— Но он лучше. Он — наш сын, и лучше него нет никого.
— Он не должен думать, что лучше он только потому что у его отца денег столько, что он может купить себе остров! Я не хочу, чтобы он был, как Адель или твоя святая Марина!
— Осторожней сейчас.
— Они избалованные и капризные, мой сын таким не будет, — не смотря на его предостережение, твердо продолжаю, — Я воспитываю его по-другому. Хочу, чтобы он умел сочувствовать и сопереживать…
— Считаешь, что Адель и Марина этого не умеют? Забавно…
— Я не желаю слушать о том, какая я мразь, ясно?! — повышаю голос, — Хватит тыкать меня носом в то, что случилось! Это случилось. Точка. Я сделала выбор, и мне жаль, что тебе пришлось пройти через его последствия, но это уже случилось! Завязывай!
Макс откидывается на спинку кресла и молчит. Долго молчит, вглядываясь мне в глаза, словно оценивает услышанное, взвешивает. Я жду. Немного холодно так стоять, поэтому ежусь, вызывая в нем улыбку.
— Думаешь, что твои требования прозвучат более убедительно, если ты будешь голой? Оденься.
— Мы договорились?
— Думаю да, но мы еще к этому вернемся. Одевайся, я чувствую, как мы снижаемся.
— Нет, надо так.
Говорю тихо, потом неловко мну сарафан, словно решаюсь на какой-то немыслимый прыжок, хотя по факту то так и есть. Чтобы убедить отца, он должен видеть, что я сама этого хочу, а чтобы заставить его отступить, нужно смутить. Что лучше работает, чем… голый марафон? Боже, даже про себя звучит гаденько, но я решаюсь. Кладу одежду на стол, смотрю на него и подхожу. Макс не шевелится, но наблюдает, глаз не отводит, и в какой-то степени это даже приятно, но я слишком нервничаю, чтобы отвлекаться.
— Разогнись.
— Зачем?
— Я собираюсь сесть тебе на колени, сложно самому догадаться?
— Оденься, а после садись хоть на голову.
— Он должен увидеть.
— Увидеть что? Тебя голую?
— Что я хочу этого сама. Быть с тобой.
— Ты можешь показать иначе.
— Он не поверит, а так… да. Я скажу, что решила дать тебе шанс, а тогда так психовала, потому что ты сказал, что… что любишь меня.
Заканчиваю тихо и не могу с собой ничего поделать — стыдливо отвожу взгляд в сторону. Макс молчит, он снова молчит долго, но потом берет мой сарафан и дает мне в руки.
— Тогда оденься. Он не захочет видеть, как я тебя трахаю. Он захочет увидеть, как я тебя люблю.
Господи, как же сильно эти слова резонируют внутри меня — я сразу как-то теряюсь, мне неловко и вообще… не могу вспомнить, как это — злиться? Хотя спорю на что угодно, пару минут назад, готова была голову ему проломить. А сейчас ничего. Я по щелчку пальцев замолкаю и замыкаюсь, отхожу от него, медленно одеваюсь — тяну время. Слишком много внутри меня смятения, чтобы легко и просто взять, вернуться в исходную точку, и лишь когда колесики шасси касаются земли, я подхожу. Чуть не падаю, правда, но Макс меня подхватывает под руку, а потом как-то до странного бережно тянет на себя. Такое отношение снова путает и ставит тупик, так что я точно безвольная кукла опускаюсь ему на колени. Он закидывает и мои ноги, обнимает их одной рукой, другой придерживает за спину, а смотрит как… Черт, нежно и глубоко, от этого взгляда у меня мурашки идут, и я, как когда-то в прошлом, дико смущаюсь, вызывая улыбку.
— Тебе идет румянец, котенок, — проводит большим пальцем по пылающей щеке, — Красивая…
— Прекрати, — глухо шепчу в ответ и силюсь немного отстраниться.
— Что прекратить?
— Ты знаешь что. Смотреть на меня, как на…
— Как на кого?
«Как на любимую…» — грустно вздыхаю про себя, но ничего так и не отвечаю — Макс улыбается.
Наверно ему это и не нужно, в роль вошли — так что погнали. Он приближается, мягко беря мое лицо за подбородок, а потом целует. Трепетно так, ласково настолько, что я готова сдохнуть — мое сердце отзывается быстрым-быстрым биением, словно наконец получило то, чего хочет.
«Почему словно? Оно этого и хочет…» — «Но это ложь…» — зато какая сладкая.
Я обнимаю его за шею, отвечаю, и на секунду мне удается забыть о том, что все — игра. Хочу запомнить этот момент, будто все на самом деле. За спиной раздаются шаги, которые я знаю: все, момент прошел, пора вернуться с небес на землю. Так что когда я слышу за спиной тихий цык, то подбираюсь и резко оборачиваюсь, разыгрывая искреннее удивление.
— Папа? Что ты здесь делаешь?
О-о-о… этот взгляд надо видеть. Он такой гневный, такой ощутимый, что, кажется, если я протяну руку, смогу потрогать ту нить, что тянется между ним и Максом. Страшную такую нить, убийственную. Даже забавно с какой-то стороны, но только не для папы. Он разворачивается, слегка подкатив глаза, и бросает через плечо одну лишь фразу:
— На улицу. Живо.
— Черт… — шепчу тихо, уперевшись лбом в Макса, и это не часть игры.
Меньше всего мне бы хотелось его расстраивать или разочаровывать, а это, кажется, сейчас точно произойдет. Поднимаюсь на ноги, неловко поправляя сарафан, потом смотрю на причину всех своих бед и шепчу уже ему.
— Не хами и не дерзи, понял? А лучше вообще молчи и стой за мной.
Да. Так будет лучше. Когда мы выходим на улицу, и я вижу маму, только в этом убеждаюсь. Она тоже серьезная, правда завидев меня, улыбается слегка так, еле уловимо, и я тут же поправляю волосы и платье — сто процентов видок у меня говорящий. Черт-черт-черт!
Спускаемся по лестнице, как к месту казни, понурив головы, а когда ровняемся, я уже открываю рот, Макс неожиданно заводит меня за спину и протягивает ему руку.
— Доброй ночи, Артур, я рад вас видеть.
«Что он делает?!» — вспыхивает сознание.
Я ведь прекрасно знаю — папа этого не оценит. Он его ненавидит всеми фибрами души, так что неудивительно это, что в ответ он просто достает пистолет и наставляет Максу куда-то в район солнечного сплетения.
— Сейчас будет еще добрее, сучонок!
— Папа, нет! — ору, пытаюсь встать перед Максом, но тот крепко держит меня, прижимает к себе, не дает и шелохнуться, даже смеет грубить и командовать!
— Стой за мной.
«Стоять за тобой?! Ты что, идиот?!»
Ловко выкручиваюсь и оббегаю его, занимая место между дулом и его сердцем, хмурюсь.
— Папа, опусти пистолет.
— Амелия, отойди! — в один голос рычат мужчины, но я крепко-накрепко вцепилась в Макса ногтями и теперь сама не даю ему двинуться.
— Папа! Опусти!
— Он тебя заставил, — говорит отец, но смотрит на Макса, и даже мой громкий цык положение дел не меняет.
— Не заставлял!
— Да что ты?! Богдан…
— Богдан придурок! Макс меня не заставлял!
— Сама залезла ему на колени?! По доброй воли?! Не ври мне, Амелия! Ты бы этого ни за что не сделала!
— Мама, пожалуйста, образумь его!
— Артур… — начинает тихо она, но отец резко прерывает.
— Нет! Ты сама не видишь что ли, Ирис?! Она…
— Я люблю его! — выпаливаю, как на духу, и наконец привлекаю внимание отца.
А сама позорно всхлипываю. Честно? Так испугалась, что на самом деле начала плакать. Слезы теперь щекочет щеки, но я упорно этого не замечаю, а смотрю папе в глаза и еле слышно шепчу.
— Папа, пожалуйста… опусти пистолет, он ничего не сделал. Он… он просто сказал мне, что любит, и я… я испугалась. Но… мы решили попробовать еще раз.
Папа наклоняет голову на бок. Информация ему не нравится, она бьет его исподтишка, но разве у меня есть выбор? Нет, его нет. Я люблю их обоих слишком сильно, чтобы позволить им друг друга уничтожить.
— Папа, я правда его люблю. Пожалуйста… не надо… Не забирай его у меня, я не смогу этого пережить…
Использую запрещенный прием — я уже просила его не убивать Макса теми же словами, просила также яростно, также слезно, как сейчас. «Я не смогу этого пережить. Я без него не могу…», поэтому добавляю последнее.
— Я без него не могу, папочка.
Вижу в глазах его боль. Папе все еще больно от того, что тогда произошло — по нему здорово шарахнуло в ту ночь, когда он спас меня от этого ублюдка. Он же чуть не опоздал, там дело на секунды шло, и я чувствую себя такой сукой, ведь напоминаю. Бережу рану, которая все еще свежа, и он это подтверждает тихо.
— Это запрещенный прием.
— Прости, но это правда. Была тогда, и осталась сейчас… всегда будет правдой. Я очень сильно его люблю.
Снова этот взгляд. Наверно, ему есть, что сказать, но я не готова это услышать, и, спасибо сыну — он снова меня спасает.
— Дедуля?!
«Дедуля» тут же убирает пистолет и прячет его за спину, а потом широко улыбается Августу. Он стоит в дверях самолета в милой пижаме с медвежонком, трет глаза. Осматривает всех по очереди, а потом улыбается шире, когда останавливается на маме.
— Бабуленька!
— Август, не спускайся сам, — строго велит она, стоит ему только глазки опустит на ступеньки, — Они слишком крутые для тебя. Я сейчас…
— Я сам.
Дедуля первым идет к нему, обнимает, а мама подходит ко мне ближе и помогает стереть слезы с улыбкой.
— Прости, — шепчу ей, — Я не хотела, чтобы… вы вот так узнали.
— Ничего, моя радость, все нормально. У тебя, как я понимаю, тоже?
Смотрит на Макса, я делаю тоже и быстро киваю ей.
— Да.
— Это хорошо. Не волнуйся насчет Артура, я с ним поговорю.
Папа не смотрит на нас, но не потому что Август во всю рассказывает ему о том, что увидел, включая и выделяя своего любимого «папулю», а потому что не хочет. Злится. Вижу, что злится, и напрягаюсь сильнее, сжав себя руками.
— Дедуля, а вы останетесь с нами?
— Нет, малыш, — мягко говорит ему он, — Мы просто прилетели проверить, как вы приземлитесь.
— Может быть придете завтра на ужин? — вдруг спрашивает Макс, из-за чего папа комично так застывает, но Александровский и не думает отступать, — Амелия даст вам адрес, когда мы приедем. Мой дом недалеко от города, и, если вы захотите, можете остаться с нами. Познакомимся поближе.
— Какое прекрасное предложение, — мама поддерживает инициативу, но тут же останавливается, стоит папе на нее «глянуть», хотя и улыбается.