Мне это не интересно.
Я живу здесь, и я счастлив, что я здесь живу. Я очень хочу, чтобы то, что испытываю я, находясь здесь, испытывали и другие люди.
Да, я переживаю и страдаю, и у меня много проблем здесь. Но тем не менее сказать так, что моя родина – там, где меньше налоги, я не могу.(V, 20)
Новые русские
(1995)
Вот посмотрите, сейчас повсюду строят дома. Вы едете за город и видите эти ужасные, пошлые пятиэтажные особняки. Их сажают, как грибы, прямо в полях.
Можно к этому отнестись так: «Ты где взял деньги? Ах ты такой-сякой! Отобрать дом – пусть будет государственной собственностью, разделить между нуждающимися!» Это будет как бы справедливо…
Но когда в 1917 году вот так же отнимали дома – разве их от этого стало больше?
Мы снова живем в эпоху болезненных перемен. Но если человек построил свой дом и хочет здесь жить, он рано или поздно начнет думать об окружающих и поймет, что необходим закон. Если не он сам, то его сын – обязательно.
Потому что ни десятиметровый забор, ни пятьсот охранников не защитят его, когда он захочет выйти из дома, от пули снайпера и ненависти окружающих. Он будет существовать в вакууме, среди голодных людей.
Выход один – распространиться, стать необходимым хотя бы в радиусе десяти километров от своего дома. Проведи людям воду, дай им электричество, построй дорогу, раз ты имеешь больше средств, чем другие.
Ну, а отнять дом, и разгородить его на коммуналки, и подсыпать потом соседям в суп нафталин – это мы уже проходили. Жажда равенства во всем не имеет никакого отношения к подлинному равноправию. Лучше жить по-разному хорошо, чем всем одинаково плохо. (II, 29)
(1998)
В конце концов, «новым русским» тоже нужны и закон, и защита…
Хотите безопасности – давайте разговаривать. Какая вам разница, у вас пять миллиардов или один, все равно вы уже не считаете эти деньги. У вас уже самолет, вилла здесь, вилла там, но одновременно везде вы быть не можете, остается тешиться сознанием, что у вас это есть. А человеку нужно не так много, и все равно все кончится двумя метрами земли.
И приходит понимание: не в том дело, сколько ты заработал, а в том, как заработанное использовал… (I, 70)
РУССКИЙ
(2002)
Интервьюер:Русский – это какой?
Русский… это собирательное понятие. Это ощущение того, что ты принадлежишь огромному и единственному целому.
Вы видели мою картину «Анна: от 6 до 18»? Помните, я там мою дочь Аню спрашиваю: «Ты уедешь за границу?»… И она вдруг неизвестно почему начинает плакать. А потом говорит: «Тут лучше».
Почему? Я же ее не учил этому. Это вот то самое внутреннее ощущение.
Мы с Лешей Артемьевым, моим замечательным другом, однажды ехали на машине. Остановились в поле: солнце садится, река сияет, церковь на горе – и заплакали.
Почему заплакали? Трезвые…
Но если начать все это объяснять (как за границей: это понятно, то понятно), то ничего не получится.
Вот она – загадочная русская душа. И дальше не нужно копаться, чего там копаться, когда человек, с одной стороны, может с легкостью украсть, а с другой – рубашку последнюю отдаст.
Ну как можно все это объяснить?! (V, 11)
(2010)
Русский…
Это не национальность. Это состояние души. (XV, 46a)
Русский интеллигент
(1999)
Если бы мне предложили выступить с лекцией о жизни муравьев на Северном полюсе, то я все равно бы выступил, потому что у меня на этот счет есть свое мнение.
Это вообще определение русского интеллигента, которое я нашел в одном из словарей: «Русский интеллигент – это человек, по любому поводу имеющий свою точку зрения»… (I, 78)
Русский стандарт
(1999)
Под русский стандарт, как мне кажется, подходят самодостаточные люди, которые научились в наше трудное время достойно жить в России.
Побывал я недавно на Путиловском заводе в Петербурге, посмотрел на тамошнего директора Петра Семененко: Путилов, он и есть настоящий Путилов! Мощный, уверенный в себе хозяин. Я всегда стараюсь обращать внимание на мелочи, они бывают красноречивы: например, туалеты в цехах такие же, как и в директорском кабинете.
На мой взгляд, этот штрих говорит о многом… (III, 6)
Русский человек
(1990)
Кто еще живет хуже русского человека на своей земле? (I, 31)
(1991)
Интервьюер:Могли бы Вы очертить портрет русского человека в вашем понимании?
Как-то трудно это сделать сразу, но я считаю, что нигде нет столько созерцательности, как в русском характере. По-моему, Мережковский сказал, что герой – это поэт действия, а поэт – это герой созерцания.
Созерцательность – это реально существующее и неотъемлемое качество, я его ощущаю в себе, я им живу. Оно, как и все остальное, несет в себе как положительные, так и отрицательные стороны.
Это вечный спор Обломова со Штольцем. (I, 37)
(1994)
Для меня любой человек – русский, если он чувствует, ценит и по-настоящему искренне расположен к России.
Любой!
У меня нет такого разграничения: русский – нерусский. Да какая мне разница?!
Как у Тургенева: «Поскреби любого русского – найдешь татарина»… (XI, 1)
(1995)
Достоевский сказал: «Русский человек без веры – не человек». Он сказал это более жестко, он сказал – животное…
Скажем мягче – не человек.
Потому что можно жить во Франции без Бога, потому что во Франции богом всегда был Закон, а в России законом всегда был Бог. Русский человек не любит законов, написанных другим русским человеком, тем более – не русским.
Вот открывает русский человек газету, а там новый закон… Первая мысль – опять меня накалывают, ну не может же быть, чтобы этот закон на меня работал, чтобы он был хорошим.
Потому в России и ходят поговорки типа: «Закон, что дышло…» Русский человек понимает: закон не перепрыгнешь, а вот обойти его можно… и нужно. И тут же ищут, как обойти, понимаете?
Закон в России без веры – филькина грамота… (V, 4)
(1998)
Кстати, я вывел для себя формулу русского человека, которую нигде в мире понять не могут…
Там есть одно непристойное слово, но ничего не поделаешь… Русским может быть только тот, у которого чего-нибудь нет. Но не так нет, чтобы обязательно было, а нет – и х… с ним.
«Хотите пять рублей?» – «Давай!» – «Но тогда вам придется сделать то-то и то-то». – «Не-е-е, раз так, то мне ничего не надо…» Мне кажется, все это потому, что для русского человека внешние проявления жизни имеют намного меньшее значение, чем внутренние.
За границей – наоборот. Во Франции, например, можно нахамить человеку, но если это делается с улыбкой, то и оскорбляться необязательно.
Вообще об улыбке – это интересно.
Сколько раз за границей, особенно во время первых поездок, я покупался на эту видимую приветливость. Но улыбка там ничего не стоит – это способ общения и… отчуждения. Для нас же улыбка значит многое. Русский на улыбку летит, как бабочка на огонь. А натыкается на стеклянную стену.
Это как вопрос: «How are you?» На него нужно отвечать: «Fine!»
И все.
А попробуй заговорить всерьез о своих делах – да тебя примут за идиота! Или за русского. Потому, чтобы не попасть в глупое положение, нужно точно так же улыбаться и ничему не верить. (I, 75)
(2002)
Русскому человеку чрезвычайно важно, чтобы его «коснулись рукой», рюмку с ним выпили, поговорили ни о чем. Это желание как угодно можно называть – патриархальностью, отсталостью, можно над этим иронизировать, но… мы такие.
Казалось бы, ничего особенного, но на самом деле внутри нас происходит что-то такое очень важное и нужное. (I, 92)
(2003)
Интервьюер:В известную фразу из «Сибирского цирюльника»: «Он русский, и это многое объясняет» каждый вкладывает свой смысл. Какой смысл вкладываете в нее Вы?
Упрямый, раздражающий, любящий, самостоятельный, в то же время нарушающий… Мне важно, чтобы каждый вкладывал в это свой смысл.
Но это как положительная оценка, так и абсолютно отрицательная. Видя человека в луже, хвастающегося нижним бельем, можно сказать: «Он русский, и это многое объясняет».
Но все дело в том, что стакан можно считать и полупустым, и полуполным.
Я рассматриваю его как полуполный. (I, 97)
(2003)
Вы знаете, как раз эта цитата, наверное, и объясняет больше, чем я мог бы сказать.
Он русский – и это многое объясняет; то есть он русский, и это так много объясняет, что не нужно даже пытаться понять. Достаточно того, чтобы сказать: он русский… и даже не вмешиваться и не пытаться понять – какой он.
Но это, в общем-то, красивая фраза.
Я думаю, что русские меняются, но только с точки зрения количества и скорости восприятия информации. Я не думаю, что эта информация реально меняет менталитет настолько, чтобы он стал другим. А если это так, то это очень плохо, очень плохо.
Потому что менталитет – это иммунитет, а без иммунитета национального абсолютно невозможно выжить большой нации – нереально. (V, 16)
(2003)
Интервьюер:Русский человек – ленивый человек?
Не в этом дело.
Русский человек никогда не будет работать только за деньги без какого-то еще смысла. Он не только хочет, чтобы ему хорошо платили, он еще хочет любить тех, кто ему платит, а если он не любит, то скажет: «Вы что, хотите, чтобы я еще и вкалывал за ваши вонючие деньги?»
Русский человек может вкалывать как никто, вот только ему нужна еще идея.
Помните, у Достоевского каторжников заставляли переносить бревна в одну сторону, потом в другую. Когда они узнали, что это просто для того, чтобы носить бревна, отказались. Вот если бы это делалось, чтобы построить гильотину для них же, тюрьму для них же или дыбу – если бы это имело смысл, они бы это делали.