Поразительное ощущение сопричастности нашей великой истории возникает, когда касаешься руками бумаги, которую подписывал Суворов. Чувство надмирности, что ли, буквального физического соприкосновения с прошлым…
Конечно, такие документы, такое ощущение соприкосновения волнуют необычайно. Я помню, в Мадриде простоял четыре часа в музее Прадо, хотел прикоснуться к картине Босха. Но все время – то экскурсанты, то смотрители. Наконец, дождался. И, вопреки всем правилам, прикоснулся к одному месту из триптиха.
Я давно его наметил – там, где уточки плавают в раю. Так вот поздоровался с Босхом… (II, 38)
(2005)
Есть конкретные вещи…
Это и перезахоронение Ильина и увековечение его памяти…Это и Братское кладбище в Москве на Соколе… Восемнадцать тысяч человек, воинов Первой мировой войны всех стран (Англия, Америка, Латвия) там лежат, и это нужно увековечить…
Это и памятник Антону Павловичу Чехову, на семьдесят девять сантиметров опустившийся…
Но по большому счету – нам нужно защищаться.
Мы чего-то все время стесняемся и боимся. Не надо понимать толерантность как слабость. Невозможно представить себе, скажем, католический хор, который поет в Кремле, или, допустим, выставку, где президент России выглядит в образе Гитлера, или съезд великих масонских лож в Латвии, где принимает участие и великая ложа из России…
Но это не значит, что нужно запрещать что-то, избави бог.
Никогда вы не могли себе представить, допустим, Макдоналдс в Грановитой палате. Трудно себе представить это, невозможно. Это не значит, что не должно быть Макдоналдса. Но это значит, что он должен быть там, где он должен быть…
Мы должны понимать, что, если мы не будем к этому относиться как к защите национальных интересов, в которые входят и основы безопасности культуры, то никакие памятники, никакие реставрации нам не помогут. Все это бессмысленно. Они будут мертвыми совершенно стоять. Они будут музеями, туда будут возить японских туристов, эти японские туристы будут смотреть, цокать языками, фотографироваться и потом дома показывать, как они посетили Россию. Но если это не станет естественной частью жизни нашего народа – это бессмысленно.
Вопрос заключается не в том, чтобы что-то чужое запрещать, а в том, чтобы защищать свое…
Все равно, хотим мы или не хотим, есть Кострома и есть Таллинн. Они разные города, и они очень хорошие города. Но Таллинн – это чужой город, а Кострома – свой.
Давайте помогать своим, давайте помогать тому, без чего практически все наши усилия абсолютно тленны. (IX, 2)
НАСМЕШКА
(1991)
Интервьюер:Вы, конечно, не потерпите насмешки над собой?
Насмешки?
Ну как Вам сказать: не надо путать шутку с насмешкой.
Я человек резкий, и даже порою слишком. Но я стараюсь быть терпеливым с людьми, которые в какой-то степени от меня зависят, допустим, по работе. И абсолютно нетерпим к бестактным проявлениям со стороны людей, которые имеют власть. (I, 37)
НАЦИОНАЛИЗМ
(1998)
Интервьюер:Вы русский националист?
Я считаю себя русским патриотом, и давайте научимся различать эти понятия.
Националист – это тот, кто любит себя за счет других. Мы лучше вас. Знаете анекдот: «Армяне лучше, чем грузины!» – «Чем?» – «Чем грузины!» А патриот – это тот, кто хотя любит, ценит и понимает свое, но это вовсе не мешает ему точно так же – ценить и любить иное. Ему близок любой, кто по-настоящему его понимает или хотя бы пытается понять. И вообще истинными интернационалистами могут быть только истинные патриоты – как и в искусстве только истинно национальное становится интернациональным на века.
И никогда у меня не было ни желания, ни времени различать моих друзей и коллег по национальному признаку: Кеосаян – армянин, Тодоровский – еврей, Ибрагимбеков – азербайджанец, Квирикадзе – грузин, Янковский – русский.
Но я, как говорится, ценю их не только за это… (I, 72)
НАЧАЛО
(1969)
Интервьюер:Как Вы впервые начали сниматься?
Это произошло совершенно случайно.
Я дружил с Томашевским, приемным сыном Оганесяна. Он кончал десятый класс. Я учился в девятом. Коля Томашевский решил поработать в группе «Приключения Кроша». Попробовал себя в главной роли. Я взялся за роль Вадима.
Опыт «Кроша» помог мне в работе над ролью Коли в фильме «Я шагаю по Москве». Снимался я в этом фильме в горячее время в прямом и переносном смысле. Летом прошлого года я сдавал вступительные экзамены в театральное училище и был занят на съемках. Свалились они на меня неожиданно. Работа над фильмом шла очень быстро. Я моментально втянулся в нее и целыми днями пропадал на съемочных площадках. Было страшно интересно. Над ролью Коли мне пришлось порядком покорпеть.
Но в том, что роль, говорят, получилась, все-таки не столько моя заслуга, сколько режиссера Данелия… (I, 2)
НАЧАЛЬНИК
(1998)
Интервьюер:Если честно, зачем Вам пост «начальника кино»?
По романтическому убеждению, что я могу помочь.
У меня есть команда, программа и цель.
И я никогда бы не пошел на это место, если бы была альтернативная программа лучше нашей и люди, которые могли бы ее осуществить. (I, 69)
«НАШИ»
(2002)
«Наши»!
Это очень важное слово – «наши».
Оно несколько дискредитировано было скандальными передачами Невзорова. «Наши» для демократической общественности стали выглядеть почти как фашисты.
Но это неверно, неправильно!
Когда мы смотрели хоккей и говорили: «наши» играют, «наши» выигрывают, или «сегодня наши играют»; «наши» победили, «наши» проиграли…
А кто такие эти «наши»? Чем они объединяются? Только ли паспортом они объединяются?
Я думаю, что нет!
Их объединяет – единая история, единая культура, единая традиция, единый менталитет, который, в свою очередь, включает в себя огромное количество, я бы сказал, калейдоскопической перламутренности: когда, с одной стороны, это калейдоскоп разноцветный, а с другой стороны – это разные оттенки белого цвета, зеленого, синего и так далее…
Мы все играли в детстве в «казаков и разбойников». И конечно же, казаки были «хорошие», а разбойники «плохие». Важно было кого-то догнать, пленить, схватить. Мы играли в партизан, мы играли «в войну»… Вспомните, какой была тогда эта война – «наши и немцы»…
В какую «войну» играют сейчас ребята?..
При такой подаче этой проблемы, которую мы наблюдаем в средствах массовой информации, доброго, естественного отношения к тому, что называется «наши», там нет.
Нет! И в этом вся проблема! (IX, 1)
НЕДОБРОЖЕЛАТЕЛИ
(2004)
Вы понимаете, когда читаешь про то, как мне отказали от дома Путина, поскольку Путин наконец понял, что я делал из него массовку, или что моя цель – разорить Союз кинематографистов долгами, то у меня, к сожалению, создается ощущение (другого объяснения попросту нет), что все это говорят и пишут очень порочные люди, которые предполагают, как бы они поступили на моем месте. И боясь, что именно так я и поступаю, они все время предупреждают окружающих, чего надо опасаться.
Но это только их помыслы!
У кого и когда я что-нибудь взял? Кого я обманул? Какой власти я добился, став председателем того же Союза? Когда было, чтобы я говорил одно, а делал другое?
Никто ведь не утруждается фактами. Мне рассказывал приятель, что при нем зашел разговор обо мне, и вдруг некие люди стали осуждать меня с яростью и «знанием дела». Приятель спросил: «А вы знакомы с Михалковым?» – «Нет. Но мне все поведала одна знакомая секретарша…»
Все эти сплетни – результат словоблудия и тусовочного безделья… Раньше меня это обижало, оскорбляло, раздражало. Мне хотелось схватить за грудки того, кто говорит и пишет про меня гадости. Хотелось заорать: «Да вы что, офигели? Вы что несете? Ну спросите у меня! Ну найдите хоть что-нибудь!» Вы присылаете мне четыре проверки КРУ, потому что не можете понять, как можно ничего не украсть, а целиком вложить большие деньги в съемки. Вы присылаете КРУ – и ничего не находите. Понимаю, это очень обидно! Когда уверен, что есть что искать, а выясняется – нечего. Как не обидеться. Ведь не хочется верить в то, что кто-то честнее и чище, чем ты сам.
А еще заманчиво, не зная ситуации, обсуждать с президентом, сколько фильмов можно было снять на те деньги, которые дали Михалкову на «Сибирского цирюльника».
Кто дал? Министр культуры? Он дал миллион – и все. Дали люди, которые Михалкову доверяют.
А тебе дадут такие деньги? А если дадут, ты сможешь их употребить? Ты сможешь развести сцену на восемь тысяч человек? Сможешь без компьютерной графики синхронизировать движение порубочной машины, убегающую массовку и падающие деревья? Машина исчезает за бугром, а деревья все падают и падают… Ведь это не просто так: нужно найти натуру, договориться и выкупить у лесхоза около ста деревьев, ювелирно их подрубить, так, чтобы они падали последовательно и синхронно с движущейся машиной. И все это подготовить так, чтобы снять одним дублем, ведь деревья уже подрублены, и для второго дубля их не восстановишь! Ты сможешь это? Тогда о чем ты говоришь? Дайте мне как Михалкову, и я сниму не хуже, чем он? Да на! Михалкову, чтобы добиться таких денег, нужно было вкалывать как лошадь тридцать пять лет!..
Вот так я реагировал…
А потом вдруг подумал: вы пишете ложь, вы не знаете правды, но почему-то не удосуживаетесь ее узнать. Зачем вы это делаете? Наверное, именно затем, чтобы я закричал: «Нет, не прав имярек! Он жулик, который лжет!» (Был такой мерзкий Булгарин, который прославился и вошел в историю литературы только благодаря тому, что писал пасквили и доносы на Пушкина и Грибоедова. Реально Пушкина с Грибоедовым сегодня нет, а булгариных – море.) Ты хочешь, чтобы я тебе доказывал, что я другой? Но разве можно тебе это доказать, если ты не желаешь ничего знать? Я хочу, чтобы только те люди, которых я уважаю и люблю, знали и чувствовали, какой я на самом деле. Эти люди не будут требовать от меня доказательств. А вот вы, которые пишете, будто я собираюсь обанкротить Союз кинематографистов, или строю ипподром где-то в чистом поле под Нижним, или прибрал к рукам какой-то сахарный завод в Ульяновске… Вы сделали из меня монстра – так и бойтесь его сами! Чем хуже вы меня оцениваете, тем страшнее вам со мною общаться.