зеленовато-желтые с черными полосками бабочки с раздвоенными, как у ласточки, хвостами, словно в элегантных, пошитых на заказ фраках, совершающие пируэты над живой изгородью фуксий, сходящиеся друг с дружкой в изящном менуэте; зависшие в воздухе бражники, дегустирующие цветочную пыльцу своими длинными деликатными хоботками.
Я был в высшей степени невежественным в отношении жизни этих существ, и мне негде было о них прочесть. Все, что мне оставалось, – это наблюдать за их деятельностью в саду или ловить их, с тем чтобы более пристально изучать дома. Очень скоро моя спальня оказалась вся заставлена банками из-под варенья и коробками из-под печенья, в которых содержались перлы из нашего крохотного сада. Их приходилось проносить тайком от семьи, поскольку домашние, за исключением разве что матери, относились к появлению фауны на нашей вилле с повышенной тревогой.
Каждый погожий денек эти существа озадачивали меня своим поведением, лишний раз подчеркивая мое невежество. Одним из тех, кто меня больше всего интриговал и выводил из себя, был навозный жук. Лежа на земле рядом с моим псом Роджером, похожим на дышащую горку из вьющихся черных завитков, я наблюдал за тем, как два блестящих смоляных жука с носорожьими рогами вместе катят (с невероятным упорством) идеально круглый навозный комок. Для начала я хотел понять, как им удалось скатать такой невероятный шар. Я знал по собственному опыту с глиной и пластилином, что добиться этого жутко трудно, как бы ты ни мял и ни раскатывал материал, а эти навозные жуки, не располагая кронциркулем или еще каким-то инструментом, только собственными кривыми лапками умудрялись создавать шары округлые, как луна. И тут же возникал второй вопрос. Зачем они его сделали и куда катят?
Эту проблему я решил однажды, по крайней мере отчасти, когда посвятил целое утро двум навозным жукам, игнорируя других насекомых, а также тихие стоны и зевки скучающего Роджера. Я медленно, вымученно следовал за ними на четвереньках, дюйм за дюймом, по нашему садику, для меня совсем маленькому, тогда как для жуков это был огромный мир. Наконец они добрались до земляного холмика возле живой изгороди фуксий. Вкатить навозный комок на вершину было монументальной задачей, несколько раз они оступались, и шар скатывался к подножию, а жуки кидались за ним, костеря друг друга в моем воображении. Но в результате они своего добились и покатили шар вниз по противоположному склону. У подножия холмика я впервые заметил нечто вроде колодца в земле – туда-то они и направлялись. Когда до него оставалась пара дюймов, один из жуков поспешил залезть в колодец задом и принялся отчаянно жестикулировать передними лапками, пока второй с невероятными усилиями (я, кажется, слышал, как он отдувается) подкатывал шар к зияющему отверстию. После продолжительного тяни-толкай шар медленно исчез в колодце, а вместе с ним и жуки. Я был сильно раздосадован. Они явно собирались употребить навозную кучу, но если они будут это делать под землей, то как я увижу результат? В надежде, что меня кто-нибудь просветит, я спросил за обедом: что делают навозные жуки с навозом? Мой вопрос вызвал легкое замешательство.
– Наверное, они его как-то используют, – несколько туманно высказалась мать.
– Я надеюсь, ты не собираешься тайно пронести их в дом? – спросил Ларри. – Я отказываюсь жить на вилле, где пол украшен кучами навоза.
– Ну что ты, дорогой, он так не поступит, – умиротворяюще, не веря в собственные слова, заверила его мать.
– Мое дело – предупредить, – сказал Ларри. – Сдается мне, что у него в спальне уже живут самые опасные насекомые из нашего сада.
– Вероятно, он им нужен для тепла, – подал голос Лесли, успевший обдумать мой вопрос. – Навоз – он теплый. Особые ферменты.
– Если нам понадобится центральное отопление, я буду иметь это в виду, – съязвил Ларри.
– А может, они его едят? – предположила Марго.
– Марго, дорогая, только не за обедом, – попросила мать.
Как всегда, домашние, ничего не знающие о биологии, меня подвели.
– Тебе надо почитать Фабра, – сказал Ларри, рассеянно накладывая еще одну тарелку рагу, о котором только что заметил матери, что в нем не хватает остроты.
Я из вежливости поинтересовался, что это или кто это. Поскольку предложение исходило от Ларри, я был уверен, что Фабр окажется каким-нибудь малоизвестным средневековым поэтом.
– Натуралист, – ответил он с набитым ртом, наставив на меня вилку. – Писал про насекомых и все такое. Я попробую раздобыть для тебя экземпляр.
Потрясенный таким великодушием со стороны старшего брата, я постарался в ближайшие дни вести себя тише воды ниже травы, чтобы не вызвать его гнев, но время шло, книга не приходила, и в конце концов я про нее забыл и посвятил себя другим насекомым в нашем саду.
Но вопросы преследовали меня и не давали мне покоя на каждом шагу. Почему шмели-плотники вырезают кругляшки из листьев розы и улетают с ними? Почему муравьи устраивают что-то вроде страстных баталий с полчищем зеленых мушек, облюбовавших в нашем саду разные растения? Что это за странные янтарно-прозрачные тела, похожие на трупы насекомых или панцири, прилипли к стеблям травы и стволам олив? Одна оболочка, хрупкая как зола, оставшаяся от некоего существа с луковичным телом, выпуклыми глазами и парой толстеньких колючих передних лапок. Почему у всех панцирей трещинка на спине? Что это, следствие нападения и высосанных жизненных соков? А если так, то кто были эти нападавшие? В голове моей, как в котле, варились десятки вопросов, на которые моя семья не могла дать ответы.
Как-то утром к нам приехал Спиро, когда я на кухне показывал матери мое последнее приобретение, длинную и тонкую карамельного цвета сороконожку, которая, доказывал я, светится ночью, а мать отказывалась мне верить. Спиро ввалился, обливаясь потом и, как всегда, свирепый и озабоченный.