(XV, 51)
СТИЛЬ
(1978)
Я никогда не задумывался… какой стиль мне присущ и какой стиль присущ моим картинам.
Просто я убежден, что каждое произведение требует определенного стилистического воплощения, единственно ему присущего. Что касается стиля художника вообще, то, видимо, дело здесь в том, можно ли, пропустив титры, узнать по картине того, кто ее снимал, или нет. И если можно, то в этом для меня заключается и стиль художника, и стиль фильма. И тогда, пусть это экранизации, стилизации или картины, совершенно разные по жанру и требующие абсолютно разного пластического воплощения, все равно это будут картины, снятые в разных стилистиках, но и в них будут прослеживаться изменения одного и того же человека. Мы ведь постоянно меняемся, как выяснилось, даже биологически, каждые семь лет. И мы ощущаем в себе эти перемены, хотя сильнее, сиюминутнее ощущаем то, как наш мир соединяется с иным, внешним миром, и то, как наш ритм связывается с общим ритмом жизни, окружающей нас.
Я говорю приблизительно, но, видимо, эти изменения человека с годами, эти продвижения его во времени и находят отражение в том, о чем, как и какую он снимает картину.
Поэтому я не понимаю мертвого понятия стиля, не понимаю, что такое стиль в кино. Есть хорошие картины и есть плохие, есть хорошие режиссеры и есть никуда не годные.
Для меня стиль, вне зависимости от содержания картины, – это лицо режиссера. Этот мой посыл распространяется и на тех режиссеров, которых я лично не люблю, которые мне не близки, против искусства которых я внутренне протестую. Но если за снятыми ими фильмами можно узнать руку того, кто их снял, такое узнавание, на мой взгляд, является непременным признаком того, что перед нами художественное произведение. Потому что только такое произведение говорит о таланте его создателей. И только в этом случае может всерьез идти речь об искусстве кино. (II, 3)
«Большой стиль»
(2010)
Сегодня не нужно требовать, чтобы «Большой стиль» возвращал деньги… Потому что кинематограф как индустрия – это государствообразующее явление. Как кораблестроение, как машиностроение. Чтобы заработал авиационный завод, сначала нужно вложить в него очень много денег. То же самое и кинематограф.
Я считаю, минимум миллиард долларов необходимо вложить в кино, в строительство залов в маленьких городах, в электронные билеты, и тогда он заработает.
Интервьюер:Если кино «Большого стиля» не обязательно должно зарабатывать деньги, значит ли это, что Вы не запланировали заработать на этом фильме <«Утомленные солнцем – 2»>? Есть ли прогнозы по кассовым сборам?
Дело в том, что я не строю прогнозы в этой ситуации. До тех пор, пока нет электронного учета, пока живет пиратство, прогнозы – довольно бессмысленное дело.
Но! Глаза боятся, а руки делают. Поэтому не надо останавливать кинематограф: давайте построим кинотеатры, а потом начнем снимать кино. Так не получится. Если станем ждать, пока построят новые кинозалы, то все кинотеатры займут американские блокбастеры и нашему кино просто незачем будет развиваться.
Но ведь в российском новом кино уже были прецеденты. Например, «Ирония судьбы – 2» стала кассовым хитом. Этот фильм собрал не только молодежную аудиторию, но и людей постарше, которые обычно в кино не ходят.
Успех «Иронии судьбы – 2» заключается не в качестве картины, а в качестве пропаганды, с которой проходил релиз этой картины. Это не успех картины, это успех отдельно взятого канала, который потратил огромные средства, вернее, должен был бы потратить, но вместо этого воспользовался тем, что имеет административные ресурсы, когда в каждой передаче выступают те или иные актеры, разыгрываются квартиры. Это называется уже не пиаром, а пропагандой. Я не против этого. Я против того, чтобы такая привилегия была только у одной компании. Поэтому я не думаю, что картина стала успешной только благодаря ее качеству. Грамотно построенная пропаганда сделала свое дело.
Судя по всему, сделала неплохо. Не собираетесь ли Вы применить нечто подобное?
Конечно, собираемся. Делаем. Но все-таки разница в стоимости «Иронии судьбы – 2» и «Утомленные солнцем – 2» составляет десятки миллионов. Поэтому я считаю, что проще собрать деньги с такого фильма, чем с нашего. (II, 63)
(2013)
Интервьюер:Как я понимаю, «Солнечный удар» снова будет картиной «Большого стиля», в котором Вы снимаете в последнее время. Почему Вы ушли от камерных драм?
Без «Большого стиля» не может быть «Большого кинематографа», который раньше у нас был. Мы утратили звание кинодержавы, потому что только с камерными картинами или артхаусом этого достичь нельзя.
Был смешной случай с Юрием Озеровым: я сидел в приемной заместителя председателя Госкино СССР Павленка, входит Озеров и говорит: «Как же хочется снять маленькую картину! Два человека в одной комнате…», а я ему говорю: «А за окном танковая дивизия!»
Знаете, масштаб – это очень волнующая вещь. Мне интересно было поместить локальную личную историю «Солнечного удара» в довольно мощную структуру. У нашей страны такой опыт был. Возьмите моего прадеда, художника Сурикова, который занимался как раз такой монументальной живописью. Когда рассматриваешь «Утро стрелецкой казни», не видишь ни одной капли крови, но там такое напряжение и ужас, и каждый характер выписан, и каждая деталь есть, и каждый сюжет внутри интересен.
Так что, возможно, тяга к «Большому стилю» у меня в крови… (I, 165)
СТОЛЫПИН
(2001)
Почему я так ратую за то, чтобы был поставлен памятник Столыпину на месте памятника Дзержинскому, чтобы Плехановская академия носила имя Петра Аркадьевича и чтобы был создан музей Столыпина?
Как сделать, чтобы люди читали Столыпина, говорили о Столыпине?
Ведь проведение, скажем, такой акции, как открытие памятника Столыпину на Лубянской площади, требует серьезной подготовительной работы. А что о нем знает среднестатистический россиянин, понимает ли он, что означает фраза: «Им нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия»; осознает ли, в чем заключалась столыпинская реформа, чего стоили премьеру попытки заставить абсолютистскую власть услышать глас народа через его представителей в Думе? (I, 81)
(2002)
Мне думается, что есть вещи, есть люди, есть фигуры, значение которых нужно доносить до людей, в первую очередь до детей и юношества. Ни в коем случае нельзя останавливаться на том, что достаточно «голого» знания, что существовал-де такой человек, такая историческая личность – и все; а также успокаиваться на том, что «вопрос решен», и есть специалисты и биографы, которые занимаются жизнью и творчеством «героя», «все про него» знают и при необходимости расскажут.
Это глубокое заблуждение, и таким «иждивенческим способом» ни один исторический вопрос не может быть решен.
Сегодня необходимо скрупулезно, спокойно, я бы сказал, на фольклорном уровне доносить до всего народа, например, то, что сделал для России Столыпин, и кем он для нее был, и кем он является для нас… (IX, 1)
(2002)
Интервьюер: Что значит для Вас личность Столыпина?
Это один из величайших русских политиков, который реально понял проблемы России и видел выход из ситуации. Эта реальность и была поводом для его трагического конца.
Я считаю Столыпина продолжателем идей императора Александра III, таких его качеств, как бескомпромиссность и понимание страны.
По-разному можно относиться к Столыпину. Но в такой стране, как Россия, невозможно, находясь на вершине власти, быть любезным всем. Так не бывает. Важно, ради чего совершается то или другое – ради личной выгоды или «игры вдлинную» во благо страны. К сожалению, «игра вдлинную» всегда непопулярна, всегда вызывает сопротивление. Только популисты пытаются общество ублажить, но при этом совершенно не думают, чем обернется то, что они делают сегодня. Вот Столыпин в этом смысле «играл вдлинную» – думал не о дне сегодняшнем, а о России завтрашней, поэтому и был непопулярен.
Какие его реформы можно перенести в наше время?
Я думаю, что не вправе об этом судить, поскольку не специалист в государственном строительстве. Меня как художника больше интересует его внутренний импульс. Есть люди, которым веришь, поскольку то, что они делают, – это от чистого сердца, а не из личных интересов. Когда веришь такому человеку, говоришь: «Делай, как ты делаешь, – я иду за тобой». Кто-то наверняка может спорить с его предложениями. А для меня личность имеет бóльшее значение, чем профессия.
Как Вы относитесь к столыпинскому тезису о том, что России нужны либеральные реформы и сильная власть?
Я считаю, что настоящие либеральные реформы в России возможны только при вертикали власти. Иначе это превращается во вседозволенность и хаос… Я полагаю, что при вертикали власти и свободе культуры возможно то самое сочетание, о котором говорил Столыпин.
Без этого – вы видели, чем все кончается.
Что Вы думаете о патриотизме Столыпина? Ведь он именно как государственный деятель «прижимал» малые народы.
Достоинство человека заключается в том, что он занимается своим делом.
Когда мы говорим: прижал одних, прижал других – с точки зрения тех, кого прижали, или тех, кто живет в другом месте? Когда тебе говорят: надо принять лекарство – ну что делать, если оно очень горькое. Здесь мы упираемся в тот же самый вопрос: веришь ты человеку или нет.
Ведь он говорил: им нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия. И это действительно так.
Но величие России заключается не в том, чтобы кого-то придавить и на их плечах отжаться. А именно в том, чтобы, думая наперед, всю политику выстраивать исходя из будущего страны…
Есть ли, с вашей точки зрения, положительные последствия столыпинского переселения крестьян в Сибирь?