Когда недобрые люди хотят тебя обидеть – ни в коем случае не обижайся, ибо, обидевшись, ты создашь благоприятную почву для зла, и оно тем самым будет вознаграждено.
До чрезвычайности дорожу своим и чужим правом быть неправым. Унизительно, имея собственную правоту, признавать во имя каких бы то ни было целей чужую логику, которую по совести своей ты принять не должен. Прекрасно ощущать себя равным среди равных на нашей прекрасной земле. По-моему, это единственное, что дает человеку бесстрашие.
Стараюсь прислушиваться к мнению тех, чьему вкусу доверяю. Бывает горько и обидно, когда по торопливости, и чаще всего именно из-за нее, выдаешь за результат свое намерение, а кто-то умный заметит это. Начинаешь злиться и злишься до тех пор, пока не находишь выхода.
А он – в следующей работе… (II, 7)
(1993)
Моя позиция: ребята, пишите, отвечать вам не буду по одной простой причине. Не хочу разговаривать…
Почему?
На это есть два ответа, две причины. Первая: если бы я мог повлиять на вас моим общением с вами, то я бы это делал. Но это невозможно. Вторая: если вы так много пишете, значит, вам это выгодно; если вам это выгодно, значит, в какой-то степени я вас кормлю, а с тем, кого я кормлю, мне разговаривать не обязательно.
Я найду людей, с кем мне интересно разговаривать… (V, 1)
(1994)
Более ста журналистов обратились ко мне по поводу картины <«Утомленные солнцем», получившей Гран-при Каннского кинофестиваля>. Среди них не было ни одного российского, если не считать Шолохова из Санкт-Петербурга… (I, 59)
(1998)
Пресса с маниакальной настойчивостью продолжает вести борьбу со мной. Это становится уже доброй традицией.
Мне обидно не за себя. Жалко людей, которым приходится все время читать вранье… (I, 74)
(2002)
О прессе?
Не обижайтесь, но я скажу: пресса многие десятилетия жила, засунув язык в задницу. (Причем кто-то засунул его в свою, а кто-то – в чужую.) Когда язык разрешили вынуть, выяснилось, что ничего хорошего при помощи его сказать уже нельзя.
Настоящая свобода – это независимость от любых суждений, а не оплаченное бесстрашие. Так же и в творчестве: главное – это свобода внутренняя. Иные режиссеры снимали свои лучшие картины, когда были несвободны. (I, 87)
(2003)
Вопрос:Как Вы относитесь к тому, что в прессе постоянно появляются комментарии: Михалков с семьей был там-то, сказал то-то, был одет так-то, съел то-то…
Часто в газетах пишут совсем не то, что я говорил. А заголовки: «Вельможа на побоище»! Это о том, что я якобы охотился в заповедных озерах, где перебил тысячи реликтовых гусей.
Причем ложь так круто замешена на фактах!
Или когда я из газеты узнаю, что я-де вчера на съемочной площадке (так там было написано) застрелил корреспондента. Я читал это своими глазами: будто у меня в руках был револьвер, заряженный холостыми, и когда корреспондент подошел ко мне, чтобы взять интервью, я в него выстрелил, а он, обливаясь кровью, упал…
Протестовать против такого бреда бессмысленно.
Когда меня спрашивают, почему я не подаю в суд, я говорю, что не позволю газете, которая с легкостью может выплатить штраф на скандале, связанном с моим именем, увеличивать себе тираж. (XII, 9)
(2004)
Сегодня модно и выгодно ругать Михалкова, обвинять его во всех смертных грехах.
Но я вас удивлю: чем чаще обо мне ложь и пакости пишут, тем больше я, Божьей милостью, прихожу к выводу, что я не зря живу, значит, я делаю что-то такое, что раздражает тех, кто хочет разрушать.
Поэтому я отношусь к этому равнодушно и даже с удовольствием… (I, 106)
(2005)
Известно, что нет пророка в своем Отечестве, поэтому у меня достаточно сложная жизнь, и сложное ко мне отношение. Раньше это мешало, а сейчас даже стимулирует, и я совершенно не намерен никому объяснять, какой я есть.
Если пресса из меня делает монстра, а потом сама его и боится, пусть будет так, это уже не моя проблема. Нравится иметь дело с уродом – имейте.
Не отвечаю на неправду, клевету и оскорбления в мой адрес.
Не могу сказать, что я – идеальный человек, но есть вещи, переходящие границы. Для людей с психикой более нежной подобное бывает трагичным. Достаточно много художников в нашей истории было убито негативным мнением о них. А потом выяснилось, что мнение это неправильное.
Есть, правда, такие люди, что, скажи они обо мне хорошо, я бы действительно оскорбился. (I, 118)
(2006)
Интервьюер:Ваш автограф стоит под известным письмом против желтой прессы. А ведь Вы нечасто становитесь объектом слухов и сплетен.
Ну почему же? Обо мне ходят сумасшедшие, бредовые слухи. Будто я… не хочется даже повторять.
Вы поймите: я не против того, чтобы про меня писали. Я – за ответственность. Я говорю: ребята, давайте мы будем на равных. То есть ты написал ложь, я доказал, что это ложь, ничем не подтвержденная, и ты или твое издание должны заплатить так, чтобы это реально было невыгодно. А когда максимальная сумма иска – сто минимальных окладов, то есть в тысячу раз меньше того, что получает журналист за этот заказ, какой же смысл мне судиться и еще пиарить своим именем их газету?
Вы никогда не судитесь с прессой?
Нет, никогда.
Пишите, ради бога. Подсматривайте, если вам интересно, подслушивайте. Я буду защищаться, окружу себя охраной.
Это такая игра.
Если вы написали и вы правы, я молчу – а что мне остается? Я на вас подал в суд, а вы выиграли. И уже в ответ подаете на меня иск за клевету…
И мы содержательно проводим время.
Если на кону, скажем, полмиллиона долларов, не говоря уже о репутации, есть смысл бороться.
Пресса теряет вес, превращается в сплетню – это неправильно. Это обидно. (I, 124)
(2011)
Интервьюер:В прессе периодически возникают истории, связанные с Вами. Например, писали, что для съемок «Утомленных солнцем – 2» Вы лес вырубили в Новгородской губернии, и экологи с Вами поссорились.
Послушайте, девяносто восемь процентов того, что обо мне пишут, – это чистой воды ложь. Не хочу разбираться в том, кто ее заказывает. Читайте, анализируйте, делайте выводы сами. Но для того чтобы не быть ввергнутыми в пучину вранья, очень рекомендую все-таки пытаться реально соизмерять то, что вы читаете, с тем, что вы сами думаете.
Ну как можно серьезно относиться к информации о том, что я вокруг своей усадьбы раскидал «бойцовских» змей, которые насмерть жалят любого вошедшего в лес?! Бред.
Или последнее: я был приглашен Поветкиным Сашей на бой. Он мне позвонил и сказал: «Знаете, у меня недавно умер отец. Я бы хотел, чтобы Вы приехали меня поддержали. Я Вам доверяю». И я поехал в Германию. И Cаша, слава богу, выиграл. И потом он пригласил меня на ринг. Я его обнял. И что пишут? «Уставший после боя Поветкин, как от мухи, отмахивался от зачем-то выпрыгнувшего на ринг Михалкова». На что расчет? На то, что это может меня задеть? Ничуть. Человек, измазавшийся в испражнениях собственной лжи, – единственный, кто продолжает с этим жить.
Но есть вещи, в которых замешан не только ты. И тут ты обязан отреагировать. Например, история с Японией. Это ложь и провокация: будто бы я сказал, что Бог наказал японцев. Я бы и не отвечал, если бы так не любил Японию и не получил бы совсем недавно замечательную награду – приз Акиры Куросавы, с которым я дружил и которого очень любил… (II, 69)
ПРИБАЛТИКА
(1990)
Почему с такой яростью разрушают сегодня все построенное в Восточной Европе, сжигая, круша памятники Ленину, расстреливают генерального секретаря правящей партии братской страны как собаку…
Значит, в этом что-то есть? Что-то не так!
Это касается и Прибалтики.
Я не хочу влезать по этому поводу в политические дебаты. Если люди глубоко убеждены, что так, как жили, жить не хотят – нужно к их голосу прислушиваться.
Другой разговор: как они хотят жить. Какая-то должна быть система расчетов. Когда вы пожили в гостинице, уходя, надо расплатиться. Сказать: «спасибо». Если что-то сломал – оплатить, если что-то стащил – вернуть или пойти под суд. Но это должно быть по-человечески сделано.
Почему Прибалтика хочет выйти?
Да потому, что жив менталитет людей, которые знают, что такое другая жизнь. Мы ее не знаем. У нас за спиной семьдесят лет. У них – сорок. Там еще живы люди, которые помнят, что такое рыночные отношения, свобода слова.
А мы отметили тысячу лет христианства на Руси и все еще учимся демократии! Пети Трофимовы… страна из петей трофимовых. Учимся. Вечные студенты! И экспериментируем. (I, 31)
(2011)
Интервьюер:Какие точки соприкосновения Прибалтики и России Вы видите?
Прибалтика никогда не была органична в составе СССР. В отношении Эстонии, Латвии и Литвы в 1940 году была совершена экспансия – этим и объясняется та прохлада, которая всегда чувствовалась в наших отношениях. Но на данный момент заинтересованность Прибалтики в России очевидна. Потому что возникло понимание: Европе ни Эстония, ни Латвия, ни Литва не нужны.
Знаете, есть политики, а есть люди. Я всегда чувствовал себя в Прибалтике как дома, и делить нам сегодня нечего. И я не вижу другого будущего, как взаимовыгодное партнерство. (XV, 63)
ПРИВАТИЗАЦИЯ
Приватизация памятников истории и культуры
(2003)
Интервьюер:А как, интересно, Вы относитесь к предложению Минкультуры передать в частные руки подлинные исторические, культурные, архитектурные памятники?
Плохо отношусь…
Если подобное случится, никто и никогда уже не сможет контролировать процесс, государство навеки потеряет все эти имения, дворцы, усадьбы.
Скажем, на наших глазах медленно, но верно разрушается уникальный Дом Пашкова. В бюджете нет денег на его реконструкцию. Отдать здание в частные руки? Допустим. Что получим в итоге? Имярек приватизирует дом, реставрирует фасад, а потом выкидывает уникальные библиотечные книги, устраивает жилье для себя и близких, ставит у порога дюжих охранников и привинчивает к дверям табличку: «Частная собственность. Вход посторонним воспрещен».