м просто Шанхай 1920 года…
А двойные стандарты, социальное неравенство, имущественное расслоение и коррупция, среди которых мы живем? И при всем этом «глубокомысленные» рассуждения: может или не может, должен или не должен следователь отпускать подозреваемых в убийстве?.. Я не нытик и не диссидент. Но именно тот, кто любит свою страну, обязан видеть ее болевые точки и говорить о них вслух.
Да, «Сколково» – замечательно, прекрасно. Нанотехнологии – изумительно. Но все эти инновации касаются пятидесяти, пятисот тысяч человек, я не знаю, ну трех миллионов. Но ведь есть люди, и их большинство, которые вообще не имеют к этому отношения. И совершенно к этому равнодушны. У них другие проблемы, по нашим меркам – мелкие, по их – жизнеобразующие. Еще много лет отделяют их от момента, когда они поймут, что «Сколково» – это круто и необходимо всем. И живут эти люди в совершенно другой стране, в деревнях, среди миллионов гектаров необрабатываемой, умирающей земли, в заброшенных поселках и вымирающих малых городах. Дело-то в том, что в России на одних нанотехнологиях, как и на штыках, усидеть невозможно.
Когда президент с металлом в голосе, возмущенно и справедливо говорит о «Манежке», говорит серьезные, страшные и актуальные вещи, то это впечатляет. Но мне бы хотелось, кроме этого и прежде этого, услышать в Послании президента хоть что-нибудь о культуре, о духовном стержне, о земле. Просто о земле, которая брошена и покинута пахарем. И я уверен, что, если эти слова прозвучат от сердца, люди их услышат, поймут и откликнутся. Только тогда мы сможем выстоять в любых невзгодах и детей правильно воспитать. Без корней и духовного иммунитета ничему хорошему мы их не научим. Получим брошенное и преданное поколение, которое придется только в тюрьму сажать, а они будут выходить оттуда – страшные, озлобленные и оскорбленные…
Великий русский мыслитель Иван Ильин гениально сказал: «Жить надо ради того, за что можно умереть». Заметьте – не ради того, за что можно кого-то убить, а именно умереть самому. Есть ли у нас в сознании, воспитано ли в нас представление о том, за что можно умереть? Вот и начинаешь задумываться об исламских смертниках. Значит, есть у них в сакральных глубинах что-то, что важнее жизни. На шевронах русских офицеров было вышито: «За Веру, Царя и Отечество». Это триединство и было тем, за что русский солдат и русский офицер могли отдать жизнь. Что сегодня можно написать на шевронах российских офицеров? Вернее, написать можно все, что угодно, а вот что реально может стать незыблемой, непреложной основой для тех, кто не мыслит своего существования вне того, что есть Россия?
Пока не поздно, давайте притормозим. Передохнем от хохота и удовольствий. Сосредоточимся на себе, на нашем сегодня, чтобы обрести завтра. С русским человеком нужно разговаривать, прежде чем он потеряет желание и возможность – слушать и слышать. Он может все понять и простить, если почувствует, что разговаривают именно с ним, а не с кем-то о нем.
А иначе – прохохочем и пропляшем страну, проспим детей, упустим Россию. (I, 150)
МАРКСИЗМ
(2011)
Вопрос:Маркс выдал в свое время короткую экономическую формулу капитализма: деньги – товар – деньги. Какую бы Вы дали формулу тому, что сейчас происходит в России в целом, и в кинопромышленности – в частности?
Деньги – деньги – деньги. А товара нету… (XV, 54)
МАСЛЕНИЦА
(2010)
Масленица – это же не просто блины, икра, сжигание чучела и так далее. Это культура! Там было все! Это как «народный выдох» перед наступлением Великого поста…
Идея проведения Всероссийской Масленицы во Пскове правильна во всех смыслах. Думаю, что здесь много плюсов. Региональные амбиции лично у меня вызывают уважение. Когда эти амбиции связаны не с тем, чтобы изолироваться от страны, а наоборот, чтобы влиться в нее и обратить на себя внимание, – это позитивное, созидательное начало, которое с точки зрения государственного строительства и национального единения имеет смысл, и его нельзя переоценить…
И еще необходимо праздновать озорно, но в рамках вкуса, у Масленицы во Пскове должна быть очень четкая и продуманная программа. У этого праздника должна быть русская душа, а механизм организации – немецкий, ну или американский, как у церемонии вручения кинопремии «Оскар»… (XII, 16)
МАССОВКА
(2010)
Это не просто в мегафон громко орать. Это работа с людьми, пусть и не с каждым в отдельности. Это создание атмосферы, которая должна покрыть всю съемочную площадку.
Я знаю, я видел своими глазами, как люди начинают управляться одной идеей, одним желанием, как они понимают, что, если один из них плохо сделает свою работу, исправлять его ошибку придется уже всем вместе. «Разве вы не слышали меня?» – «Слышали». – «И вы сказали, что вы поняли. Зачем вы тогда сделали так, что я сейчас должен еще дубль снимать и опять гнать пять тысяч человек?»
На кого-то это действует, на кого-то нет, и ты его убираешь оттуда, но в принципе управлять этим можно. (II, 64)
(2011)
Вопрос:Как попасть к Вам в массовку, в помощники оператора, как показать Вам свою музыку или хотя бы уборщицей на съемочную площадку?
Я очень ценю людей, которые так ценят кино.
Чтобы попасть в массовку – надо идти к ассистенту, который занимается набором и так далее. Во всяком случае, когда мы начнем снимать, каждый желающий может попытаться. (XV, 51)
«МАСТЕР И МАРГАРИТА»
(2006)
Интервьюер:Когда я смотрела сериал Бортко «Мастер и Маргарита», мне пришла в голову мысль, что лучше Вас Воланда не сыграл бы никто. Такой силы обольщения ни у одного актера больше нет. Если бы Вам предложили эту роль, Вы бы согласились?
Нет.
По религиозным соображениям?
По совокупности соображений.
Тайна этого романа до сих пор не раскрыта. Умные люди, такие, как Вайда, берут и ставят историю Пилата, например. Или только московскую историю. А соединить все вместе на экране так, как это сделано в первоисточнике, не знаю, кто и когда сможет.
Не вижу личности режиссерской, которая хоть на сорок процентов соответствовала бы таланту Булгакова.
А Вам самому как постановщику эта вещь не интересна?
Она мне страшно интересна, но я и себя не чувствую хотя бы на сорок процентов равновеликим Булгакову. Я не знаю, как он это написал, а следовательно, не знаю, как снимать, признаюсь откровенно.
Большое нужно иметь мужество… в лучшем случае мужество, чтобы на это посягнуть. (I, 124)
МАСТРОЯННИ
(1986)
Интервьюер:Многих любителей кино заинтриговал приезд в Москву Марчелло Мастроянни, сообщившего о желании сниматься у Вас. Не могли бы Вы сообщить какие-нибудь подробности?
Появление Мастроянни и его желание сотрудничать были для меня неожиданностью…
Он снялся в ста тридцати шести фильмах, работал с лучшими режиссерами мира. Сейчас у него два предложения от «Метро-Голдвин-Майер» и «Юниверсал». Но он приехал в Москву.
Почему?
Думаю, потому что в европейском кино сейчас очень серьезный кризис. Европейское кино потеряло свое лицо, американизировавшись. Осталось еще несколько мерцающих вершин – Феллини, братья Тавиани, Бергман, – несколько героических личностей, пытающихся противостоять валу массовой культуры из-за океана. Но средний уровень определяют не они…
А Мастроянни – один из немногих больших актеров, удивительно сохранившийся как художник. Он влюблен в Чехова, играл Астрова, дядю Ваню…
И вот приехал, чтобы договориться о совместной работе над Чеховым. И ситуация так складывается (если все будет благополучно!), что, пока готовятся съемки «Грибоедова», мы могли бы достаточно быстро снять совместную картину.
Мастроянни сказал: если мы такую картину снимем, он готов без всякого вознаграждения сыграть во МХАТе (там предусмотрена инсценировка «Механического пианино») роль Платонова. Причем на русском языке!
Пока ведутся переговоры, детализируется замысел… Но упустить такой случай, когда Мастроянни приходит сам и говорит: «Я хочу с вами работать!» – это… бесхозяйственно! (I, 22)
(1987)
Мастроянни – великий артист, один из тех немногих, кто сумел за сорок лет работы в кино сохранить свое лицо.
Это человек, который не снялся ни в одном рекламном фильме, что без угрызения совести позволяют себе другие кинозвезды. Когда мы снимали «Очи черные», Мастроянни предложили сняться в рекламе оливкового масла, посулив гонорар в два раза больше, чем он получил за нашу картину. Он ответил категорическим отказом.
Мастроянни – удивительный человек, в нем есть что-то детское, беззащитное, нежное. Он потрясающе врет, причем без всякой надежды, что ему поверят. Когда его уличают во вранье, он тут же в этом признается и начинает сочинять очередную небылицу… (I, 23)
(2004)
В нем не было штампа, вот что поразительно, хотя он снялся во многих картинах – и не всегда хороших. И тем не менее он сумел сохранить в себе такую невероятную девственность, что ли, по отношению к делу.
Он начинал каждую картину с совершенно чистого листа. (XV, 8)
(2006)
Марчелло был гениальный человек, абсолютно фантастическая личность. В нем все было так перемешано, что нельзя сказать: вот здесь он актер, а вот здесь – человек.
Он был абсолютный ребенок… Чистый лист бумаги, на котором можно нарисовать или какую-нибудь каракулю ужасную, или невиданной красоты пейзаж. Он не боялся быть смешным, страшным, некрасивым, он с восторгом шел навстречу любому предложению.
Я понимаю, почему он так любил Чехова. Как и Чехов, Марчелло внутри был гораздо больше, чем снаружи. И в отличие от огромного количества актеров западной школы, он понимал, что Чехов говорит между строк гораздо больше, чем словами. Ведь Чехов – как тропинка в поле: то видна, то не видна, то видна, то не видна. Но все время существует нить, по которой ты должен пройти. Меня удивляет, почему многие режиссеры не нашли ключа к Чехову, хотя он сам его дал в своих записных книжках: «Люди обедают, только обедают, а между тем слагаются их судьбы и разрушаются их жизни». Потрясающе!.. «Передайте, пожалуйста, вон тот салатик…» Ничего не происходит. А на самом деле – этот ревнует эту, у этих начинается роман, кто-то кого-то держит за коленку под столом – идет жизнь… Муж говорит любовнику своей жены: «Будьте любезны, дайте мне, пожалуйста, кусочек хлеба…» Энергетический заряд этой фразы – гигантский, совершенно не адекватный тексту. Хотя можно сыграть про кусок хлеба, и все. Астров говорит: «А в Африке, поди, об эту пору жарища…» Его не интересует, какая температура в Африке – вдали стихают копытца лошадей, уносящих Елену Андреевну… Чехов еще долго будет тайной. Будет волновать. Прожив сорок четыре года, он назадавал вопросов столько и столько тайн рассыпал в мире – еще лет на двести хватит… Марчелло эти вещи чувствовал, с ним было фантастически легко работать – на уровне собачьего нюха, без слов.