«Дорогой Александр Христофорович, одно из двух: или адрес, данный тобою suivont Elpidine, ни к черту не годится, или суровый Якоби не захотел мне ответить. Как видишь, все вы виноваты. Тебя, разумеется, я не осуждаю. Был ты со мною, стал с другими… О чем тут рассуждать. Ты прав… Такова, брат, жизнь, которая ломает… Поживем, однако, оттерпимся еще… Может быть, и станем людьми. Пока жму руку. Твой Н. Соколов».
«Нищета довела меня до ума с горем. Беден, бедствую. Николай — Никола Сок… гол, как сокол» (письмо от 19 сентября 1885 года).
Однако и в эти трагические для него годы жизни па чужбине Соколов ни на йоту не поступился своими убеждениями. «И в самом деле, когда вспомнишь его страшную, нищенскую жизнь последнего времени и подумаешь, что ему стоило только написать хотя бы своему брату, дивизионному генералу, чтобы материально улучшить свою жизнь, когда подумаешь, что он этого не сделал из принципа, что он ни разу не выразил жалобы на настоящее, ни сожаления о прошедшем, — то невольно проникаешься уважением и удивлением к этому — в полном смысле слова — мученику за идею!» — писал автор посмертной статьи о Соколове в журнале «Свобода».
Несмотря на пристрастие к «зеленому змию», авторитет Соколова в революционных кругах до последних лет жизни был очень высок. В 1878 году к нему приезжали из Испании революционные делегаты с предложением принять командование бригадой в инсургентских войсках, восставших против короля Альфонса. Именно Соколову, наряду с Германом Лопатиным, принадлежит честь основания и открытия в 1875 году знаменитой Русской библиотеки в Париже, явившейся центром русской революционной эмиграции семидесятых-восьмидесятых годов. Богатейшая библиотека эта под названием Тургеневской просуществовала до Великой Отечественной войны. В годы немецкой оккупации Тургеневскую русскую библиотеку, основанную Соколовым и Лопатиным, варварски уничтожили гитлеровцы.
По немногочисленным отрывочным данным о последних годах жизни Соколова можно судить, что он до конца дней своих убежденно хранил верность идеалам молодости.
Участник революционного движения семидесятых годов И. Джабадари рассказывает в своих воспоминаниях, как проходило в Париже обсуждение ученого реферата, написанного для Парижской академии наук их товарищем. На обсуждении, по его словам, присутствовал и «ветеран русской революции» П. В. Соколов.
«Не успел Чурипов окончить свое изложение, — пишет И. Джабадари, — как Соколов встал и, ходя по комнате, обратился к нам: «Ну для кого и для чего писать эту ученую премудрость?… Ну, что же, господа, продолжайте учиться и удивляйте мир своими трудами, которые будут оплачиваться потом и кровью голодного народа. Вместо того, чтобы отдать жизнь за завоевание политической и экономической свободы масс, вы хотите., напустив на себя вид ученого, копаться десятки лет в архивной пыли… Господа!.. Вы приехали из России, расскажите, о чем там думают; намереваются ли спасать овец, стригомых мошенниками, если да, то как?»
И пошла опять давно знакомая мне речь о знании и революции, о необходимости бросить науку и идти в народ».
По-видимому, Соколов вслед за Зайцевым к концу семидесятых годов изменил свое отношение к политической борьбе и осознал всю наивность анархического пренебрежения к завоеванию политической свободы, в особенности в применении к условиям самодержавно-крепостнической России. Две его статьи в «Общем деле» — «Генеральный грабеж» (1877, № 5) и «Придворный грабеж» (1877, № 6), не что иное, как яркие политические памфлеты против самодержавия. Как и Зайцев, Соколов восторженно приветствовал схватку народовольцев с правительством. «Когда началось в России движение с политической окраской — народовольчество, — он один из стариков понял его истинное значение и радостно его приветствовал из далека своего полного лишениями и несчастьями изгнания. «Бей в голову», — говорил он на своем оригинальном, образном языке… «Бей в самодержавие, пока его не свалишь» — вот мысль Николая Васильевича. Вот последнее его завещание!» — вспоминал в своей речи на могиле Соколова редактор «Свободы» С. Княжнин.
Умер Соколов 5 марта 1889 года в Париже, простудившись на похоронах революционера-эмигранта Н. Преферанского. Как рассказывается в статье «Смерть и похороны Н. В. Соколова» в журнале «Свобода», еще пи разу до того времени не было в Париже таких похорон русского эмигранта по многолюдству и торжественности. Несколько сот человек — почитателей, друзей, студентов, русских и польских эмигрантов — с венками, цветами, букетами собралось около бедной больницы, где умер Соколов. В толпе было много французов, в том числе Жакляр, Лефрансэ, выступивший на могиле с речью, и другие. Похороны Соколова, говорится в статье журнала «Свобода», явились данью благоговейного уважения революционных эмигрантов восьмидесятых годов шестидесятнику Соколову, «цельности и силе его убеждений». Они были достойны «товарища Чернышевских, Писаревых, Зайцевых, Ткачевых и других славных детей земли русской, немало потрудившихся на пользу родины и народа».
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Сегодня, когда необходимо активизировать идеологические, мировоззренческие и социальные начала в нашей литературе н критике, с особой остротой встает вопрос о традициях революционных демократов.
Наша прямая обязанность — изучать, утверждать и развивать это великое духовное наследие — традиции русской революционно-демократической критики и публицистики, традиции русского освободительного движения, передовые традиции великой русской литературы XIX века. Историческая реальность такова, что практически все успехи русского критического реализма, великой русской классики XIX века так или иначе прямо или опосредованно связаны с освободительным движением, с русской революцией, вначале с декабризмом, а потом с крестьянской революционной демократией. Вспомним в этой связи интегральную ленинскую оценку колоссального по своим масштабам и противоречиям творчества Льва Николаевича Толстого: «зеркало русской революции».
За последние годы, а тем более десятилетия, выявляя растущий гуманистический потенциал социализма, в нашем отношении к наследию мы проявляем мудрость и широту, стремясь включить в культурный оборот все гуманистически ценное в духовной жизни минувших эпох.
Нами освоены и осмыслены Достоевский при всей глубине и разительности его противоречий или, скажем, Тютчев и Фет — как наше духовное достояние, достояние развитого социализма. Стал более широким наш взгляд на ранних славянофилов, более глубоко и диалектично мы рассматриваем таких критиков, как почвенник Аполлон Григорьев или либерал Дружинин.
Все эти перемены благотворны. Но они не должны идти за счет революционных демократов, а главное — за счет исторической истины, за счет утраты наших социально-классовых позиций, ибо историческая роль для отечественной литературы, культуры, окажем, Аполлона Григорьева, Дружинина или Страхова одна, а Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева — другая, несоразмерная с первой.
В этой связи необходимо самое пристальное внимание п к тем деятелям демократической критики и публицистики, которые в пору 1860-х годов, быть может, в ту пору были на вторых ролях, но тем не менее обладали своим и немалым влиянием в борьбе за умы. И Г. Благосветлов, и В. Зайцев, и П. Соколов были верными сподвижниками Писарева, при всех своих непоследовательностях и ошибках входили в то общественное направление революционно-демократических идей, которое оказало решающее воздействие на судьбы русской общественной мысли и русской литературы ХIХ века, воздействие, влияние и отзвуки которого живительны и для наших дней.
Слово Белинского и Герцена, Чернышевского и Добролюбова, Салтыкова-Щедрина и Писарева, их сподвижников по демократической журналистике 1860-х годов оказало решающее воздействие не только на судьбы литературы, но и на формирование общественного самосознания, того самого самосознания, которое явилось предтечей большевизма и в конечном счете привело Россию к Великой Октябрьской социалистической революции.
Будучи, помимо всего прочего, и глубоко патриотическим, гражданственным самосознанием, самосознанием угнетенного русского крестьянства, глубоко народной идеологией, наследие русских революционных демократов являет собой наше уникальное достояние, нашу национальную гордость и одновременно вечно живое наследие, наше сегодняшнее боевое оружие.
Нет спору, мы не можем относиться к революционным демократам как к иконе, это было бы оскорбительно прежде всего для них самих, поскольку все их творчество — непрекращающееся движение, динамика, дискуссия, спор, в том числе и друг с другом.
Мы не сможем закрыть глаза, скажем, на просветительскую ограниченность их позиций, на те или иные неточности их оценок, не всегда выдерживавших испытание временем. Если говорить о круге Писарева, круге «Русского слова», таких ошибок, причем грубейших, было особенно много, включая сюда оценку Пушкина или Лермонтова, идущую от упрощенного, примитизированного представления об общественном предназначении литературы, искусства.
В этой связи вопрос о правомочности советского литературоведения вносить коррективы в те или иные литературные оценки революционных демократов, подвергать те или иные неточные их постулаты научной критике, вопрос риторический. Это и наше право, и наша обязанность в том случае, если опор с теми или иными позициями и оценками революционных демократов является подлинно научным спором. Однако внося те или иные коррективы в наследие революционных демократов, подвергая, скажем, очевидные ошибки В. Зайцева и II. Соколова самой серьезной критике, мы не имеем права выплескивать вместе с водой и ребенка, должны предельно уважительно относиться к демократическому наследию, объективно разбираться в его противоречиях.
Критикуя, споря с революционными демократами, в особенности когда речь идет о круге Писарева, круге «Русского слова», куда менее зрелом, чем круг «Современника» 1856–1862 годов, мы не можем забывать о той социальной, общественной реальности, что русская общественная и литературная мысль XIX века развивалась в двух течениях, в двух направлениях, которые находились по отношению друг к другу в состоянии очень сложной н глубокой идейной борьбы.