Заканчивается это быстро, что является единственным хорошим. Я стараюсь кое как привести себя в порядок, застегиваю блузку, поправляю юбку, Макс стоит в стороне у окна. Мы друг к другу не подходим больше, даже не смотрим, да и зачем? Это не начало романтической истории, а огромная, зияющая дыра. Ад, не меньше…
— Кольцо сними, — говорит холодно, — Пока об этом никто не будет знать. И никому ни слова о том, что происходит, поняла? Попытаешься снова меня объебать, я убью твоего отца. Так проще, чем все остальное, уж поверь, и единственное, почему я этого не сделал — он спас моего сына. Но не обманывайся…
— Я все поняла! — рычу, вытирая слезы ладонями, — Хватит говорить, закрой свой сраный рот!
Резко оборачивается на меня, но я не готова ответить на взгляд. Не знаю, буду ли вообще когда-нибудь на это готова…
— Богдан все поймет.
— Сделай так, чтобы не понял. Скажи, что я хочу свозить Августа в Италию. Он же там родился, как никак.
— Он родился не там.
Скрепит зубами.
— Значит, я родился там. Я хочу показать ему родину, ты согласилась. Работай головой, милая, или это слишком сложно? Тогда может мне использовать ее по-другому?
От мерзкого комментария идут мурашки, и я веду плечами, лишь на миг замирая, но снова принимаюсь за блузку, которую заправляю в чертову юбку. Мы снова молчим: он смотрит на меня, я чувствую это, и от этого дико тошнит. Я буквально срываю кольцо с пальца, отшвыриваю его на пол и разворачиваюсь к выходу — хочу сбежать. Еще чуть-чуть и я разрыдаюсь, взорвусь, знаю это. Хватаюсь за ручку и дергаю, но она не поддается, дергаю еще, снова ничего. Заперто. Выдыхаю. Мне говорить с ним так сложно, после того, что он сделал, а другого выбора снова нет, и я шепчу.
— Открой дверь.
Макс молчит. Он молчит еще и еще, но потом я улавливаю стук его размеренных шагов, а через миг напрягаюсь всем телом. Александровский останавливается прямо за моей спиной, прижимается. Его близость похожа на раскаленные угли, но сейчас они не греют, а жгут. Я отшатываюсь — он шумно выдыхает, а потом вдруг шепчет, все равно уткнувшись мне в волосы носом.
— Считаешь меня монстром? — слезы срываются с глаз, — Я тебя то похищаю, то травлю, то избиваю, да? А ты хоть раз задумывалась, каково мне было увидеть это избитое, уничтоженное тело в том сраном лесу? Ты его сама хоть видела, а? Нет? Поинтересуйся, посмотри фотографии, но даже так, ты этого никогда не поймешь, чертова сука. Если ты захочешь увидеть кого-то по-настоящему жестокого, подойди к зеркалу и полюбуйся, твою мать. Ты не святая, Амелия, и ты делала вещи, пострашнее того, что делаю я. А теперь подбери сопли и едь домой. Сегодня я не приеду.
Сейчас
Пару раз моргаю, когда Август начинает неистово теребить меня за рукав, и перевожу на него взгляд.
— Август, ну что такое?
— Я же спросил тебя, мама! Ты не слушаешь! Почему ты не слушаешь?! Это важно!
— Что ты хочешь? — устало выдыхаю, а он тут же начинает тараторить.
— Про Италию. Папа оттуда да? Он там родился? А бабушка где жила? А папа там жил? А папа умеет говорить по итальянски? А папа…
Этот каскад вопросов «а папа», сыпется на меня, как чертова снежная лавина. Я молчу. Дышу носом. Стараюсь считать до десяти. Он все говорит и говорит, снова и снова, и я, наверно, все понимаю где-то глубоко внутри. Обычно меня даже забавляет, то, как что-то способно его настолько увлечь, но не сегодня… Сегодня у меня плохой день, и я, к своему стыду, подтверждаю слова «а папы».
— Твою мать, да хватит уже задавать мне вопросы! — ору, и он тут же замолкает, — Прекрати немедленно и ешь молча!
Все вокруг застывают. Так бывает, когда ты делаешь что-то плохое, что-то неправильное, на глазах у целой толпы, а затем сразу чувствуешь огромную волну осуждения, за которой приходит стыд. Я краснею, хочу как-то исправить ситуацию, но Август срывается с места и убегает к себе в комнату в слезах.
Черт…
От злости сношу свою тарелку, а потом упираю голову в руки. Даю себе секунду, но этого итак много, так что я уже хочу встать, чтобы успокоить свой мир, но Богдан удерживает за запястье. Он смотрит на Эмму, слегка ей кивает, и та встает вместо меня. Брат провожает ее взглядом, и только когда дверь закрывается, переводит его на меня.
— А теперь рассказывай.
— Я просто сорвалась, знаю, что…
— Я не об этом.
— О чем тогда?
— Что случилось на самом деле, и правда ли, что ты согласилась полететь в Италию?
«Твою мать…» — чертыхаюсь, смотрю в его встревоженные глаза, а мне так хочется уткнуться в грудь и заплакать.
Я так хочу сказать правду… обо всем, что произошло. Что я услышала. Что узнала. Но я не могу… у меня нет выбора, кроме как молчать.
— Да, я решила сама.
— Амелия, правду.
— Я говорю правду.
— На тебе лица нет, и не пытайся меня обмануть. Я прекрасно вижу, что что-то случилось.
— Ты на него никогда не кричишь… — тихо встревает Лив, а Эрик добавляет.
— Было, конечно, но очень редко. Что происходит?
Деваться некуда, нужно выкручиваться.
«А то твою голову используют по-другому…» — ядовито шиплю, снова роняя эту самую голову в раскрытые ладони. Молчу. Скорее продумываю, как объясниться…
— Мы поссорились. Я отдала ему отчет, сказала об отъезде, и он взорвался. Наговорил мне кучу дерьма, я в ответ тоже не отставала и… короче мы разругались в пух и прах.
— Он заставляет тебя лететь в Италию?
— Нет… — тихо вру, мотая головой с легкой улыбкой, — Он позвонил мне, когда я ушла, извинился. Сказал, что запаниковал, что боится потерять сына, которого только что обрел и… В общем извинился, а потом попросил об одолжении. Он хочет свозить его туда, он же там вырос и все такое…
— И ты…
— Я не хочу, но… Черт, он же имеет на это право все-таки, да? И я должна…
— Ты ничего ему не должна, — строго отрезает Богдан, но я наклоняю голову на бок и слегка мотаю головой.
— Это неправда. Из-за моих решений он не знал о сыне, и…
— И он в этом сам виноват.
— Это неважно уже. Он правда меня попросил, очень попросил, и я согласилась. Почему бы и нет? Я все равно хотела слетать куда-то с Августом…
— Почему тогда ты выглядишь, как будто рыдала…
— Потому что я действительно рыдала. Он сказал мне кое-что, что меня сильно зацепило.
— Что же?
— Это неважно…
— Амелия…
— Я не хочу это повторять, понятно?! — снова взрываюсь, но быстро тушусь, хмурясь, — Он сказал это на эмоциях, объяснил мне потом и извинился. У него иногда бывает, что он говорит раньше, чем подумает, а я слишком близко к сердце принимаю…
— Мел, да брось…
Эрик так жалобно на меня смотрит, и я только через миг понимаю почему. Вытираю слезы, которых не заметила, улыбаюсь и встаю.
— Забейте, все нормально. Пойду к Августу, мне надо извиниться.
— Отцу это не понравится, Мел.
— Я взрослый человек и имею право принимать собственные решения, Богдан. Меня к этому никто не принуждал, я все сама решила. Это пойдет всем нам на пользу…
Глава 11. Четыре с половиной часа
Помните, вы вчера говорили о крыльях?.. Крылья у меня выросли — да лететь некуда.
Иван Сергеевич Тургенев — «Ася»
Амелия; 23
В аэропорт нас привозит шикарная Бентли черного цвета снаружи и кричащего красного внутри. Дело тут не в понтах, если честно, как бы мне не хотелось уколоть Александровского, дело в Августе. Вчера они говорили по телефону, и Макс спросил, какие машины тебе нравятся? Август недолго думал: Бентли, папа, я ни разу в ней не сидел, но видел рекламу с ярко-красными сидушками.
Бам! Прямо, как заказывали. Наверно, так он хотел компенсировать тот факт, что не приходил к нему всю неделю — был занят. Со мной он тоже перекинулся парой слов, сказал, что из-за нашего «отпуска», ему срочно нужно доделать все по работе. Не знаю, для чего мне эта информация? По мне так вообще лучше б его не было, но хоть один плюс: мы смогли спокойно подготовиться к поездке.
Мои уехали еще через три дня после того разговора. Мы сходили в несколько музеев, театр, естественно в аквапарк, и думаю, что Богдан так скорее проверял меня. Конечно, если что он же отвечает, и я это понимаю, но притворяться слишком устала, так что впервые в жизни выдохнула, когда закрыла за ними дверь. Теперь можно хотя бы ночью не улыбаться так, что аж щеки болят, в остальное время и думать было некогда. Мне нужно было купить все по списку, начиная со всевозможных лекарств, заканчивая плавками для сына и купальником для себя.
До последнего я надеялась, что все это шутка, но нет — машина плавно тормозит у трапа частного самолета, и Август пулей вылетает на улицу. Я даже не успеваю отреагировать, как слышу бешенный рев:
— ПАПУЛЯ!
И в сердце что-то умирает. Через тонированное стекло смотрю, как он врезается в раскрытые объятия, а Макс тут же подхватывает его и начинает кружить. Застываю. Я миллион раз представляла себе эту сцену, а сейчас, когда вижу ее не во снах или мечтах, мое сердце разбивается дважды: от ревности и от осознания, как крупно я влипла. Сильнее, чем тогда, глубже, чем когда-либо вообще. Выдыхаю и беру себя в руки. Что мне остается? Август пусть и не замечает, что меня пока нет, но он заметит. Я по крайней мере на это рассчитываю и вылезаю на улицу. День уже близится к вечеру, солнце мягко касается крыла самолета, ласково его гладит, а меня только слепит. Жмурюсь, потом напяливаю очки и иду к багажнику, из которого наш водитель уже достает наши чемоданы.
— У тебя больше нет нужды таскать сумки, Амелия, — звучит этот сранный голос за спиной, а потом и вовсе наглость!
Макс слегка обнимает меня и оставляет поцелуй на макушке, вполне зарабатывая мой недовольный и непонимающий взгляд.
— Ты…
Хочу наговорить кучу всего, но у него на руках Август, он улыбается во весь свой пока небогатый набор зубов, смущается. Так мило вдруг прячется ему за шею, что и я невольно улыбаюсь и поправляю съехавший носок. Макс же просто в восторге! Нет, серьезно! Он светится, веселится и смакует момент — нашел еще один способ меня а) доставать; б) воздействовать; и в) не получать за это ровным счетом ничего.