Вывести из себя…
Чтобы ты выяснял с ними отношения и выходил из равновесия, и, осознав это, я сделал определенные выводы. Согласитесь, когда существует такого рода ненависть, она же должна иметь объяснение какое-то, да? Можно обвинить, допустим, он вор, обобрал меня или, к примеру, Союз кинематографистов, но я в ответ не смолчу. «Все это ложь, – скажу, – что вы и сами знаете, а вот почему не признаете, допустим, что более шестисот тысяч долларов собственных денег я потратил на помощь людям, у которых проблемы?»
Престарелым актерам?
Да, старикам, больным, инвалидам. Отвечают: «Нескромно». «Ах вы, мать вашу! – думаю. – Ишь, скромники-то какие! У вас клубы свои, рестораны – что вы сами-то ни копейки не дали?» Ну а когда вразумительного ответа нет, как правило, возникает: «Вот не люблю, и все!»
Пушкин, правда, когда еще написал: «Хвалу и клевету приемли равнодушно…»
И не оспоривай глупца!
Поэтому я достаточно философски к подобным вещам отношусь. Конечно, неоправданные нападки из себя выводят, но я просто улыбаюсь печально, поскольку за реагированием на них нет никакой перспективы.
Ну и еще один важный момент… В конце концов, предназначенье, Богом данное, оно же предопределено, и я, например, его вижу в том, чтобы заниматься тем, чем занимаюсь, вот и судите по этому.
Не нравится? Сделайте лучше! (I, 137)
ОФИЦЕР
Русский офицер (2002)
Вера должна быть стержнем жизни русского офицера. Русский офицер – не обязательно с русской кровью. Я много раз рассказывал: когда александровские юнкера принимали присягу, то перед ними стояли представители их религиозных конфессий: перед кем-то мулла, перед кем-то пастор, перед кем-то православный батюшка. Юнкера, оставаясь в лоне своих религий, становились русскими офицерами.
Между прочим, у Николая II охрана была из черкесов. Их было довольно много. Но это были люди, которые присягали императору, стране, они присягали на верность Отечеству.
И пусть процесс становления современной России в таком духе не будет быстрым, главное, чтобы он был безостановочным.
Главное, чтобы он был! (II, 41)
ОХЛОБЫСТИН ИВАН
(2012)
Вопрос:Хотел узнать ваше мнение об Иване Охлобыстине как о человеке и общественном деятеле. Что Вы думаете о движении «аристократичный национал-патриотизм», который Иван Иванович сейчас продвигает?
Ну Иван Иванович, вообще, персонаж такой экзотический. Очень одаренный, противоречивый. Священник, который рекламирует мобильные телефоны. Казалось бы, наверное, можно было бы его осудить за это: как же так, батюшка, ты ведь исповедь принимал, ты причащал, и вдруг… Но Иван Охлобыстин как-то умудряется все это в себе органично соединять.
Он, конечно, личность очень серьезная. Он интересен. Он бесстрашен, с одной стороны, а с другой – он агрессивен. То, что в нем существует, и то, что он прошел через священническую школу, это придает особенный аромат всему тому, что он делает и кем он является. Интересно, что он не «отлучен», хотя лицедействует, что в общем-то, само по себе несовместимо с саном. Он очень русский персонаж, со всеми противоречиями, интересами, экспансивностью, и в то же время созерцательностью и так далее, и так далее…
К его «движениям» политическим я никак не отношусь, потому что думаю, что такая работа требует огромного рутинного действа, с утра до вечера. Строительство политическое или социальное – это прежде всего строительство. Актеру, человеку, который занимается лицедейством, который так или иначе исполняет разные роли, рядится в разных персонажей, очень трудно довести до конца такую политическую идею и создать политическую партию или движение. Может быть, у него получится, не знаю, очень человек одаренный и целенаправленный…
Но мне он интересен больше своей парадоксальной точкой зрения, взглядом. Мне не всегда нравится его агрессивность и пафос, но он человек, как мне кажется, совестливый, и сам борется с самим собой. А когда человек борется с самим собой, значит, в нем происходит какой-то процесс. А вот человек самодовольный и убежденный в том, что он истина в последней инстанции – не умен и ничего особого добиться не сможет, то есть он может быть на виду, на плаву (как это часто бывает сегодня), но вот глубинного, серьезного ничего за ним не стоит… А за Иваном Ивановичем Охлобыстиным стоит его борьба с окружающим миром, с самим собой, с противоречиями, которые в нем самом происходят. Он совершает поступок, по прошествии какого-то времени понимая, что этот поступок не совпадает с его глубинным человеческим настроем, и он признается в том, что он не прав.
Он живой, русский человек…
Думаю, что он не может быть понят нигде в другом месте, кроме России. Таких людей в мире боятся, сторонятся, называют «загадочной русской душой» и стараются закрыть перед ними двери. Но у него огромная страна, здесь, под ногами, так что у него есть поле для деятельности. (XV, 64)
ОХОТА
(1998)
Будет ли охотник лупить, как в тире, или станет бить только по той дичи, которую сможет взять? Добирает ли подранков и сколько усилий готов потратить, чтобы не дать даром погибнуть живому существу? Стреляет ли наугад? Или даже так: имеет ли в себе силы не стрелять?
Ситуаций – миллион.
Если разобраться, охота – это проявление наиболее диких, первобытных человеческих инстинктов.
Ты – зверь, и он – зверь. Кто кого? Тут и видно, насколько ты человек…
Меня научили этому Кирсанов, друг отца, и Петр Глебов, мой дядька. Это сложная наука, гораздо более сложная, чем кажется на первый взгляд.
Ненавижу охоту, которую окрестили в народе «пьянка в сапогах». Никто из моих друзей ни разу не напивался на охоте. Охота – великая вещь. Четыре часа погулял с ружьишком и получил заряд бодрости на всю неделю. Или сорок минут постоял вечером на тяге. Ждешь-ждешь, а никто не летит. Уходишь пустым, а чувство такое, будто бы добрую чарку выпил…
Главное не в стрельбе и не в трофеях. Чтобы нажать на спусковой крючок, большого ума не требуется. А ты попробуй рассчитать, чтобы подстреленная тобой птица не упала в протоку и ее не унесло водой. И дело не в сентиментальности или жалости, а в охотницкой и мужской этике.
И еще – ненавижу такую охоту, в которой нет труда охотника, когда тебя приводят на вышку, где кабан привязан загодя. Это уже не охота – убийство. (I, 75)
(1999)
Охотой я увлекаюсь давно – с двенадцати лет. Еще с отцом ходил.
Жалко ли мне зверюшек? Нет. Я же ем мясо.
Во время охоты у зверя всегда есть шанс спастись. Охотник может промахнуться, хищник может ранить или даже убить охотника…
Охота – занятие древнее и крайне осмысленное. У настоящих охотников есть кодекс чести: нельзя убивать самку и молодых животных. Кто знает, может, охота удовлетворяет какие-то инстинкты, идущие из глубины веков? Любой мужчина не свободен от них. Я предпочитаю реализовывать эти инстинкты в прямом виде… (III, 6)
(2000)
Недавно я был на сафари в Танзании.
Очень много разговаривал с охотниками. Все они уверены: кончится охота – кончится человечество. Было потрясающее погружение в жизнь, которая ни на какую другую не похожа.
Я сделал об этой охоте телепередачу. Опять же – хочется поделиться. Когда я выстрелил в баффало и он упал, я выстрелил еще раз, он лежит, я подхожу к нему, расстояние сокращается, я понимаю, что ружье надо дозарядить, и притом внимательно слежу за каждым его движением, оглядываюсь и говорю оператору, который все это снимает: «Возьми план покрупнее…» То есть испытываю огромный эмоциональный всплеск и в то же время точно знаю, где мне нужно встать и что нужно снимать. (И это, видимо, то самое актерское погружение в роль, о котором писал Михаил Чехов: если какая-то знаменитость гениально играет сцену истерики, но потом ее два часа отпаивают, это не актер, а просто больной человек.)
Я знал, как должен встать перед камерой, и все время держал расстояние между собой и баффало, потому что метров пятнадцать он преодолевает в один прыжок. И это был такой профессиональный кайф, подобно тому, какой испытываешь, когда абсолютно свободен в сцене и когда можешь уже все, что угодно.
На охоте все ощущения потрясающие.
Когда голодная львица, учуяв запах убитой антилопы, которая лежала у нас в открытой машине, пошла на нас (а она преодолевает сто метров в три прыжка), инструктор, с которым мы ездили, выстрелил в воздух. Львица даже не отпрыгнула, она просто с изумлением посмотрела: что это?
И мы дали по газам!
И это не просто хулиганский кайф, наступающий от повышенного выделения адреналина. Это все серьезно.
Три дня и три ночи охотились на леопарда.
Сначала забили антилопу, потом приготовили засидку, куда положили внутренности, чтобы они стали привадой, так как дают сильный запах, обложили приваду песком, чтобы понять, кто придет – большой или маленький леопард, один или два.
На вторую ночь леопард пришел, но лег не туда, куда бы нам хотелось, а рядом, в метре от нас. Он нас загнал, тем более что машина за нами вовремя не пришла.
И все было честно: не только мы охотились на леопарда, но и он на нас. (II, 34)
(2003)
Интервьюер:Ходит о Вас одна любопытная байка. Якобы Никита Михалков отправился с ружьем на белого медведя. Когда медведь подошел совсем близко к охотнику, ружье дало осечку. И в этот момент Вы подумали: «А ведь медведь не знает, что я – Никита Михалков…»
Нет, на белого медведя я никогда не ходил.
Но при похожих обстоятельствах такая мысль возникала. Просто в ней немного другой пафос. Я столкнулся с некой силой и вдруг понял, что с ней нельзя договориться. В той ситуации нельзя было сказать: «Постой секунду, давай поговорим и спокойно решим наш вопрос. Я известный артист, я «Оскар» получил…»
Знаете, это сильно отрезвляет… Природа, если относиться к ней внимательно, многому учит.