Лун подождал, пока Утес не выпьет первую чашку, и лишь затем сказал:
– Я хочу остаться. Хочу узнать, как Опаловая Ночь разберется со Сквернами и тем земным городом.
Утес раздраженно зашипел и со злостью опустил чашку. Она была из тонкой голубой керамики, украшенная серебристо-серыми и темно-зелеными полосками, которые сплетались в такой сложный узор, что арборы из Тумана Индиго удавились бы от зависти.
– А Нефрите, когда она сюда прилетит, ты сам это скажешь?
Еще вчера Лун думал о прилете Нефриты то же, что и о легендах хасси о сотворении мира – ему хотелось верить, но не получалось. Даже теперь, зная, что она все-таки прилетит, Лун не мог рассуждать об этом трезво. Он не ответил, и Утес продолжил:
– И представь, что я не смогу вытащить тебя сейчас. Неужели ты думаешь, что твоя чокнутая мамаша просто так отдаст тебя Нефрите? После того как приволокла сюда с другого конца Пределов?
Когда Утес сказал «мамаша», Лун первым делом подумал о Скорби, а не о Малахите, поэтому ответил не сразу.
– У нее нет причин держать меня здесь.
Позади раздался женский голос:
– Неужели ты совсем не хочешь нас узнать?
Лун резко обернулся. В проходе стояла Селадонна. Он не заметил, как та вошла, но Утес-то наверняка ее видел. Лун разозлился на себя за то, что его застали врасплох, на Селадонну за то, что она вообще существует, на Утеса, и сказал:
– Нет, не хочу. А должен?
Селадонна шагнула вперед, ее шипы поднялись и опустились от волнения.
– Мы – твоя родня. Мы в ответе за тебя…
Лун рывком поднялся на ноги.
– Вы бросили меня помирать в лесу. Вот за что вы в ответе.
– Я этого не делала, я тебя не бросала! Я сама была еще птенцом, хоть ты этого и не помнишь. – Шипы Селадонны встопорщились, дрожа от гнева. – Я потеряла тебя, наших братьев и сестру, друзей из яслей, нашего отца, Выверта и Лепестка – учителей, которые о нас заботились, – и почти всех, кого знала. – Она отвернулась, гневно хлеща хвостом из стороны в сторону. – И вернуть смогла только тебя.
– Поздно, – огрызнулся Лун. Он понимал, что несправедлив к ней, но смесь гнева и боли не давала ему признать это. – Я больше не тот птенец и не смогу снова стать им.
– Я и не жду от тебя этого! – Она резко повернулась к нему, обнажив клыки. Они несколько секунд сверлили друг друга взглядами, затем Селадонна сделала глубокий вдох, заставила себя уложить шипы и успокоиться. – Я знаю, что ты теперь другой. – Затем она неохотно прибавила: – Неужели ты так сильно нас ненавидишь?
– Вовсе нет, – сказал Лун, хотя на самом деле не знал, так ли это. – Я просто не знаю, зачем вы притащили меня сюда.
Она с досадой зашипела.
– Затем, что ты – один из нас.
– Для этого тоже уже слишком поздно.
Она продолжала смотреть на него. Наконец остатки гнева покинули Селадонну, и ее шипы безвольно опустились. Она сказала:
– Малахита желает тебя видеть. – Затем она повернула голову к Утесу. – И праотца тоже.
Утес поставил чашку на пол.
– Хорошо.
Селадонна отвела их в королевский чертог, где они ругались прошлым вечером. Лун предположил, что этот зал принадлежал роду Малахиты, а у Ониксы и ее дочерей был свой, который располагался как можно дальше от этого.
Днем из колодца, который вздымался высоко над ними, падали столпы света, озарявшие резные рельефы, что тянулись по стене. Малахита уже ждала их. Вместе с несколькими арборами, среди которых были Лоза и Гнедая, она сидела у чаши очага. Еще здесь присутствовала Высота, несколько других старших воительниц и, как ни странно, Сумрак. Молодой консорт единственный улыбнулся Луну, когда тот вошел.
Лун сразу понял, что прием пройдет по всем правилам: арборы и воины были одеты в лучшие шелковистые одеяния; у очага стоял чайный сервиз, к которому никто, скорее всего, не прикоснется; а коврики с подушками были разложены на полу определенным образом. Вот только Лун не знал, что это значит и чего ему теперь ждать. «Ты мог бы спросить Селадонну, – сказал он сам себе, – если бы не орал на нее все утро».
Селадонна заняла место рядом с Малахитой, а Лун и Утес сели напротив королев. Консорта, который мог бы принадлежать Малахите, в зале не было. Похоже, после гибели отца Луна она не захотела никого принять.
Малахита первая нарушила молчание, обратившись к Утесу:
– Ты все еще собираешься рассказать другим дворам о наших полукровках?
Сумрак вздрогнул от неожиданности и взволнованно перевел взгляд с Малахиты на Утеса.
Праотец, ничуть не смутившись, сказал:
– А я должен был передумать?
Голос Малахиты остался спокойным.
– Отвечай.
Утес ответил:
– А ты все еще собираешься украсть консорта Тумана Индиго?
– Мы оба знаем, что вы не имели права присваивать его себе.
«Так мы весь день тут просидим», – подумал Лун. А если Малахита обладала хотя бы десятой частью упрямства Утеса, то их препирательство могло продолжаться и весь цикл. Лун подал голос:
– А разве не я виноват в том, что согласился остаться?
Все уставились на него с таким видом, словно ждали, что он будет сидеть и помалкивать. Утес прошипел:
– Заткнись.
– Сам заткнись. – Утес вяло замахнулся на него, и Лун легко увернулся от подзатыльника. Он продолжал смотреть на Малахиту. – Так моя это вина или нет?
Малахита не ответила, а лишь медленно хлестнула хвостом. Шипы Селадонны раздраженно всколыхнулись, и она заговорила:
– Ты ведь ничего не знал. Ты…
Малахита прервала ее:
– Помолчи.
Селадонна неохотно затихла. Лун продолжил:
– Я ничего не знал. А в Тумане Индиго знали лишь то, что я им рассказал. Так что если я ни в чем не виноват, то и их вы винить не можете. Они имели полное право оставить меня.
Повисла тишина. Малахита опять медленно хлестнула хвостом, и Лун снова не понял, что это значит. Он вдруг подумал, что его и правда могут обвинить в том, что он принял предложение Нефриты без согласия родного двора. Надо было сначала узнать, какое ему грозит за это наказание – впрочем, в худшем случае его изгонят из Опаловой Ночи, и все станет как раньше. Хотя получится довольно забавно.
Тогда один из старших арборов с восхищением сказал:
– Он спорит как наставник.
Утес ответил:
– Он просто спорит. Уверены, что хотите его забрать?
– Да, – коротко ответила Малахита.
– Зачем? – Голос Луна стал жестче. Он понимал, что может поддаться ее влиянию, и не хотел потерять решимость. – Неужели ты уже нашла двор, в который выгодно меня сплавишь? Ты правда думаешь, что хоть одна королева захочет принять дикого одиночку, который уже помечен другой?
Малахита встала, медленно прошла вперед и нависла над ним. Лун лишь вздернул подбородок, не отрывая от нее взгляд и не давая себе отшатнуться. Все его тело чесалось от желания перемениться. Глухим от ярости голосом Малахита проговорила:
– Я ничего не знаю ни о той королеве, ни об ее дворе. Почему она приняла тебя, если считала одиночкой?
Утес чуть приподнялся и подался вперед, но не встал между ними, а как бы дал понять, что он все еще здесь.
– Она приняла его, потому что он ей понравился. Я подумал, что он в ее вкусе, потому и привел к ней.
Лун сказал:
– Можешь сама у нее спросить, когда она прилетит сюда.
Малахита продолжала смотреть на него сверху вниз. Ее взгляд был тяжелым и непроницаемым, а глаза походили на темное стекло. Затем она отступила.
– Спрошу.
На другом конце зала раздались вздохи, полные облегчения.
Когда она отошла, Утес снова уселся, расслабился и недовольно зыркнул на Луна.
Лун постарался незаметно сделать глубокий вдох и ощутил покалывание в спине – будь у него сейчас шипы, ему пришлось бы их уложить. Похоже, этот спор он выиграл, хотя бы отчасти. Нужно было двигаться дальше.
– Вы предупредите земных обитателей о Сквернах?
Шипы Малахиты дрогнули, но она ответила не сразу. Снова усевшись на место, королева кивнула Селадонне. Та сказала Луну:
– Я пыталась. Я дважды летала к ним, но они никогда прежде не слышали о Сквернах, даже в сказаниях.
Город находился далеко на западе, но Лун все равно счел это странным. Даже народы внутреннего пресноводного моря знали о Сквернах. Ну, или, по крайней мере, Ардан о них слышал. Впрочем, он был ученым и собирал всякие редкости; возможно, в этих местах об этих тварях и правда мало кто знал. Лун заметил:
– Если они ничего не знают о Сквернах, то станут для них очень легкой добычей.
Арборы сдержанно заерзали на месте, но Лун не мог понять, согласны они с ним или нет. Селадонна сказала:
– Я могу поговорить с ними еще раз. Но если они не прислушаются, то больше я ничего не могу сделать.
– Позволь, я попробую. – Лун сомневался, что его вообще выпустят из колонии, но, заметив возможность сделать что-то хорошее, он не мог удержаться. – Я видел, как Скверны уничтожают земные города. Я могу рассказать им, как все произойдет, что Скверны сделают с ними и чего нужно остерегаться.
Молчание затянулось. Арборы и воины снова уставились на Луна, потрясенно и немного недоверчиво. Он сообразил, что про эту часть его жизни они прежде не слышали. И наверное, не поверили ему.
Утес неохотно признал:
– Это правда. Сквернов он видел много. Даже слишком.
Неожиданно Селадонна повернулась к Малахите.
– Я готова взять его с собой в город и попытаться еще раз. Пусть эти земные создания упрямы, но не предупредить их об опасности было бы жестоко. А если Скверны захватят город, то получат крепость, из которой смогут нападать на нас и на остальные Пределы. – Затем она прибавила: – Но если решим поговорить с ними, то лететь нужно сегодня. Пока стая не подобралась совсем близко.
Гнедая взволнованно подалась вперед.
– Разве не опасно выпускать консорта из колонии, когда рядом рыщут Скверны?
Лун не засмеялся и не напомнил им, сколько циклов уже провел вне колонии. Ему думалось, что язвительный вид Утеса все сказал за него. Шипы Селадонны дрогнули, словно она тоже почувствовала всю иронию ситуации, и молодая королева сказала: