скую силу, возвышал их дух, обнажал величие целей борьбы против гитлеризма.
Советская земля — колыбель Октябрьской революции, обиталище воплощенных в дела бессмертных ленинских идей, грандиозная, полная многоцветья и радости панорама жизни советских союзных национальных республик — стала зовущим знаменем и символом непокорства. В ее оккупированных врагом областях заполыхала партизанская борьба, а те безбрежные пространства Советской державы, куда войне было не докатиться, словно бы с первозданной силой материнства и в едином ритме с героическим трудом народа взращивали все необходимое для фронта…
Так было. Ценой больших жертв мы пришли к Победе, вначале пережив горечь захвата врагом больших наших территорий, а затем испытав радость избавления родной земли от фашистской чумы.
С той поры, когда был повержен фашистский Берлин, миновало более тридцати лет. Давно зарубцевались раны фронтовиков. Многие из бывших воинов, отжив свое, уже спят вечным сном. Притушилась в сердце народа боль по тяжким утратам. Но только притушилась, ибо сиротские слезы навсегда опаляют сердце и омрачают память, а тоска вдовствующей женщины или потерявшей сыновей матери умирает вместе с ней.
А родная наша земля?.. Перепаханная жестокими плугами войны, начиненная рваным железом и свинцом, минами, снарядами и бомбами, она тоже залечила свои раны, хотя эхо войны нет-нет да и вспугнет над ней тишину. Земля наша окружена великой заботой, ибо является она бесценным, самым главным богатством советского народа. Заботами хлеборобов давно наполнены животворной силой даже те неплодоносные пласты, которые война взметнула на поверхность почвы. Однако шрамы на лике земли будут видны еще десятилетия, будут напоминать людям о канувшем в прошлое лихолетье. Если бы современные лайнеры не уносили нас в поднебесье, откуда земля видится в голубом мареве, мы бы видели, сколь многочисленными «письменами» войны покрыты наши поля и луга, опушки лесов и окраины населенных пунктов. Я видел эти «письмена», пролетая на маленьком самолете над полями Орловско-Курского сражения… Вся панорама бывших траншей, ходов сообщения, огневых позиций артиллерии, командных пунктов просматривается будто сквозь кисею… Время от времени я бываю в тех местах, где проходила моя фронтовая юность. У деревни Валки Дзержинского района Минской области я и сейчас могу найти контуры орудийного окопа на обочине дороги, который мы вырыли 27 июля 1941 года… Мой друг писатель Михаил Алексеев, участник Сталинградской битвы, часто навещает место своего командного пункта и яблоньку, которая живет с тех давних времен.
Время неумолимо, однако не всесильно. Всесильны только люди, если иметь в виду доступное их возможностям. А возможности их оказались фантастическими. За короткий срок искалеченную войной землю они сделали еще плодородней. Сейчас, куда ни оглянись, есть над чем задуматься, есть чему удивиться и порадоваться.
Любовь советского человека к своей земле выражается не только в труде и в привязанности к родным местам, но и в песнях, в народных обычаях, в народном творчестве и в творчестве профессиональном. Неиссякаем поток книг, в которых на всю глубину чувств исповедуется любовь к родным просторам. Примечательно, что писатели послевоенного поколения с энтузиазмом подхватили в своих произведениях яркую, звучную и взволнованную песенность своих предшественников, обращенную мыслью и сердцем к матушке-земле. Сколько, например, воистину талантливых строк об этом можно прочесть в полюбившихся читателям книгах М. Алексеева и А. Иванова, В. Закруткина и С. Воронина, О. Гончара и Н. Шундика, И. Мележа, М. Зарудного!.. Не утихает на советской земле песнь в ее честь и ее славу!..
ЛЮБОВЬ МОЯ И БОЛЬ МОЯ
Каждый раз, когда я собираюсь навестить Винничину, испытываю, кроме волнующей радости, тревогу, что не сумею увидеть, распознать, осмыслить что-то самое главное, очень важное для меня как писателя. Что же есть это главное, в чем суть его?.. Трудно сразу ответить на такой вопрос, трудно облечь в слова чувства, которые смутно брезжат в сердце… Дело в том, что в каждую поездку главное бывает совершенно разным…
Соловьиная Винничина, благословенная земля! Как в каждом краю, обитают там счастье и горе, любовь и ненависть, добро и зло, обитает там все вечное и преходящее, из чего складывается человеческая жизнь. Но по моему, может наивному, убеждению, Винничина — это самая близкая к небу, самая живописная и песенная земля на планете. Такого мнения придерживаюсь я, наверное, потому, что там, в селянской хате, родился и вырос, что все там начиналось для меня впервые в жизни — от первого, самого дорогого слова «мама», первого шага по глинобитному полу, первой боли до первого радостного осознания, что я человек. Все, что есть во мне, в моем сердце доброе и дурное, — все родилось там, и я не стыжусь восторженности, когда думаю и пишу о родном крае, о дорогих моих земляках. И надеюсь, что читатель не осудит меня, как не осудит другого человека за его сердечную любовь к матери…
Я помню Винничину двадцатых годов, помню свое полусиротское детство с пастушьими тропинками и зябкими рассветами. Нет, не замирало мое сердце от восторга, когда над темной гребенкой далекого леса величественно вставало огненное светило, зажигая на полях и лугах росное серебро. В сердце несмышленыша пастушка еще не просыпалась поэзия, еще не родилась чуткость к красоте. Пастушок относился к солнцу чисто потребительски — ему нужно было тепло, ему хотелось, чтобы быстрее спала холодная роса, обжигающая босые ноги.
Детство почти всех селянских детей в те не столь далекие годы протекало на пастбищах. И, как всякое детство, оно никогда не задумывалось ни над прошедшим, ни над будущим; оно жило настоящим, а природа не спешила совершенствовать его ум в ущерб еще не окрепшему сердцу; она как бы впрок откладывала самое себя в потаенные уголки памяти детей, чтобы, когда прозреют их сердца, воскреснуть в них живыми картинами, может, более яркими и более волнующими, чем те, которые они будут наблюдать вокруг себя в трудовой обыденности, отягощенные тревогами о земле и хлебе.
А пока хлопчики и девчата упивались своим настоящим, жили нехитрыми заботами, неосмысленно постигали сущность всего живого, что их окружало. С закатом солнца, смертельно усталые, брели они домой. В сумерках хаты присаживались к столу, где вечеряла из одной миски семья… Засыпали там, где смаривал сон, — на топчане, на лавке, на полатях либо на печке. Никто не имел понятия, что такое «моя кровать», «моя подушка». Одеяла и простыни заменяли домотканые рядна или старые свитки. Единственное, что каждый имел свое, — это ложку, ароматно пахнущую деревом. И никому в голову не приходило, что жизнь может быть иной, никто не задумывался, почему белый хлеб появлялся в хате лишь на рождество и на пасху, почему чай кипятили только для захворавших, хотя в каморке стоял мешок, а то и два сахара, полученного на сахарном заводе за сданную свеклу.
Каким все это кажется сейчас далеким и невероятным! Как не похож образ жизни нынешнего украинского села на ту отшумевшую жизнь! И детство далекое Вчера, — как всегда, самое верное зеркало Сегодня. По его цветению легко распознать все содержание людского бытия.
Во многих селах Винничины побывали мы недавно с моим другом Николаем Козловским, известным фотомастером, старейшим корреспондентом «Огонька». Мне почему-то хотелось увидеть хоть одного босоногого хлопчика — ну не из-за бедности бегающего босиком, а хотя бы озорства ради. Не увидел. Смотрел на детей, которые выросли на той же земле, под тем же небом, что и я, разговаривал с ними, даже угадывал знакомые черты в их лицах, черты, передавшиеся им от родителей, известных мне. И кажется, совсем они другие, ничем не похожие на наше пастушье племя двадцатых-тридцатых годов. Не потому, что все они хорошо одеты, со школьными портфелями или сумками, что многие — с велосипедами. Это дети новой эпохи, перед которыми жизнь уже успела раскрыться своими самыми лучшими, самыми прекрасными гранями.
Все это не ново и элементарно, но иногда нужно прикасаться к нему мыслями, чтобы явственнее ощущать всю глубину преобразований жизни народной.
И вот мы странствуем по живописным дорогам Винничины. Немировский шлях — добротное асфальтовое шоссе; по его обочинам раскинули могучие ветви липы-гиганты. Но нас тянет в «глубинку», и наша машина сворачивает на Гуменное, за которым распростерлись необозримые хлебные поля и свекловичные плантации. Вот она, богатая земля Винничины, та самая земля, о которой говорят: «Воткни в нее оглоблю — телега вырастет».
Нас сопровождает заместитель председателя Винницкого райисполкома Петр Павлович Чорный — действительно чернявый, густобровый крепыш. После того как мы побродили по хозяйству колхоза имени Мичурина, поговорили с доярками и поехали дальше — в село Александровку, затем в Оленовку, я уловил удивленно-насмешливый взгляд Петра Павловича. Этот взгляд как бы говорил: «Ничегошеньки ты из окна машины да при коротких остановках не увидишь и не поймешь». Но я видел именно то, что меня интересовало: строятся ли новые дороги, много ли осталось хат под соломенными крышами, есть ли в селах клубы, много ли телевизионных антенн поднялось над домами, шагнуло ли электричество в самые отдаленные переулки.
И тут мне вспомнился недавний разговор в Москве с прозаиком Анатолием Калининым, который постоянно живет в хуторе Пухляковском на Дону. «Как аккумулятор нуждается в периодической зарядке от источника электроэнергии, — сказал он, — так и писателю надо пополнять свои чувства, наблюдения, свой эмоциональный заряд от родной земли, от людей, среди которых он родился и вырос».
Какая верная мысль! Ведь нечто подобное происходит и со мной, когда я попадаю на родную Винничину. Да и сейчас, когда мы ездим по селам Винницкого района, я не могу сдержать радостного волнения от того, что под колесами шумят новые дороги, что почти не встречаются соломенные стрехи…