– Как ты собираешься их кормить, дорогой? – спросила мать. – У них такие крошечные рты. Наверняка они еще пьют молочко?
Я сказал, что видел в городской лавке игрушечный комплект для ухода за младенцами, в основном всякая ерунда: целлулоидный пупс, крошечные пеленки, горшочек и тому подобное, но одна вещица привлекла мое внимание – бутылочка с набором красных сосок. Вот что пригодится для моих крошек-ежей, а остальное можно отдать кому-нибудь из крестьянских детей. Одна заминка: в последнее время у меня случились большие траты (например, проволочное ограждение для сорок), и почти не осталось карманных денег.
– Ну, если это не очень дорого, то я, наверное, смогу тебе купить, – осторожно предложила мать.
Я сказал, что это совсем недорого, так как речь идет, скорее, об удачном вложении: мало того что бесценная бутылочка поможет выкормить четырех ежиков, она потом пригодится и другим животным, и к тому же мы доставим радость какому-нибудь крестьянскому ребенку. Можно ли лучше потратить деньги? В результате комплект был приобретен. Крестьянская девчушка, на которую я давно заглядывался, получила, к своему восторгу, куколку, горшочек и все такое, ну а я приступил к серьезному делу вскармливания моих деточек.
Они жили у меня под кроватью, в картонной коробке, выложенной ватой, а по ночам, чтобы им было теплее, я прикладывал к коробке бутылку с горячей водой. Вообще-то, я хотел спать с ними, но мать сказала, что это негигиенично и к тому же я могу ненароком их придавить. Больше всего им нравилось разбавленное коровье молоко, и я ревностно кормил их три раза в день и один раз среди ночи. Чтобы не проспать, мне пришлось одолжить у Спиро большой оловянный будильник. Трезвонил он, будто над ухом палили из мушкета, так что просыпался не только я, но и все домашние. В конце концов мать предложила мне кормить их поздно вечером, перед сном, а не в два часа ночи, будя всю семью. Так я и поступил. Ежики росли как на дрожжах. Глаза открылись, иглы из белоснежных стали серыми и отвердели. Как я и предполагал, они убедили себя в том, что я их мамаша, и стоило мне открыть коробку, как они начинали визжать, брюзжать и толкаться в борьбе за право первым припасть к бутылочке. Я чрезвычайно ими гордился и с нетерпением ждал счастливого дня, когда они потрусят следом за мной через оливковую рощу.
Как-то раз мамины знакомые пригласили ее со мной провести у них выходные на самом юге острова, и передо мной возникла дилемма. Меня манили узкие песчаные пляжи южного побережья, где обитали сердцевидные морские ежи, которые, кстати, чем-то напоминали новорожденных ежат. Их мягкие иглы образовывали хвост пучком и нечто вроде индейского головного убора на спине. Когда-то я нашел всего одного такого, и тот был искорежен морем до неузнаваемости. Я знал от Теодора, что на юге острова они в большом количестве прячутся в песке на глубине двух-трех дюймов. А вот как быть с моим выводком? Я не мог взять их с собой, и оставить их было не с кем.
– Я за ними присмотрю, – предложила Марго. – Они такие душки.
Пребывая в сомнениях, я задавал ей вопросы. Ты отдаешь себе отчет во всех тонкостях ухода за ежиками? Что вату в коробке им надо менять три раза в день? Что молоко для них надо разводить водой и согревать до температуры тела, но не выше? И главное, что каждому детенышу нельзя давать больше полбутылочки молока за одно кормление? Иначе, как выяснилось, они упиваются до коматозного состояния с жуткими последствиями, и тогда приходится менять им вату постоянно.
– Глупости, – перебила меня Марго. – Не надо меня учить уходу за малышами. Я все про это знаю. Просто напиши на бумажке, и с ними все будет в порядке.
Я разрывался на части. Ужасно хотелось поохотиться на сердцевидных морских ежей в теплом мелком море, накатывающем на золотистый песок, но в талантах сестры-кормилицы я сомневался. Однако это вызывало у нее такое негодование, что пусть не сразу, пусть неохотно, но я уступил. Улучив момент, когда Ларри был в хорошем настроении, я уговорил его напечатать на машинке подробную инструкцию по уходу за дикобразами. А также дал Марго практические уроки по согреванию молока и смене ватной подстилки.
– По-моему, они ужасно голодные, – сказала она, по одному вынимая из коробки дергающихся, попискивающих детенышей и вставляя соску в алчные рты.
Они всегда такие, объяснил я, не стоит обращать внимание. Они жадные от природы.
– Бедняжки, – сказала Марго.
Где была моя интуиция?
Это был упоительный уик-энд. Я сильно обгорел (весеннее солнце обманчиво), зато мое возвращение было триумфальным: восемь сердцевидных морских ежей, четыре моллюска и птенец-воробышек, выпавший из гнезда. Добравшись до виллы, после приветственного лая, вылизывания и покусывания, которыми меня всегда встречали собаки, стоило мне отлучиться больше, чем на пару часов, я первым делом поинтересовался у Марго, как поживают мои детки.
– Уже ничего, – сказала она. – Но вообще, Джерри, нельзя так с ними обращаться. Ты ведь чуть голодом их не уморил. Ты себе не представляешь, как они набрасывались на еду.
Я похолодел от ужаса.
– Совсем, бедные, оголодали. Каждый высасывал по две бутылочки молока, представляешь?
Я в ужасе помчался наверх и вытащил из-под кровати картонную коробку. Там лежали четыре ежика, раздувшиеся до невероятия. Желудки у них до того расперло, что они уже не могли передвигаться и только слабо шевелили лапками. Они превратились в розовые молочные бурдюки с белыми иглами. Все они ночью умерли. Марго обрыдалась над их шарообразными телами, но от ее скорби мне было ни жарко ни холодно. Я никогда не увижу, как мои ежики послушно трусят за мной через оливковую рощу. В наказание моей благоумильной сестре я выкопал в нашем саду четыре могилки и установил на них крестики как постоянное напоминание о деле ее рук и четыре дня с ней не разговаривал.
Правда, траур был недолгим, так как вскоре к нам на тридцатифутовой яхте пожаловали Дональд с Максом, и Ларри представил нам капитана Крича.
Мы с матерью приятно провели день в оливковой роще – она собирала дикие цветы и травы, а я новорожденных бабочек. Усталые, но довольные мы вспомнили о чаепитии. Когда мы подходили к дому, мать вдруг остановилась.
– Кто там сидит на веранде?
Я был слишком занят тем, что бросал палки собакам, и только сейчас обратил внимание. На стуле раскинулся странный тип в мятых белых парусиновых брюках.
– Кто это? Ты видишь отсюда? – разволновалась мать.
В те дни она пребывала в заблуждении, будто управляющий нашего банка в Англии может в любой момент приехать на Корфу с единственной целью обсудить нашу просрочку по платежам, и этот неизвестный на веранде лишь подогрел ее страхи.
Я пригляделся к мужчине. Старый, почти совсем лысый, а последние седые волосы на затылке длинные и дымчатые, как пушок семян чертополоха в конце лета. И такие же неухоженные седые борода и усы. Я заверил мать, что, насколько я могу судить, он совсем не похож на управляющего банка.
– О боже, – заволновалась она. – В самый неподходящий момент. У меня ничего нет к чаю. Кто же это?
Когда мы приблизились, мирно почивавший незнакомец неожиданно проснулся и увидел нас.
– Эгей! – крикнул он так громко и так неожиданно, что мать споткнулась и чуть не упала. – Вы никак миссис Даррелл, а это ваш паренек. Ларри мне о вас рассказывал. Добро пожаловать на борт.
– О господи, – прошептала мать. – Очередной приятель Ларри.
По мере приближения я заметил, что у нашего гостя очень необычное лицо – розовое и морщинистое, как грецкий орех. Носовой хрящ, видимо, получил немало прямых ударов и расползся, как змейка. Челюсть также пострадала и ушла вбок, будто ее невидимой ниткой подтянули к правой мочке уха.
– Какое приятное знакомство. – Он сказал это так, словно вилла принадлежала ему, и его слезящиеся глаза просияли. – О, да вы еще краше, чем в описании вашего сына.
Мать дернулась и выронила один анемон из своего букета.
– Я миссис Даррелл, – сказала она с холодным достоинством, – а это мой сын Джеральд.
– А я Крич, – отозвался пожилой мужчина. – Капитан Патрик Крич. – Он взял паузу и послал через перила смачный плевок – точнехонько в любимый мамин лоток с цинниями. – Добро пожаловать на борт, – повторил он с необыкновенным радушием. – Рад знакомству.
Мать нервно откашлялась.
– Мой сын Лоренс здесь? – спросила она звучным аристократическим тоном, который пускала в ход исключительно в минуты повышенного стресса.
– Нет, пока в городе, – сказал капитан Крич. – Он пригласил меня на чай и пообещал, что в скором времени пожалует на борт.
– Что ж, – мать постаралась сделать хорошую мину при плохой игре, – вы присядьте. Извините, я отлучусь, спеку немного сконов.
– Сконов, ха? – Капитан Крич воззрился на мать с таким вожделением, что она выронила еще два цветка. – Люблю сконы и мастериц на все руки.
– Джерри, – обратилась ко мне мать, стараясь сохранять спокойствие. – Я займусь чаем, а ты пока развлекай капитана.
Она поспешно и не сказать чтобы очень величаво покинула веранду, оставив меня один на один с капитаном.
Он снова раскинулся на стуле и уставился на меня своими водянистыми глазами из-под клочковатых седых бровей. Я слегка занервничал под этим пристальным взглядом. Осознавая свои обязанности как хозяина, я предложил ему коробочку с сигаретами. Он заглянул внутрь, словно в колодец, а нижняя челюсть заходила из стороны в сторону, как у чревовещателя.
– Смерть! – выкрикнул он так неожиданно, что я едва не выронил коробочку. Он откинулся на спинку стула и смерил меня своими голубыми глазами. – Сигареты, мой мальчик, это смерть. – Он порылся в кармане парусиновых брюк и вытащил короткую трубку, черную и грубую, как кусок угля. Он зажал ее между зубами, отчего нижняя челюсть сделалась еще кривее. – Всегда помни, трубка – вот лучший друг человека.
Он громогласно засмеялся над собственной шуткой, и я добросовестно его поддержал. Он встал, смачно сплюнул через перила и снова уселся. Я лихорадочно соображал, о чем с ним говорить. Ничего не приходило в голову. Наверняка ему неинтересно, что я сегодня услышал первую цикаду или что Агатина курица снесла шесть яиц размером с лесной орех. Поскольку он помешан на море, может, ему будет любопытно узнать, что Таки, которому своя лодка не по карману, лови