Белобородов осадил Екатеринбург. Крестьяне окрестных селений охотно везли к нему фураж, отказавшись снабжать продовольствием осажденный город.
На помощь Екатеринбургу спешил Гагрин. Он шел по опустевшим заводам и деревням, в которых остались только старики и дети, — все остальные ушли к Белобородову.
На Уткинском заводе Гагрин 26 февраля нанес поражение повстанцам. На помощь разбитым примчался Белобородов. Он атаковал Гагрина, «с превеликим криком, при пушечной пальбе», по безуспешно.
Белобородов ушел на Каслинский завод, 12 марта был снова разбит и отступил на Саткинский завод Лугинина.
Пугачевский полковник Иван Грязнов руководил осадой Челябинска. Набрав «казаков» из рабочих Златоустовского и других заводов, влив в свой отряд несколько сот башкир, произведя набор в Кундравинской слободе, он обложил Челябинск со всех сторон.
В городе царила тревога.
Исетский воевода Веревкин уверял командовавшего «Сибирским корпусом» генерала Деколонга, что «ежели… хотя один казак из злодейской толпы сюда в Челябинск ворвется, то может передаться в злодейские руки все население города, состоящее из казаков и крестьян, за ними же передастся вся провинция, а за Исецкой провинцией неизбежно — грозит сие зло и всей Сибирской губернии».{143}
Пятого января в Челябинске поднялось восстание казаков. Они завладели пушками, стоявшими у воеводского дома, ворвались в дом, избили воеводу Веревкина и поволокли в войсковую избу, где снова избили. С трудом удалось освободить Веревкина, усмирить восстание. Руководителя бунта атамана Уржумцева усмирители запытали до смерти.
Окружавшие город крепости и слободы были заняты повстанцами, которым жители устраивали радостные встречи.
Прошло еще несколько дней, и восстали все заводские крестьяне Исетской провинции. Собранные для обороны Челябинска крестьяне и казаки разбежались.
Грязнов посылал воззвания на имя воеводы Свербеева, на имя челябинских жителей. Он уговаривал, во избежание кровопролития, сдаться «императору», грозил беспощадной расправой с упорствующими. Другое воззвание, адресованное всем челябинцам, представляет собой один из самых выразительных пугачевских манифестов. Грязнов писал: «Господь наш Иисус Христос желает и произвести соизволяет своим святым промыслом Россию от ига работы, какой же, говорю я вам — всему свету известно… Сколько во изнурение приведена Россия, от кого же — вам самим то небезызвестно: дворянство обладает крестьянами, но хотя в законе божьем и написано, чтоб оно крестьян так же содержали, как и детей но оне не только за работника, но хуже почитали псов своих, с которыми гоняли за зайцами. Компанейщики завели премножество заводов и так крестьян работою утрудили, что и в ссылках того никогда не бывало да и нет. А напротив того с нами и с детьми малолетными не было ли ко господу слез! И через то, услыша, яко израильтян, от ига работы избавляет».
Грязнов уверял, что дворяне изгнали законного царя только за то, что он хотел освободить крестьян. Теперь «император», после многолетних скитаний, явился народу.
«Приидите в чювство, — взывал Грязнов, — и усердно власти его императорскому величеству покоритесь. Нам кровь православных не нужна, да и мы такие ж, как и вы точно, провославные веры. За что нам делать междуусобные брани?.. Вы надеюсь подумаете, что Челябинск славной по России город и каменную имеет стену и строения — отстоится. Не думайте, приятные: предел от бога положен, его же никто прейти не может. А вам наверное говорю, что стоять — не устоять. Пожалуйста, не пролейте свою кровь. Орды неверные государю покорились, а мы противотворникам».{144}
В одном из воззваний Грязнов клеймил дворян, которые «привыкли всею Россиею ворочать, как скотом, но и хуже почитают собак, а притом без малых жить не привыкли».{145}
Но Челябинск держался; городские пушки отбили атаку осаждающих.
Несмотря на частичные неудачи, восстание принимало колоссальный размах. Оно стремительно разгоралось по огромному пространству от Урала до Волги. Пламя восстания охватывало Зауралье.
Казаки, приписные крестьяне, ушедшие с заводов, разносили искры восстания, поднимали на борьбу против помещиков и дворян деревни и села. «Все здешнее население в верности колеблется»{146} — доносил Исетский воевода Веревкин. Тысячи вольнонаемных рабочих казенных винокуренных заводов восставали и арестовывали заводских смотрителей. Путь между Екатеринбургом и Тюменью был перерезан приписными крестьянами. Крестьяне устраивали у больших сел засады, снаряжали вооруженные копьями караулы, захватывали слободу за слободой, расправлялись с офицерами, приводили их к присяге Петру или Павлу Петровичу: «Все русские селения преклонились самопроизвольно воровской злодейской толпе», — сокрушенно сообщал в столицу Веревкин и, вспомнив неплюевские времена, выдвинул проект натравить киргиз на крестьян. Но теперь маневр не удался: киргизы, правда, нападали на русские деревни, но и они скоро вышли из подчинения екатерининскому правительству.
Важнейшие города и крепости — Оренбург, Уфа, Челябинск — были осаждены. Поднялся весь уральский и приуральский закрепощенный, угнетенный люд. Дворянству и его правительству было от чего притти в смятение.
Бибиков приехал в Казань. Не склонный преуменьшать опасности, он верно нарисовал казанскому дворянству угрожающие перспективы пугачевского восстания.
Об’ятые ужасом крепостники всполошились и постановили сформировать из своих крепостных вооруженный конный корпус. Почину казанских дворян последовали помещики Симбирского, Свияжского и Пензенского уездов. Раскошелились и казанские купцы: они решили сформировать за свой счет конный эскадрон драгун. Екатерина расчувствовалась и приняла звание «казанской помещицы». Тут уж расчувствовалось казанское дворянство. Поэт Державин сочинил напыщенную речь, в которой восклицал, обращаясь к императрице: «Признаем тебя своею помещицею. Принимаем тебя в свое товарищество».
Сенат выработал указ о мерах против распространения восстания. Предписывалось в каждом селении оставить одну только дорогу для в езда и выезда, остальные — перекопать или караулить днем и ночью. На проезжей дороге поставить рогатки или ворота, через которые пропускать только тщательно опрошенных проезжающих. Предлагалось выбрать в селениях смотрителей для надзора за всеми подозрительными людьми. Предписывалось помогать правительственным войскам, сообщая о мятежных сборищах.
Сам Пугачев был неуловим, и правительство решило расправиться с его семьей.
Софья Дмитриевна Пугачева осталась после ухода мужа в Зимовейской с тремя малолетними детьми. Жить стало нечем, и Софья продала свой домик есауловскому казаку Евсееву, а сама поселилась у отца. Вырученных денег хватило не надолго, и Пугачева с детьми побиралась милостыней. По распоряжению правительства пугачевский домик отобрали у Евсеева, перевезли из станицы Есауловой обратно в Зимовейскую, сожгли и пепел развеяли по ветру. Место, где стояло пугачевское жилище, окопали рвом для «оставления на вечные времена без поселения, яко оскверненное злодейским жительством». Софью Пугачеву с детьми арестовали и отправили в Казань. Издевательски решили использовать ее как агитационное средство против мужа — заставили ходить по людным местам и разглашать, что Пугачев вовсе не император, а простой казак.
Бибиков отправил группу верных правительству татар, чтобы они агитировали среди своего народа против восстания.
Но правительство не очень верило в действенность собственной агитации. Гораздо больше надежд возлагало оно на силу оружия.
Под командой Бибикова были собраны многочисленные войска. Некоторые части были очень ненадежны. Солдаты жаловались на тяжелую службу, говорили, что под Оренбургом не беглый донской казак, а подлинный государь. Бибиков «дьявольски трусил за своих солдат, чтобы они не сделали так же, как гарнизонные, не сложили своего оружия перед мятежниками».{147}
Бибиков рьяно принялся за усмирение.
Двадцать девятого декабря 1773 года майор Муфель взял Самару. При этом особенно отличилась команда волжских казаков.
Поручик поэт Державин должен был расследовать, кто из самарских жителей поддерживал повстанцев. Часть их предписывалось отправить в Казань, а некоторых жестоко наказать плетьми на площади, при народе.
Под пригородом Алексеевским пугачевский атаман Арапов потерпел поражение. Пригород был взят правительственными войсками. Подозрительных в сочувствии Пугачеву людей высекли плетьми в церковной ограде..
Шестнадцатого января 1774 года пал Заинек. Солдат-пугачевцев прогнали сквозь строй, жителей, приветствовавших повстанцев, высекли. Деревня за деревней поневоле приносили повинную. Некоторые селения пытались противостоять свирепому натиску карателей: у деревень выстраивали заставы, дорог-заваливались колодами. Такие селения сжигались до основания, захваченных в плен крестьян секли или отправляли и Казань, в секретную комиссию.
Калмыки произвели удачный набег на Ставрополь, совершили несколько успешных стычек с правительственными отрядами, но в конце концов были разбиты.
Четырнадцатого февраля пал Бузулук.
А Пугачев все еще стоял под Оренбургом. Царица была отчасти довольна этим. «В несчастьи сем, — писала она, — можно почесть за счастье, что они, канальи, привязались два месяца целые к Оренбургу, а не далее куда пошли».{148}
Действительно, задержка повстанцев под Оренбургом позволила правительству собрать силы и начать удачные операции пока, правда, в районе, еще далеком от центра пугачевской армии.