– Сам.
– Ничего себе – друг!
– Он был неплохим парнем, мы служили вместе, по телефону иногда переговаривались, но я и не думал, что у него такая идиотская манера вести следствие. Я давно с ним не общался, а профессия все же накладывает отпечаток на личность. Да пусть проверяет! Мы же знаем, что наша совесть чиста.
Глаша кивнула.
– Ты серьезно думаешь, что мы подозреваемые?
– А как же! Эти его хитрые «шутка, шутка»… Мы с тобой две половозрелые особи, вполне годящиеся для того, чтобы перемочить всех стариков в санатории, будь он неладен.
– Это же ужасно!
– Не переживай. С рвением Анатолия у него под подозрением может оказаться не то что весь санаторий, но и жители поселка, и даже Москвы в придачу, – успокоил ее Матвей.
В дверь постучали.
– Вернулся… – прошептала Глаша. – Наверняка проследил, что мы никуда не пошли, и решил нас пытать…
– Успокойся ты! Еще скажи, что он ходил за щипцами для удаления зубов, – буркнул Матвей и отворил дверь.
Они удивились, так как увидели не Анатолия, конечно, а горничную, лицезрение которой здесь было большой редкостью.
– Извините… – Женщина выглядела весьма-весьма сконфуженной.
– Да?
– Антонина Ивановна из тридцать девятого номера просила вас зайти к ней.
– Спасибо, мы обязательно ее посетим, – закрыл дверь Матвей и обернулся к Глаше: – Бедняжка со сломанной ногой в инвалидном кресле не может что-нибудь сделать, наверняка ей нужна помощь.
– Так чего же мы ждем? Идем! – тут же отозвалась Глафира.
Тоша, чье полное имя, как оказалось, было Антонина Ивановна, встретила их в весьма удручающем состоянии. Она действительно сидела в инвалидном кресле и выглядела лет на десять старше, чем в момент их «героического» похода в кафе. И дело было не в излишней бледности или отсутствии косметики, а в совершенно потухшем взгляде и унылом выражении лица. У Глафиры от жалости даже сердце сжалось. А Тоша, словно услышав ее мысли, тут же сказала:
– Только не подумайте, что я так сильно убиваюсь по этому старому развратнику. У меня свои печали. Небось не завтракали еще? Да и я не поехала на своей колымаге. Зато кое-что приготовила. Прошу в комнату.
Ее номер – обычный, не люкс – выглядел почти так же: все обшарпанное и древнее. А отличался еще более ветхой мебелью и значительно меньшими размерами. Но сейчас Матвей и Глаша весьма обрадовались бутылочке коньяка на столе, бутербродам с копченой колбасой и сыром, оливкам в банке и нарезанным овощам.
– Чем богаты… – прокомментировала хозяйка, которая явно с нетерпением ждала их.
– А мы вот нерадивые гости, с пустыми руками, – смутился Матвей.
– Ничего страшного, вас же я пригласила! А ты, Матвей, купил дорогую коляску на время моих ограниченных возможностей. Я и не ожидала, спасибо.
– Не за что… Но вот есть хочется!
– Неудивительно в таком-то скудном на еду месте. Угощайтесь!
– С превеликим удовольствием!
И они все втроем набросились на бутерброды, энергично работая челюстями и с аппетитом поглощая еду.
Матвей разлил коньяк, и они молча выпили.
– Вы поможете мне? – наконец спросила Антонина.
– В чем? Сделаем все, что в наших силах.
– Спасите мою дочь! – воскликнула Тоша и расплакалась.
– Какую дочь? – уточнил Матвей.
– Мою дочь от Павла Петровича, Надежду.
– Так у вас есть ребенок от него? – удивилась Глаша. – А следователь говорил, что в первом браке у Павла Петровича не было детей…
– Уже рассказал! – всплеснула руками Тоша. – Ох, эти проныры милицейские… Все-то они знают. Но ведь дети могут рождаться не только в браке, но и просто так… У нас прекратились супружеские отношения, но не прекратились отношения вообще, много лет мы с Павлом Петровичем все равно встречались, и я родила Наденьку… Она была не очень желанным ребенком, мой бывший муж не признавал девочку, вернее, не хотел признавать – у него ведь имелись сыновья… А я работала, была невнимательна к дочке, сбагрила ее своей маме… Та и воспитала Надю. Она выросла и осталась очень привязанной к бабушке… Даже в медсестры пошла, чтобы научиться делать ей уколы и максимально продлить жизнь… Но вечной жизни не бывает, и моя мать умерла. Для Нади эта утрата стала невосполнимой, она очень тяжело переживала смерть человека, который заменил ей родителей. А вот со мной у Нади отношения не очень сложились… Я пыталась наверстать упущенное, что-то поняв к старости, но дочь оставалась безучастной, настоящей близости между нами так и не возникло. Всецело по моей вине. Вы думаете, что я приезжала сюда из-за старого ловеласа? Конечно, говорила вам именно так, но на самом деле я бываю здесь из-за Наденьки. – Тоша закрыла лицо руками.
– Медсестра Павла Петровича? – ахнула Глафира.
– Да.
– А он знал?
– Знал.
– А Надя в курсе, что он ее отец? – удивлялась Глаша.
– Да. Но относилась к нему с прохладцей, и, как сами понимаете, у нее были на то причины. – Антонина залпом опрокинула вторую рюмку. – Плохие из нас получились родители. Вот Надя и послала нас… далеко. Сказала, что ничего ей от нас не надо. У нее семья, работа. Ей не нужны ни деньги, ни наше участие в ее судьбе. Хорошая у меня дочка, гордая и честная.
– Очень хорошая, я с ней тоже знакома, – откликнулась Глафира.
– А сейчас вот и самого Павла Петровича убили, и сына его… Если кто-то охотится за наследством, то моя девочка может оказаться следующей… Я это чувствую и схожу с ума. Чем я могу помочь Наде? Я сижу здесь в инвалидном кресле! Помогите…
– Мы-то поможем, только вот чем? – почесал затылок Матвей.
– Присмотрите за ней, убедите не шататься нигде ночью одной…
– Хорошо, – кивнула Глафира.
– Спасибо вам, друзья! – Тоша вытерла выступившие слезы на глазах.
– Приехавший из Москвы следователь всех будет проверять. Вы бы рассказали ему… Может, к Надежде охрану приставят? – посоветовала Глафира.
– Я готова рассказать все, лишь бы спасти дочь! – совершенно серьезно ответила Антонина.
– Думаю, он поговорит с вами в первую очередь, как с первой женой Павла Петровича, – погладила ее по руке Глаша.
Матвей прикончил последний бутерброд и вытер руки бумажной салфеткой.
– Я на процедуры!
– Зачем? – в один голос спросили Глафира и Тоша.
– К Наде. Приглядывать за ней, – пояснил Матвей.
– В последнее время Наденька изменилась, – осторожно сказала Антонина с раскрасневшимися щеками.
– Что вы имеете в виду? – не поняла Глаша.
– Какая-то рассеянная стала… хихикает странно… все время на телефон смотрит… краситься стала сильнее… Я-то все вижу!
– Влюбилась, – констатировал Матвей.
– Вот! Даже мужчина понял!
– Что значит – даже? Мы что, в любви ничего не понимаем? – обиделся Матвей.
– В любви нет, – заявила Глаша, – только в сексе.
– Не буду спорить, лучше докажу…
– Пожалуйста, я с тобой на процедуры, – заявила Глафира.
– Тебе-то зачем?
– Она женщина, мне доверится скорее.
– Почему вы хотите, чтобы именно я была вашей медсестрой? – удивленно спросила Надежда.
Она сидела на скамейке перед отделением водолечебницы в коротком медицинском халате, из-под которого выглядывали черная юбочка и полноватые ноги в черных туфлях на каблучках. Сказать, что женщина была накрашена, – ничего не сказать. По ее лицу словно прошелся кистью художник-абстракционист, не отказывая себе в самых смелых фантазиях. Светлые волосы стояли дыбом от устрашающего начеса.
– А к кому мне здесь обратиться? Я только вас и знаю, – пояснила Глафира.
– Вот только не юлите! Я не дурочка. Небось из-за смерти Павла Петровича меня хотите в оборот взять?
– А вы не сожалеете, что его больше нет? – спросил Матвей.
Надя окинула его удивленным взглядом.
– А чего мне сожалеть? Подумаешь, папочка… И что? Он-то хоть раз меня дочерью назвал? Нет! Он меня и не воспринимал никогда за родственницу! «Надюха, привет!», «Надюха, поставь клизму…», «Надя, спаси и сделай укольчик…» Хватало совести! – фыркнула женщина. – И я тоже делала вид, что не придаю факту биологического родства никакого значения. Поэтому меня потрясло, что здесь вообще кого-то убили, а вот то, что убитым оказался Павел Петрович, мало взволновало, если честно. Ну а вы что такие квелые? – стрельнула она по ним глазами.
– Что значит квелые? – опешил Матвей.
– Ходите, выспрашиваете… Чего вам не хватает? Молодые, красивые, чувствуется, что вместе уже… Вот и наслаждались бы друг другом…
«И она заметила…» – поежилась Глаша.
– А ничего, что убили сына Павла Петровича, который хотел забрать его тело? – спросил Матвей.
Надя в глаза не смотрела, только нервно дернула плечом.
– И что такого? Всякое бывает… Закон парных случаев…
– Ага! Только теперь вы являетесь его наследницей, причем единственной.
– Я? Ну и что?
– Ничего. Так, куча миллионов на голову внезапно свалилась… Если, конечно, тебя тоже не уберут, – ответила Глафира, вдруг переходя на «ты».
– А зачем кому-то меня убирать? – вскинула на нее злые глаза Надя.
– Их же убили… Дойдет очередь и до тебя! – все пугала Глафира, чтобы хоть немного сбить с нее спесь.
– А вам-то что?
– О тебе твоя мать беспокоится.
– Понятно… И эта туда же! Раньше надо было беспокоиться, а теперь мне уже тридцать лет, и я сама способна о себе позаботиться.
Матвей, слушавший перепалку, наконец-то высказал собственное мнение, произнеся задумчиво:
– Глаша, погоди.
– А может, Надежда и есть убийца? А что? Она же осталась последней наследницей. Чего ей тогда бояться? Ее не убьют…
– Если только она не выйдет замуж с таким-то приданым, и супруг не возжелает завладеть всем… – так же задумчиво подхватила Глафира. – Кто-нибудь предлагал тебе, Надя, в последнее время выйти замуж?
Медсестра побагровела прямо на глазах.
– Да какое вы имеете право лезть в мою личную жизнь? Я уже замужем!
– Но это не мешает тебе в последнее время так вот «окрылиться», начать краситься, измениться в поведении… Твоя