Башкир Кинзя Лрасланов писал письма на родном языке, что «от земли потерянной царь и великой государь Петр Федорович» с сыном Павлом Петровичем и семью тысячами донских казаков «уже к нам приближается».{123} В другом письме Кинзя выступил уже как пугачевский полковник, уговаривал примкнуть к Пугачеву, оказывающему своим сторонникам всяческие милости. Он привел под Оренбург пятьсот человек. Пугачев дал им по рублю. Сын Кинзи — Сюлавчин раз’езжал по ногайской дороге с пугачевскими письмами, призывавшими к восстанию.
Любимец Пугачева и второй в армии после него человек — Максим Шигаев отправился вверх по Яику собирать казаков. Он привел с собою сто человек. Дмитрий Лысов поехал к калмыкам. Армия росла, но артиллерии нехватало. 11угачев отправил Хлопушу на Авзяно-Петровский завод с приказом организовать там литье мортир. Хлопуша блестяще справился с ответственным поручением. Он прибыл на завод с указом, звавшим на службу к «Петру Федоровичу». Указ предлагал предоставить две мортиры с бомбами. Заводские люди выслушали указ и закричали «рады ему государю послужить». Пятьсот человек последовали за Хлопушек вместе со скованными приказчиками, которых потом повесили.
Хлопуша захватил с собой шесть пушек, шесть пудов специально для него вылитых ядер, несколько пудов серебряной посуды, несколько сот баранов и лошадей, семь тысяч рублей денег, из которых две тысячи тут же раздал приписным.
Оставшиеся на заводе крестьяне составили мирской приговор, написанный по всем правилам и отпускавший их по домам. Их отсталая крестьянская мысль пыталась облечь свои уход на землю в «законные» формы. В приговоре говорилось, что на завод они присланы по указу императрицы Елизаветы Петровны, но теперь получен «указ его императорского величества Петра Третьего императора и тем, что несомовольно, в силу оных указов ехать с заводов повелено. Притом мы все, приписные крестьяне, оному повинились: ехать в свои отечества согласны».{124} Мы ушли с заводов, таков был смысл приговора, не по доброй воле, а повинуясь царскому предписанию.
Отряд пугачевцев явился на Воскресенский завод Твердышева; часть заводских крестьян ушла с отрядом, часть осталась.
Пугачевцы нападали и на другие твердышевские заводы и медные рудники, забирали деньги, продовольствие, одежду, обувь, скот, пупки, порох, ружья и уходили вместе с мастеровыми и работными людьми. Башкиры сожгли Покровский медный завод.
Заводский крестьянин Матвеев появился у конторы Белорецкого завода и огласил народу пугачевский указ о воле, где предлагалось снарядить два мортира и с бомбами» и доставить их под Оренбург. На Новоникольском заводе Мосолова также получился указ, предлагавший доставить в армию Пугачева пушки и ядра, свинец и порох.
Очаги восстания запылали на большом пространстве. Группы повстанцев по собственной инициативе занимали новые крепости, редуты, форпосты. Пугачевские эмиссары сеяли во всех местах дух восстания.
В конце сентября в Новосергиевскую крепость, в верстах от Оренбурга, приехал казак Василий Новоженин. Он махал шапкой, кричал, «чтоб люди радовались и веселились», говорил, что идет от паря Петра Федоровича, раз’езды которого уже близко.
Семнадцатого октября ночью в село Ляховку за 250 верст от Оренбурга пришла толпа казаков, калмыков, чувашей. Вломились на помещичий двор, разграбили имущество, угнали скот. Ляховские крестьяне не оказали никакого сопротивления.
Из Ляховки пугачевцы раз’ехались по окрестным вотчинам, призывали крестьян к бунту против помещиков, говорили, что нынешние церкви будут сломаны и построены новые, раскольничьи, семиглавые, что тот, кто убьет помещика и разгромит его усадьбу, получит сто рублей жалованья, а кто разорит десять дворянских домов, получит тысячу рублей и генеральский чин.
В деревню Михайловку помещика Карамзина (отца историографа) приехала в конце октября группа яицких казаков. Их хорунжий заявил, что его прислал государь Петр Федорович «разорять помещичьи домы и давать крестьянам свободу».
— Смотрите-та, мужики, — строго наказывал хорунжий, — отнюдь на помещика не работайте и никаких податей ему не платите, если мы застанем вас на помещичьей работе, так всех переколем.{125}
Михайловцы послали крестьянина Травкина к Пугачеву удостовериться в справедливости волнующих казачьих речей. Пугачев спросил Гравкина, зачем он приехал. Оробевший мужик ответил что явился «по приказанию вашей команды».
Пугачев применил к Травкину тот же метод воздействия, какой применил к Хлопуше, какой он обычно применял к людям из народа. Он действовал на чих не насилием, а манящим призывом к свободе. Пугачев сказал Травкину: «У меня нет никого невольников», снабдил крестьянского делегата указом о свободе от помещичьих податей и работ и отпустил его домой. Потрясенный Травкин собрал михайловских и окрестных крестьян в село Maxoвку слушать пугачевский манифест.
Не менее характерная история происходила в деревне Пополутовой, Оренбургского уезда. Сюда явились казаки, сняли крестьян с помещичьей работы, об’явили пугачевский манифест об освобождении господ и податей и запретили им под угрозой смертной казни оказывать господам повиновение.
Приказав крестьянам не отпускать помещицу, казаки уехали. Через несколько дней казаки явились снова. Вместе с крестьянами они высекли помещицу и хотели было уже уехать, когда крестьяне начали просить разрешения убить барыню, «сказывая, что она до них немилостива и зла». Помещицу казнили. Три ни в чем неповинные малолетние дочери ее были, «не делая им никаких побои», отданы крестьянам на воспитание, с тем, чтобы «по возрасте выдать их за крестьянина же». Помещичье имущество мужики поделили; сверх того казаки дали по пяти баранов и по теленку на тягло. Это был справедливый суд и справедливое распределение набитого крепостником имущества. Восстание уже в самом начале приносило крестьянам ощутимую пользу.
Крестьяне все чаще отказывались поставлять рекрут, давать людей екатерининским командирам, идущим на Пугачева, отказывались платить подати. Крестьяне Утяцкой слободы, Ялуторовского уезда, сделали вид, что согласились по приказу симбирского губернатора снарядить больше двухсот человек против Пугачева. Но, получив оружие и влившись в небольшую правительственную воинскую команду, мобилизованные, раньше сговорившись о плане действия, набросились на солдат, разбили их, присоединили к себе татар, мещеряков, башкир, русских крестьян и заявили себя приверженцами Пугачева. Крестьяне Марийской слободы, того же уезда, расставили по дорогам караулы, чтобы не пропускать воинских команд.
Началось повальное бегство близких и дальних оренбургских помещиков в более безопасные места.
Движение росло и ширилось, но Оренбург не сдавался. Выпал снег, и начались морозы.
Пугачев жил в калмыцкой кибитке, его войска валялись в голой степи, укрываясь от пронзительных ветров в кустах.
Восемнадцатого октября Пугачев перешел от Ямка к реке Сакмаре и обосновался в пяти верстах от Оренбурга в Бердянской слободе. На время оренбургской осады Берда стала центром восстания. Бойцы разместились по станичным избам, по землянкам. Около слободы вырыли множество ям: в них прятались, когда защитники Оренбурга начинали стрельбу.
Пугачев поселился в одном из лучших домов станицы. На стене висел портрет наследника Павла; у портрета Пугачев разыгрывал сцепы отцовской любви» с единственной целью убедить растроганных зрителей в том, что перед ними подлинный царь.
Слезы в три ручья лились по лицу «отца», оторванного недругами от «сына», — Пугачев любил поплакать. Он глядел на портрет, любовался» им и скорбел:
— Вот я оставил ево малинькова, а ныне вырос большой — уже без двух лет двадцати, авось господь, цар небесный, свет велит мне и видитца с ним.
У дверей пугачевского жилища стоял караул вернейших яицких казаков, составлявших своего рода личную гвардию. В пестрой массе, осаждавших Оренбург, яицкие казаки вообще занимали привилегированное положение. За стол с Пугачевым садились ближайшие его сподвижники — Овчинников, Лысов, Шигаев и другие командиры, в значительной части рекрутировавшиеся тоже из яицких казаков. Нередко веселились, пили; казаки пели песню специально сочиненную в честь Пугачева, писарь Васильев «игрывал на скрипице». Впрочем «самозванец от излишнего питья воздерживался и употреблял редко».{126}
За столом шли оживленные беседы. Обсуждали дальнейшие планы. Думали о том, как взять Оренбург, куда пойти после Оренбурга. Пугачев говорил, что пойдет на Казань, на Москву, Петербург. «А дальше что?» — допытывались друзья.
Пугачев представлял себе будущее таким образом. Если императрица встретит его «без брани, с честью», то он простит ее и отпустит; если же нет, «то уже я знаю, что тогда зделать», — многозначительно прибавлял Пугачев. Расправившись с царицей, он вернет народ к раскольничьей вере, а самое главное расправится с «боярами». «Многие из бояр-та» молодые люди середовичи, бывало еще при тетушке Елизавете Петровне, да потом и при мне, годныя бы еще служить, взявши себе чин, пойдет в отставку да и живиот себе в деревне с крестьянами, разоряет их, бедных, совсем, и они себе почти завладели всем царством; так я стал, таковых принуждать в службу и хотел отнять у них деревни, чтобы они служили на одном жалованье. А судей-та, которые дела судят неправдою и притесняют народ, наказывая и смерти хотел передавать». Тогда, добавлял Пугачев, бояре свергли царя, народного радетеля.