м, а потом вышибаю с ноги.
Теперь я смотрю на него своими глазами, направляя в спину пистолет. Макс даже не оборачивается. Он любуется на город в белой, накрахмаленной рубашке, курит и пьет. Ничего не изменилось, ха. Вру, конечно. На самом деле он изменился кардинально. Мне хватило тех считанных минут, чтобы это понять, ведь когда мы познакомились, кем бы он себя не считал, по факту оставался ребенком. Большим, избалованным ребенком. Не знаю, какой там он план строил, и только теперь понимаю, как глупо было даже думать о том, чтобы в него верить. Не получилось бы ничего. Ему не хватало опыта, ума, спокойствия, терпения. Зато теперь все это было в достатке, и это меня пугает до мозга костей. Потому что если раньше его можно было просчитать, понять и где-то даже обыграть, теперь, когда он перестал откликаться на юношеский максимализм — я не знаю, что будет.
Он меня пугает. Раньше, случись так, чтобы мы встретились, я знаю, что он забрал бы меня к себе силой. Я знала это всегда, но когда он все-таки пришел, позволила себе жестоко обмануться. Мне было страшно поверить, что все снова начинается сначала, только теперь с новой фигуркой на доске — Августом. Я позволила себе убедить саму себя в том, что он поверил, потому что понимала уже тогда: моя прошлая, размеренная в каком-то плане жизнь закончена.
А он выжидал… это же очевидно. Теперь абсолютно очевидно, что он просто меня разводил. Снова, но с куда как большим размахом.
Твою. Мать.
— Где он? — тихо спрашиваю, на что Макс также тихо усмехается.
— Елена, вы…
— Прекрати паясничать! — резко повышаю голос и тут же фиксирую движение справа.
Лекс. Арай. Еще какой-то мужик. Они сидят за огромным, стеклянным столом и читают какие-то бумаги, точнее читали до моего появления. Теперь они уставились на меня с поднятыми бровями, а один, тот самый козел, который когда-то смаковал происходящее, также смакует его и теперь. Интересно, если бы они поспорили на время моего прибытия, Арай бы и тогда усмехался?
— Где. Мой. Ребенок?!
Выделяю каждое слово, но непроизвольно. Это получается само собой, я ведь дышать не могу нормально. Мне так страшно, что даже пистолет подрагивает в руке.
«Я влипла по самые помидоры, твою мать…»
— Наш.
«Точно…»
Макс плавно поворачивается на меня и слегка наклоняет голову на бок, усмехаясь ядовито.
— Наш, ты хотела сказать. Или он мой, Елена?
В его глазах ненависть, которую я уже видела. В памяти тут же возникает обрывок нашего разговора:
«— …Моя специализация — уголовное право, вас же, как я понимаю, привело сюда что-то связанное с вашим детищем?
— Вы правильно поняли.»
Тогда я не обратила внимания на интонацию в голосе, которая стала тверже и гаже, опасней, а теперь пазлы складываются в единую картину, и что-то внутри так и орет: он знает, он знает, он знает. Он давно все знает…
Но я все равно пытаюсь.
— Мой сын к тебе отношения не имеет, больной ублюдок. Где он?! Где…
Раздается смешок Арая. Я резко реагирую, и тут же фиксирую его выражение лица, которое говорит: брось, ты серьезно? В это время Макс оказывается у стола. Я снова реагирую резко, перевожу на него дуло, но не успеваю ничего сказать — в меня летит белый лист А4. Он приземляется ровно по середине огромного кабинета, а выглядит, как брошенная собаке кость.
— Читай.
Мне это не нужно. Я знаю, что там. Знаю, черт бы меня побрал, но медленно иду, как под гипнозом, словно на аркане тяжелого, испепеляющего взгляда.
«Вероятность отцовства 99,9999 %»
Там и имя Августа, и его имя, и куча других букв. Глупая надежда на то, что это что-то иное рушится — конечно, зря я вообще цеплялась. Это действительно глупо полагать, что человек, у которого в руках столько денег, будет ждать положенное на такие тесты время. Вряд ли. Не удивлюсь, если у него есть своя собственная лаборатория, которая сделает все за полчаса, если того пожелает повелитель.
Поднимаю на него глаза, в которых застыли слезы.
— Где он?.. — тихо спрашиваю, Макс же снова усмехается.
Ему нравится давить меня, я это чувствую. Он мстит и получает удовольствие. Да, вполне возможно заслуженно все это, но как же, черт возьми, жестоко.
— Так как мне тебя называть? — поднимает брови, присаживаясь на край стола, — Елена или…
Молчу. Шмыгаю носом, опускаю глаза на бумагу, снова, хотя мне и не нужно это, я итак знаю, что там написано и почему, а потом вдруг так сильно злюсь. Резко встаю и буквально подскакиваю к нему, упирая дуло в живот, рычу.
— Последний раз спрашиваю. Где. Мой. Ребенок. Не ответишь, клянусь, я тебя убью. Думаешь, что я играть приехала? Ты ошибаешься, твою мать.
— Попробуй только выстрелить, — тихо отвечает, правда и усом не ведет, — И ты никогда его не увидишь, сука.
Конечно он не парится и не боится — у него все козыри, и Макс это знает. Он правильно расставил все фигуры на шахматной доске, ведь как еще можно заставить женщину добровольно сложить оружие? Правильно. Шантажировать ее ребенком.
— Опусти пистолет. Последний раз предупреждаю, потому что если ты выпросишь еще один, я вызову охрану, которая тебя отсюда выкинет на хрен. Елена.
Вымышленное имя он выплевывает мне в лицо, царапая изнутри своим презрением. В этот момент я понимаю, что будь его воля, он с радостью меня убьет. Возможно даже, это и планирует сделать? Кто его знает? Я правда не уверена, судя по тому, как он на меня смотрит. И снова — я понимаю, что это заслужила, мне стыдно, но… это так жестоко.
Медлю еще секунду, а потом перестаю с силой давить дулом ему в ребра. Опускаю глаза. Не могу выдержать этот взгляд и пячусь назад, как трусливая псина, даже вздрагиваю, когда слышу холодный приказ.
— Пушку на стол. Не в карман.
Стоит мне отпустить последнее свое оружие, как я опять окажусь в его руках — пути назад уже не будет. Я это понимаю. Черт, это так и есть, но у меня нет другого выхода, как много лет назад не было, так что я откладываю пистолет и слегка прикусываю губу. Макс смакует. Опять чувствую этот унизительный взгляд, которым он меня осматривает, а потом и вовсе разрушает до конца, кладя руку на подбородок, как раньше. Я было дергаюсь, но он тут же рывком возвращает, вбивает в свое тело, заставляет поднять глаза и смотреть на него.
— Так как мне тебя называть, а? — тихо, вкрадчиво шепчет, всматриваясь в мои глаза, — Елена или…
— Ты сам знаешь как.
— Я хочу, чтобы ты это сказала. В слух. Громко.
Молчу, тогда пальцы на моем лице сжимаются сильнее, до боли, от которой я морщусь и снова пытаюсь оттолкнуться, уперев ладони ему в плечи.
— Мне больно!
— Говори, сука. Немедленно.
— Амелия, понятно?! Да, это я! А теперь отпусти меня, черт возьми, ты оставишь мне синяки!
— И что? — усмехается, не расслабляя пальцы, зато зажигая огонь ненависти в своих глазах еще больше, — Папочка не оценит?
Хочется плюнуть ему в рожу, но я держусь. Смотрю на него гневно в ответ, молчу — что мне на это ответить? Глупая провокация. А может ему и не надо это? Или может он оставит все эти подколы на потом, ведь принимает мое молчание, но заводит другую игру, проводя пальцами по моей щеке, от чего я снова дергаюсь.
— Тш-ш-ш, спокойно, дорогая. Знаешь? Ты красиво говоришь, складно, может ты снова мне врешь, а?
— Что за бред?! Ты…
— Хочу проверить.
С этими словами он перекладывает пятерню мне на затылок, сжимает волосы и неожиданно дергает снова, так, что я оказываюсь слишком близко, чтобы чувствовать все. А потом еще и свыше нормы, когда его губы примыкают ко мне в жестком, даже жестоком, и грубом поцелуе.
Это действительно больно. Нежность? Ха. О чем мы говорим? Очередной способ меня наказать — сделать мне больно. Он прикусывает нижнюю губу так, что я чувствую привкус крови, сам сжимает волосы с такой силой, что я пищу. Но не отвечаю — его это бесит. Когда Макс отстраняется от меня, я вижу, что это его чертовски бесит, но он теперь отлично себя контролирует, усмехается.
— Да, это точно ты.
Толчок сильный, но, наверно, все же слабый, ведь если бы он захотел меня толкнуть по-настоящему сильно, я бы не ограничилась парой шагов назад и ударом задницей о тот самый стеклянный стол. Нет. Это было бы натуральное падение с разбитыми коленками, как было когда-то в далеком прошлом — сейчас это скорее очередной жест презрения. Макс добавляет к нему небрежное потирание рук друг о друга и выражение лица «фу, чего я только что касался?!», как будто я — самое мерзкое, это самое «чего». Неприятно, глубоко обидно, но я проглатываю и это, тяжело дыша и уставившись в пол. Собираюсь, отбрасываю в сторону другие чувства, потому что цепляюсь за одно единственно важное…
— Где он?
— А теперь ты сядешь, и мы поговорим. Разговор будет долгий, не особо приятный для тебя, но что поделаешь, да?
— Где мой сын?
Это все, что меня волнует. Реально. Мне плевать, что он скажет — я знаю, что в жопе, — мне плевать, что он со мной сделает — правда и абсолютно, — но я должна увидеть своего ребенка. Просто должна. Так что от какого-то тупого отчаяния, в голосе застывают слезы. Я их вытираю украдкой, не смотрю на него, сжимаюсь даже. Все, как и прежде, будто я и не сбегала, будто никогда и не вырывалась…
— Не волнуйся, дорогая. Август в безопасном месте.
— Где?
— Я сказал…
— Где он? — отчаянно повышаю голос и резко поднимаю взгляд.
«Его это «безопасное» место… что он задумал? Разлучит меня с Августом? В отместку? Как я его?! Нет-нет-нет, пожалуйста…»
Меня начинает потряхивать, а Макс снова наклоняет голову на бок и приподымает одну бровь. Спорю на что угодно, он оценивает насколько сильно может шантажировать меня сыном и какой чудесный рычаг вдруг, так внезапно, получил. Плевать. Разумно было бы вести себя хладнокровно — я это знаю, меня этому учили, но я не могу. Не отрицаю, что вполне возможно веду себя, как дура из-за того, что нас когда-то связывало, ведь, вероятно, где-то на подсознании, мое тело доверяет ему свои тайны до сих пор. Господи, это просто смешно, и я бы действительно рассмеялась, если бы могла. Но я и этого не могу — все, что мне остается, это смотреть на него, как на спасательный круг, и молить: пожалуйста, верни мне моего ребенка.