В театре, если во время спектакля набирается пятнадцать – двадцать минут совпадения реального времени на сцене с реальным временем в зрительном зале, это уже настоящее чудо, когда никто из зрителей не слышит звука упавшего номерка. Его может слышать актер. Но здесь уже то самое гениальное актерское раздвоение, о котором говорил Чехов, когда приводил слова Шаляпина: «Я не плачу в своих ролях, я оплакиваю моего героя, то есть я могу и плакать и в то же время наблюдать за собой – не любоваться, а контролировать себя». Контроль – это не ложь, не наигрыш, а профессиональная возможность самосозерцания. Создание энергетического облака вокруг себя, которое влияет на восприятие зрителя, не означает, что актер, сомнамбулически выкатив глаза, тоже, как и зритель, ничего не видит и не слышит. При самоконтроле внутри актер свободен. В такой ситуации режиссер за камерой может тихо сказать актеру: «Снимай штаны». И он начнет их снимать и даже не спросит: «Ты что, обалдел, что ли?», потому что он создал вокруг себя это энергетическое облако, а внутри его он свободен и делает, что хочет. Вместе с ним актер приближается к зрителю и удаляется от него, заставляет следить за собой помимо воли.
Мы знаем не очень много актеров (один из них – господин Петренко…), которые умеют приковывать к себе внимание, практически ничего для этого не делая. Когда мы снимали «Бесприданницу», у Петренко по роли слов почти не было. Он просто сидит, и все. Но все смотрят на него. Мы все там изгалялись, суетились, а он сидел, и все.
В чем же здесь дело? Что такое – актерская самодостаточность в предлагаемых условиях тех или иных обстоятельств роли? И что делает артист, когда не знает, что делать?
Он начинает шифровать свою пустоту. Чем? Либо скороговоркой разговаривает о чем угодно – хоть о туалетной бумаге. А ты думаешь, как он органично говорит. Либо начинает пудрить тебе мозги так называемыми физическими действиями – прикуривает, ходит с сигаретой, смотрит в никуда. И если физическое действие актера становится «психологическим жестом», оно должно иметь абсолютный и незаменяемый смысл. И за всем этим открывается что-то настоящее, раз оно проходит через такую концентрацию энергии…
Я хочу рассказать вам, как и обещал, оглушительную историю, которая произошла на картине «Неоконченная пьеса для механического пианино».
Предполагалось, что будет сниматься Лена Соловей. Но она только что родила ребенка, и как я ее ни уговаривал, она отказалась. Тогда я взял актрису Наталью Лебле, как две капли воды похожую на Лену Соловей. Физиономическое сходство просто невероятное.
Начали репетировать. Ну вроде бы все так, но в то же время что-то не то.
Может быть замечательный человек, прекрасный, но работать вместе с ним мы не можем чисто физически. Где-то на уровне подбородка, галстука не совпадаем нашими биоритмами. Он может достигнуть больших успехов отдельно от меня, я – отдельно от него, а вместе ничего не получается. Однако поначалу я этого еще не знал.
Мы продолжаем репетировать. Шьем костюмы, делаем парики и уезжаем в Пущино снимать. Но что-то происходит с группой невероятное. И самое страшное, что все время остается какая-то двойственность: издалека Наталья Лебле ну просто Лена Соловей, а так как мы только что снимали «Рабу любви», то Паша Лебешев то и дело оговаривается: «Лена, станьте левее, сделайте два шага вперед…» В общем, мы снимаем, снимаем, но что-то все время не совпадает. Похожее ощущение испытываешь, когда в машине что-то ломается, ты еще не понимаешь что, она вроде бы и заводится, и едет, но ты по всему чувствуешь, что с ней что-то не так…
Наконец отправляем отснятый материал (около восьмисот метров) в лабораторию. Когда он приходит, проявленный, обратно и мы идем в кинотеатр его смотреть, я вижу, в сопроводиловке написано: «пленочный брак». А мы снимали на «кодаке» – все в один дубль, ведь на картину давали три тысячи метров «кодака». Мы хлопушку снимали на прокрутке, не включая мотор, чтобы экономить. А тут столько брака в картине.
Короче говоря, сидим в кинотеатре и смотрим материал – что-то лучше, что-то хуже. И вдруг на общем плане начинается какое-то мерцание подпленочное. Следующий кадр – на среднем плане в комнату входит Наталья Лебле, и по всему контуру актрисы идет разложение эмульсии на негативе.
Бред! Как это может быть?
Смотрим дальше. Новый эпизод, где задействованы многие персонажи. Мы знаем, когда и откуда актриса должна войти в кадр, и по мере ее приближения с этого края начинается сначала как бы дыхание, потом мерцание и наконец с появлением актрисы – разложение эмульсии.
Ну пленочный брак, ну бред какой-то собачий, ничего другого в голову не приходит…
Но съемки идут ужасно. И когда мы сняли больше тысячи метров, я понимаю, что больше это продолжаться не может. Повода распрощаться с актрисой вроде бы нет: на съемки приходит вовремя, текст знает. И тут Господь посылает мне совершенно неожиданную зацепку. Я говорю актрисе: «Мы будем репетировать в выходные дни». Она отвечает: «Хорошо». А сама уезжает в Ярославль. У меня появляется формальный предлог с ней наконец расстаться. Я пишу вежливое письмо, что мы, к сожалению, наверное, не поняли друг друга и так далее, и тому подобное – и отрезаю себе все пути отступления. Одновременно с этим отправляю мою ассистентку Свету Кунгель в Петербург и говорю ей: хочешь не хочешь, а Лена Соловей должна быть здесь. Живая или мертвая. Если ее ребенку нужна нянька – пожалуйста, мы сделаем все.
Но нет никаких оснований предполагать, что все это увенчается успехом. Просто стоим на краю пропасти – актрисы нет, как снимать дальше, неясно. Но что будет, то будет. Мы репетируем. Николай Пастухов, Саша Калягин, Юрочка Богатырев покойный (Царство ему Небесное) и я. Выходной день. Пущино. А на стене у меня в номере висят фотографии проб актеров. Все подряд. Раздается телефонный звонок. Звонит Света и кричит в трубку: «Мы едем! Договорились! С детьми едем! Послезавтра будем».
Я разговариваю с ней и замечаю, что мои ребята с ужасом смотрят мимо меня на стену с фотопробами. Я поворачиваюсь и вижу, что фотография Натальи Лебле, оторвавшись своим нижним концом от стенки, зависла в воздухе горизонтально полу.
И так какое-то время держалась…
А когда приехала Лена Соловей, выяснилось, что костюмы, которые были изначально сшиты по ее меркам, были только ушиты под Наталью Лебле, и ничего не было отрезано: теперь их распустили, и все готово. Через три дня после приезда Лены мы начали снимать.
Я рассказал эту историю не для того, чтобы кого-то развлечь, а для того, чтобы наглядно показать, насколько это мощная сила – энергия в кадре, которая проявляется даже опосредованно, через пленку, через негатив. (XIII, 1)
ЭНТУЗИАЗМ
(1999)
Энтузиазм – продукт скоропортящийся.
Важно другое: что остается в сухом остатке. (VI, 3)
ЭПИГРАММЫ
(2009)
Интервьюер:В 1970-е годы прекрасный актер, автор ряда хлестких эпиграмм Валентин Гафт между прочим написал две строчки, которые стали широко известны: «Россия, слышишь этот зуд?/ Три Михалкова по тебе ползут…»
Ну-ну.
Обидно Вам было это услышать?
Нет, потому что к тому времени я уже был достаточно в таких вещах искушен. Гафт, между прочим, клянется, что это не он сочинил, но, как бы там ни было, могу с удовлетворением отметить, что сейчас нас уже больше чем три…
Можно вообще сбиться со счета…
Поэтому Михалковы уже даже не ползут, а покрывают культурным слоем страну… Так что, кто бы это ни написал, даже если и Гафт, автор ошибся. Надо бы эпиграмму перерифмовать…
Тем не менее доля правды была в ней?
В чем?
Если в количестве – может быть, а если в системе передвижения – так мы пока ходим…(I, 137)
ЭРНСТ КОНСТАНТИН
(2001)
Дружу с Костей Эрнстом.
Он человек талантливый и умный, но ему, будучи на вершине ОРТ, очень трудно всегда быть тем, кем я его знаю и каким его люблю. (I, 83)
ЭРОТИКА (1999)
Интервьюер:Интересно ли Вам было бы снять эротический фильм? Нет. Я предпочитаю этим заниматься, нежели об этом рассказывать. Значит, творчество Бертолуччи или Тинто Брасса Вам не близко? Нет. Не близко.
Я считаю, что и у того, и у другого – это восполнение комплексов. (II, 31)
(2012)
Вопрос:Дайте совет, как снимать эротические сцены?
Для порно не нужно ничего – актерская пара без комплексов и пожилые оператор с режиссером, чтобы обошлось без инфарктов.
Снимать эротику очень сложно. Эротическая энергия – это не раздувание ноздрей и не смакование, это когда вы домысливаете больше, чем видите. Это влияние через пространство – чем больше скрыто, тем мощнее влияние.
Отражение сильнее луча. (I, 160)
«ПРО ЭТО»
(2000)
Интервьюер:Вы производите впечатление идеального семьянина, хотя в кино играете прожженных донжуанов, коварных соблазнителей из «Жестокого романса». В вашей жизни подобного не случалось? Или это…
Или это что?
Или, может быть, я не права?
По поводу Ларисы абсолютно правы.
Нет, но все-таки Вы действительно в жизни примерный семьянин?
Во всех вопросах такого характера я откровенен только с моим священником, отцом Алексеем, которому я исповедуюсь.
Вообще же я считаю, что все должно быть уравновешено: плюс – минус, право – лево, вверх – вниз, север – юг, восток – запад.
Мой брат пишет об этом книги, а я об этом книг не пишу… (II, 33)
«ЭХО МОСКВЫ»
(2009)
Вопрос:За что Вас так не любит «Эхо Москвы»?
Что касается «Эха Москвы» – отвечу поговоркой: «Скажи, кто тебя не любит, и я тебе скажу, кто ты».
А если посмотрите, кого любит эта радиостанция, Вам все, надеюсь, станет понятно. (XV, 41)