— Я сейчас отойду, — присаживается напротив и горячо шепчет, — Там еще остались его люди. Ты должен пообещать, что не потеряешь сознание.
— Я… не могу…
— Знаю, сынок, ты должен. Тебе сильно досталось, но ты сын своего отца, а значит выдержишь.
— Я… дышать сложно…
— Возможно у тебя пробито легкое.
Хриплю в подтверждение, а глаза, как будто свинцом налиты — закрываются.
— Макс! — сильная оплеуха, — Держись!
— Глаза… они сами…
— Ты любишь ее?
— Что?
— Мою дочь. Амалию. Ты ее любишь?
— Амелия… — откашливаюсь, — Я никогда не перестану…
— Ты этого для нее хочешь?! Чтобы она хоронила тебя?! Она этого не переживет!
Открываю глаза и вижу на его лице тревогу, а сам шепчу еле слышно.
— Простите меня. За все. Я… я не хотел.
— Если ты действительно хочешь, чтобы я поверил — держись за нее и не смей закрывать глаза, твою мать.
— Она — любовь всей моей жизни…
— Тогда докажи это делом, а не трепом! Не. Закрывай. Глаза.
Он уходит быстро. Я не понимаю, что происходит, такое странное состояние, будто я пробыл на аттракционе трое суток подряд, если не больше, не слезая. Все крутился, крутился и крутился… Вроде слышу звуки ударов, выстрелы, ор — а все растворяется. Но я не закрываю глаза. Приложив максимум усилий, я концентрируюсь, считаю, а на три каждый раз моргаю — так я хотя бы все еще в реальности, а не в плотном, густом кошмаре.
— Молодец! — Артур возникает из ниоткуда, подхватывает меня и поднимает, — А теперь на выход.
— Подожди… стой…
— Нельзя. Я вызвал вертолет, он скоро будет тут.
— Передай ей… передай, что я люблю ее. Правда. Не врал. Я никогда не врал ей о чувствах — я ее только любил всегда.
— Ты сам ей скажешь.
— Я могу не успеть. Просто… передай. Передай, что я благодарен за наш август и нашего Августа. Она поймет.
Мы выходим на улицу. Холодный, вечерний ветер бьет прямо в лицо, и я вдруг понимаю, что меня трясет. Артур смачно матерится, кажется, а потом снова сажает меня, прислонив к чему-то твердому.
— Посиди. Снова не закрывай глаза, помнишь же? У меня должен быть адреналин в машине и…
Слышу визг тормозов. Силюсь, чтобы сконцентрировать внимание, но меня слепит яркий свет. На секунду мне становится страшно, что из-за меня она лишится отца — я почему-то думаю, что это какая-то поддержка или типа того, но потом слышу Артура.
— Амелия?! Что ты здесь делаешь?!
Она ему не отвечает. Черт, а я так хочу услышать ее голос, и буквально заставляю себя открыть глаза, как раз в тот момент, когда она падает рядом со мной на колени. Плачет. Снова плачет. У нее трясутся руки, глаза полные страха…
— Малыш, не плачь… — еле слышно шепчу, — Только не плачь…
— Посиди с ним, не дай ему заснуть!
Артур уходит, оставляет нас одних, а она отчетливо всхлипывает, берет мое лицо в ладони и серьезно так говорит.
— Не смей умирать, ты слышишь?! Не вздумай даже! Мы еще не закончили.
— Я тебя люблю.
— Макс…
— Нет, послушай… — прикрываю глаза, перевожу дыхание, а потом снова смотрю на нее и киваю, — Я не должен был так поступать. Всего касается, но я, твою мать, не жалею. Прости. Не жалею. Ты — лучшее, что со мной случилось, котенок. Пусть неправильно. Пусть дерьмово. Пусть я допустил миллион ошибок и продолжаю их допускать, но… я тебя люблю. Я люблю тебя безумно, каждый день любил и всегда буду. Слышишь? Всегда. Чтобы не случилось… И ты… черт, малыш, ты самая лучшая мама. Я сказал тогда так… Я не серьезно. Все это время смотрел и не верил: как у тебя получилось стать такой? Тебе было так страшно, наверно… прости, что меня рядом не было.
— Зачем ты поехал сюда один? — всхлипывает снова, но потом приближается и шепчет мне в губы, — Я тебя тоже люблю, Макс. Если бы ты знал, как я по тебе скучала и как сложно мне было уйти… Так что не смей умирать, понял? Ты обещал мне дочку. Не смей умирать! Не оставляй меня, пожалуйста… будь рядом сейчас. Просто не уходи…
Но я уже не могу. Кажется, я боролся именно ради этого момента — чтобы все ей сказать, ровно настолько мне хватает сил, а потом меня жрет вязкая темнота.
Глава 17. Семья
Семья убивает страсть? Так говорят только потенциальные самоубийцы, готовые при первых трудностях убить в себе и страсть, и желание, и сочувствие и себя заодно.
Брайанна Рид — «Ветви Дуба»
Амелия; 23
Меня трясет. Когда мы прилетаем в больницу, я себя не чувствую совсем — как в бреду бегу следом за каталкой, на которой лежит Макс. Он белее стен. Я никогда не думала, что он может быть таким… слабым, и мне так страшно. Даже тогда в лесу мне не было настолько страшно, как в тот момент, когда я его увидела…
Полчаса назад
Торможу резко, когда вижу своего папу. Он весь в крови, обходит как раз машину, а я вылетаю из своей.
— Амелия?! Что ты здесь делаешь?!
— Где он?!
Знаю — кровь не его. Я это чувствую. Я чувствую, что случилось что-то страшное, и собираюсь узнать, что именно, но папа хватает меня за руку. Он не дает обойти машину, тогда мое сердце ухает вниз, и я на миг замираю.
— Тебе лучше не видеть… садись…
Ага! Сейчас! Выворачиваюсь и оббегаю тачку, но снова торможу. Там, прислонившись к левому крылу, сидит он. Белый, почти мертвый.
— О господи…
Я себя не чувствую, не помню, как падаю на колени рядом, меня так сильно трясет, что зуб на зуб не попадает.
— Макс? Макс!
— Малыш, не плачь… — еле слышно шевелит губами и медленно моргает, — Только не плачь…
Папа быстро оценивает ситуацию и понимает, что я не собираюсь никуда уходить, поэтому коротко кивает.
— Посиди с ним, не дай ему заснуть!
Я всхлипываю. Стараюсь не падать духом, чтобы Макса не пугать, но, кажется, он даже не понимает, что происходит. Это пугает еще больше. Я готова впасть в истерику, но подбираюсь — сейчас не поможет это ничем, нельзя давать ему заснуть.
— Макс, очнись, ты слышишь? Ты должен на меня посмотреть, — ничего, тогда беру его лицо в свои ладони и слегка встряхиваю, шепчу, — Не смей умирать, слышишь?! Не смей меня бросать. Не смей! Не вздумай даже! Мы еще не закончили.
— Я тебя люблю, — отвечает неожиданно.
— Макс…
— Нет, послушай…
Макс будто собирает последние силы в кулак, потом смотрит на меня осознанно и кивает.
— Я не должен был так поступать. Всего касается, но я, твою мать, не жалею. Прости. Не жалею. Ты — лучшее, что со мной случилось, котенок. Пусть неправильно. Пусть дерьмово. Пусть я допустил миллион ошибок и продолжаю их допускать, но… я тебя люблю. Я люблю тебя безумно, каждый день любил и всегда буду. Слышишь? Всегда. Чтобы не случилось…
— Зачем ты поехал сюда один? — всхлипываю снова, но потом приближаюсь и шепчу ему в губы, — Я не позволю тебе умереть, понял?! И никогда больше не оставлю, потому что я тоже тебя люблю, придурок. Так что не смей даже думать о том, чтобы меня бросить снова, понял?! Не смей умирать! Ты обещал мне дочку.
Но он будто меня больше не слышит. Его голова тяжелеет, теряет способность держаться, падает мне в руки, а я жмурюсь, цепляясь за него изо всех сил.
— Пожалуйста, Макс… пожалуйста. Не оставляй меня, не уходи… Ты так мне нужен. Я так по тебе скучала…
— Амелия, отойди!
Папа отпихивает меня грубо, но я не против, он ведь хочет помочь. Я плохо понимаю и также плохо различаю от града слез, своей истерики, которую больше не контролиирую, что именно он делает, но знаю: папа помогает. Он снова меня спасает.
— Папочка? — всхлипывая, бормочу, — Что с ним? Почему он… он умер?
— Нет. Успокойся.
— Папочка…
— Амелия! — гаркает, — Успокойся!
Сейчас
Меня все еще колотит. Нас усадили на диваны и стулья в комнату ожидания, а его увезли на операцию. Три часа — никаких вестей. Я не могу успокоиться. Тогда, благодаря папе, получилось собрать себя в кучу, а сейчас я снова разваливаюсь. Вонзив пальцы в волосы, смотрю в пол, не шевелюсь — если двинусь, потеряю сознание будто, я это знаю. Слезы крупными каплями падают на светлую плитку.
«Он был такого же цвета, когда его увозили…» — вспоминаю с дрожью, — «Только алые пятна на всей его одежде…»
Господи…
Вдруг открываются двери, и я так быстро вскакиваю, что на миг теряю равновесие. Меня кто-то подхватывает, но я даже не смотрю кто — все мое внимание сейчас направленно на врача. Это тот самый Кирилл из прошлого, красивый, добрый, истинный врач, но сейчас он хмурнее тучи, и я закрываю рот руками и мотаю головой.
— Нет… пожалуйста, только не это…
— Он жив.
Это самое лучшее, что я когда-либо слышала. Такое облегчение испытываю, будто меня держали на цепи всю жизнь, а тут в один момент оборвали ее. Слезы текут дальше, я их вытираю, но улыбаюсь, уперевшись в колени руками.
— Но операция прошла сложно. И ситуация сложная…
Мне на все эти «но» плевать. Я разгибаюсь и собираюсь пройти сквозь двери, чтобы его увидеть, но Кирилл преграждает путь.
— К нему нельзя.
— Попробуй меня остановить. Отошел.
— Амелия…
— ОТОШЕЛ НА ХРЕН С МОЕЙ ДОРОГИ! — ору, а потом вовсе достаю пистолет и сразу снимаю с предохранителя, — Клянусь, я тебя убью, если попробуешь мне помешать. Я хочу его увидеть!
— Он в коме, — тихо говорит, стараясь не смотреть на дуло, которое я в него упираю, лишь мне в глаза.
Эта информация меня бьет обухом по голове. Если сейчас попробовать вырвать пистолет — я его сразу отдам, даже бороться не смогу, потому что теряюсь.
— Что?
— Раны тяжелые, и лучше, чтобы он был в коме.
— Но…
— Амелия, опусти пистолет. Мы поговорим…
— Я хочу его увидеть. Я ЕГО ЖЕНА И ХОЧУ ЕГО УВИДЕТЬ! НЕМЕДЛЕННО!
Думаю, что в конце концов видя на какой тонкой грани я сейчас нахожусь, Кирилл, бросив взгляд на кого-то за моей спиной, кивает и приглашает пройти.
Этот коридор до его палаты, как дорога в ад, если честно. Я слышу, как пищат мониторы, чувствую запах лекарств, меня бьет озноб, но одновременно с тем я горю, а там, в самом конце, находится мой самый страшный кошмар.