Все это почти похоже на семейную идиллию, которая вдруг действительно есть. Можно сказать, как у всех: я его невеста (черт, серьезно?!), у нас есть общий ребенок, мы вместе на отдыхе. Я осматриваю дом с улыбкой, но она медленно сходит с лица, когда также неожиданно я понимаю другое: не так у нас все. Мы — не пара, которая женится, чтобы сделать новый шаг в отношениях. Наш ребенок — самая лучшая, но случайность. И дом этот не наш. Нет в нем фотографий, тепла, а только пустые, холодные полки. А главное — он меня не любит, мы просто круто трахаемся, как когда-то давно на Кутузовском. Вот моя реальность.
Мне становится обидно и больно, горько до слез. Я отворачиваюсь, чтобы не показывать их и не вызывать вопросов, которые не хочу слышать и на которые не хочу отвечать. Необходимо пара секунд на успокоение — так ты спускаешься с небес на землю, и я к этому привыкла. Я это хорошо умею, но на этот раз этой пары секунд у меня просто нет — в дверь раздается звонок. Родители приехали.
Ужин проходит странно, если честно, даже Август это чувствует. Он пытается лопотать, рассказывает о том, как «папуля» учил его плавать, но получая неожиданный для себя слабый отклик, потихоньку сникает, а потом начинает капризничать. Впервые за то время, как он познакомился с Максом, так происходит, но для детей это нормально. Я списываю все на перелет и огромное количество новых впечатлений, поэтому укладываю его спать чуть пораньше обычного. Для меня это все-таки тоже возможность свалить из гостиной, в которой стоит страшная, оглушающая тишина. Она так и царствует, когда я возвращаюсь, глупо было надеяться на какие-то изменения, особенно если учесть папино настроение. Оно — никакое.
— Уснул? — спрашивает мама с улыбкой, я киваю и присаживаюсь, устало вздохнув.
— Да. Он устал.
— Понимаю. Столько всего вокруг нового… Макс, ты отлично справляешься.
— Спасибо, но, если честно, по началу я ловил ступор.
— Правда?
— О да. Амелия помогла мне, а потом Миша сказал…
Папа громко цыкает, перебивая Макса, а мама зеркалит, но улыбается.
— Артур? Тебе попался слишком большой кусок курицы?
— Нет, Ирис, — передразнивает холенный тон мамы, улыбается сладко, маскируя злость, — Мне попался очень большой кусок говна.
— Артур!
— Хочешь, чтобы я сидел и слушал всю эту херню?! Я молчал при внуке, но не собираюсь и дальше притворяться.
— Я люблю ее, — вдруг говорит Макс, уверенно глядя в глаза папе, — Я очень ее люблю. Знаю, что облажался, знаю, что вы меня ненавидите, но… я ее люблю и извиняться за это не буду.
Повисает пауза — у меня горят щеки. Я, расширив глаза, смотрю в свою тарелку и совершенно не знаю, как мне реагировать, а вот папу это не так впечатлило. Он откидывается на спинку стула, усмехается ядовито и кивает.
— Значит любишь?
— Да.
— Вопрос можно в таком случае?
— Артур… — предостерегает мама, которую будто и не слышат вовсе.
— Когда ты понял, что ты ее любишь?
— Летом, когда мы встречались.
— Ага, как интересно. Значит, когда ты думал, что она умерла, ты ее тоже любил? Правильно я понимаю?
— Артур!
— Папа, не надо…
— От чего же не надо, Амелия? Пусть ответит.
— Да, — все также уверено, но уже с нотками злости отвечает Макс, и отец снова кивает пару раз.
— Прекрасно. Значит, когда ты трахал Лилиану через пару дней, после того, как узнал, что твою любимую женщину жестоко убили — это норма. Я все верно понимаю?
Макс ловит ступор. Я, признаюсь, бросаю на него взгляд, но сразу его опускаю — реакция говорящая, будто его на горячем словили, и она ожидаемо бьет меня исподтишка в самое сердце.
— А ты? — неожиданно внимание переходит на мою скромную персону, — Ты тоже его любишь?
— Папа…
— Отвечай, Амелия. Да или нет?
Молчу. Он итак знает, что я скажу, а я, кажется, знаю, что скажет он. Черт…
— Знаю, что да, — начинает закипать сильнее, не давая мне и слова вставить, — Тогда ответь мне, доченька, почему ты не рассказала ему о своих подозрениях?
— О каких подозрениях? — сразу реагирует Макс, а потом вдруг тихо усмехается и зло щурится, — Ты поэтому сказала мне закрыть рот? Из-за «подозрений»?
— Нет… — тихо отвечаю, потом перевожу умоляющий взгляд на отца, — Папа, пожалуйста…
— Ты серьезно считаешь, что я спал с Лилианой? — снова Макс, на которого я перевожу несдержанный взгляд, вызывая в нем усмешку, — Ну конечно… Пошла ты.
— О, а вот и великая любовь.
— Завали!
— Макс!
— Да будет тебе известно, в последний раз я спал с Лилианой примерно десять лет назад. Я не знаю, какую херню тебе натрепал твой больной папаша, но все это — говно. Я себя не помнил, после того, что увидел там. И жить не хотел. Если ты думаешь, что я с кем-то спал, пошла ты на хер!
— Макс, успокойся.
— О каких подозрениях ты говоришь, Амелия?
— Макс…
— Ты серьезно считала, что я спал с ней? — тихо спрашивает с застывшей болью в глазах, — Серьезно?!
— Она сама призналась.
— В чем?!
— Что вы занимались… любовью.
— Бред.
— Она сказала это Арнольду, — это уже мама, на которую Макс коротко смотрит, но сразу возвращается ко мне.
— Это неправда, ясно? Она пыталась меня соблазнить, но мне было насрать — я прогнал ее все три раза, что она приходила. Об этих подозрениях речь или нет?
— Нет, — снова отец, но как будто чуть мягче, а может мне так просто хочется? — Я говорю о том, что случилось в лесу. Она тебе рассказала?
— Папа!
— Артур!
Мы с мамой одновременно подаемся к столу, но мужчины нас будто и не видят — они смотрят только друг на друга, когда Макс коротко кивает.
— Да.
— Насколько много она тебе рассказала?
— Папа, прекрати!
— Артур, серьезно, это не наше дело!
— Она рассказала, что ты ее спас.
— А почему ее пришлось спасать? Это она сказала? О том, что ее убийство…
Жестко шлепаю ладонями о стол и гневно смотрю на отца, так что всё вокруг застывает будто. Но недолго… ужин изначально не мог стать приятным, просто не судьба ему таким быть, но все стало только хуже, когда вдруг я слышу тихий голос Августа.
— Мама, мне плохо…
А дальше его жестко тошнит. И все — меня выключает. Начинается жесткая паника — у него температура! 38,5, я почти рыдаю. Его тошнит, он плачет, а меня колотит. На панике я ору на родителей, потом срываюсь на Максе, шлю отца в жопу и за врачом. Меня дико бесит, что они говорят:
— Амелия, успокойся, это просто акклиматизация, все нормально.
Нифига ненормально! У него высоченная температура, и мне страшно. По итогу папе ничего не остается, как только ехать в ночь за знакомым врачом. Макс тоже хотел с ним, но я вцепилась ему в руку мертвой хваткой и прошептала:
— Пожалуйста, не уезжай. Если что-то случится… ты… останься со мной, мне страшно.
И он остается.
Макс; 31
Мы сидим вместе с Ирис на террасе. Она курит — я смотрю на арку, ведущую к комнатам. Артур уехал за врачом примерно сорок минут назад, недавно позвонил жене и сказал, что едет обратно и везет друга с собой. Я не особо паникую, но все равно дергаюсь — страшно это, когда твой ребенок болеет. Амелия вот вообще в ужасе. У нее так тряслись руки, что мне пришлось забрать коробку с лекарством и самому его развести — она ведь на грани истерики, чем и меня нервирует больше, но я терплю. Вижу, что ей действительно страшно, поэтому позволяю на меня наорать, не отвечаю. Сдерживаюсь.
— С ним все правда нормально? — все таки спрашиваю у Ирис, и та слегка улыбается, кивает.
— Не волнуйся, это правда акклиматизация так действует. С Амелией похожая история была. Мы когда улетали куда-то, каждый раз тоже самое — под ночь у нее температура и ее тошнит. Как по часам.
Этот ответ меня достаточно успокаивает, чтобы я мог выдохнуть, уперев голову в основание ладоней. Потираю глаза. Мне правда теперь спокойней, Ирис явно понимает, о чем говорит, когда как я в этой области слеп, точно крот. Но Амелия так нервничает…
— Почему она тогда так дергается? У нее чуть ли не истерика.
— Амелия… — начинает ее мать, и я смотрю на нее, ожидая увидеть волнение, но вижу лишь легкую улыбку, с которой она смотрит на горизонт, пока не переводит внимание на меня, — Она… как бы сказать, просто слишком переживает. По поводу всего. Помню, когда она была беременна, если Август не шевелился час, уже начинала паниковать. Боялась, что что-то случится.
— Но все было… нормально?
— О да, конечно. У нее беременность проходила легко, даже токсикоза почти не было, а сами роды вышли быстрыми. Август очень сильный мальчик и очень хотел появится на свет.
Я улыбаюсь. Мне приятно слышать такое о сыне, да и в принципе интересно. Она же мне так и не ответила…
— Амелия боится, что не дотягивает.
Тут же отвлекаюсь и хмурюсь слегка, глядя ей в глаза.
— Не дотягивает до чего?
— Не знаю. Придумала себе, видимо, в голове образ «идеальной матери», и теперь вечно дергается, что у нее не получается. Все же не бывает идеально, — усмехается она, бросая на меня хитрый взгляд, — По опыту говорю. У меня пятеро детей, и, черт возьми, если бы мне платили каждый раз, когда они во что-то вляпывались или чем-то бились, я была бы богаче тебя, дорогой мой.
— Она боится, что… плохая мать?
Переспрашиваю тихо, а сам сразу вспоминаю тот очередной момент, когда не сдержался и вылил на нее ушат дерьма. А я так старался сдерживаться… просто в тот момент это было так чертовски сложно.
«Твою мать…»
— Она боится, что ему ее одной недостаточно, — также тихо отвечает, сбрасывая пепел в мраморную пепельницу, — Ты, наверно, осуждаешь ее за тот выбор, который она сделала, но, Макс, поверь, она себя за него ненавидит гораздо больше.
— Я ее не ненавижу.
— Ты ее любишь.
— Да. Я ее люблю, — уверенно киваю, — И мне плевать, верите вы в это или нет.
— Верю.
— Правда?
— Тебе же плевать?