бывателей» хлебом, «а через сие самое можно некоторым образом и прилепляющуюся к самозванцу чернь от того воздержать; в противном же случае, когда они лишены будут при сих нужных обстоятельствах к пропитанию своему надежды, то, отчаянность может их довести до самой верхней степени самовольств и продерзостей»{188}.
Эти меры сделали свое дело. Немало отрядов донских казаков выступило против Пугачева. Особенно отличились в ревностной службе правительству казачьи командиры Илья Денисов, тяжелую руку которого Пугачев некогда испытал во время прусских походов, и Кутейников, в чьей команде Пугачев служил в турецкую кампанию.
Шестнадцатого августа на реке Пролейке Пугачев разбил наголову правительственный отряд. Находившиеся в отряде калмыки перешли на пугачевскую сторону. 17 августа сдалась без боя Дубовка — центр волжского казачьего войска. Здесь к восстанию примкнули три тысячи калмыков, щедро награжденных Пугачевым. Упоенный успехами Пугачев хвастал: «Царь Иван Васильевич под Казанью семь лет стоял, а у меня в три часа она пеплом покрылась». Он грозил, что возьмет столицу и так расправится с дворянами, «чтобы они в роды родов помнили»{189}.
Двадцатого августа Пугачев снова разбил на реке Мечетной большой правительственный отряд. Находившиеся в отряде донские казаки перешли к повстанцам.
Двадцать первого августа Пугачев подошел к Царицыну. Напрасно пытался он сначала уговорить защищавших город казаков примкнуть к нему: нападения пугачевцев-калмыков на станицы, угон ими скота, грабежи и разорения отпугнули казаков, и они, за исключением небольшой группы, не поддались на уговоры. Тогда Пугачев обстрелял город из пушек. Настроение в гарнизоне было неустойчивое; боевой дух солдат поддерживался щедрой раздачей вина и обещанием полугодового жалованья.
Пугачев узнал, что на помощь Царицыну идут новые войска. Вступить с ними в бой он не решался: яицких казаков, пользовавшихся наибольшим его доверием и составлявших самую боеспособную часть армии, осталось уже мало, а с плохо вооруженными и необученными военному делу крестьянами выступить против регулярных правительственных частей казалось ему опасным. Пугачев оставил Царицын в стороне и пошел на Черный Яр, чтобы оттуда пробраться в Яицкий городок и там зазимовать. О том, что будет дальше, Пугачев не думал, «по пришествии же зимы куда иттить был намерен и какое еще зло делать о том никакого размышления на скверное его сердце не приходило»{190}.
Приближалась развязка: Дон не поддержал восстания, сзади нагоняли правительственные отряды, а тут еще неудача под Царицыным. Боевой дух пугачевцев ослабел. Снова среди приближенных Пугачева пошли разговоры о том, что, может быть, их ведет вовсе не император.
Донцы просто ушли от Пугачева, подпилив колеса в лафетах и заклепав пушки. Среди оставшихся усилились сомнения. Рассуждали о том, что донцы отстали, потому что узнали в командире своего земляка, простого казака. Кто-то рассказал, как во время переговоров Пугачева с сидевшими в Царицыне казаками один из них крикнул: «Емельян Иванович, здорово!» «Сии переговоры, — показывал Творогов, — привели нас в такое замешательство, что руки у всех опустились и не знали, за што приняться»{191}.
С разных сторон к Царицыну сходились правительственные отряды. Пугачев быстро уходил от них, но Михельсон настигал его. Он разбил плывшие по Волге суда, наполненные повстанцами, в большинстве рабочими.
Двадцать третьего августа Пугачев вступил в немецкую колонию Сарепту. Немцы-колонисты бежали еще раньше.
Желая поднять настроение своих приближенных, Пугачев наградил их высокими чинами: Овчинникова чином генерал-фельдмаршала, Перфильева — генерал-аншефа, Творогова — генерал-поручика, Дубровского — обер-секретаря военной коллегии и т. д. Но все это было бесполезно. Боевая энергия повстанцев пала, 24 августа Михельсон настиг Пугачева у Сальникова завода. Пугачевцы отстреливались из пушек, но их смяла вражеская кавалерия и пехота. В донесении об этом сражении Михельсон с благодарностью отметил действия донских и волжских казачьих атаманов, мещерятских и башкирских старшин. Пугачевцы отступили. Напрасно старался Пугачев остановить бегущих, напрасно метался он в толпе и кричал: «стой, стой!..» Поражение было полное и решительное: две тысячи пугачевцев было убито, шесть тысяч взято в плен, остальные разбежались, многие утонули в Волге. Сам Пугачев с группой сподвижников, с несколькими сотнями бойцов спасся бегством.
Положение было безвыходным. Со всех сторон Пугачева окружали правительственные части. Руководство передовыми отрядами принял генерал-поручик Суворов, тогда только начинавший свою карьеру, но уже получивший славу выдающегося военачальника в войнах с Турцией и Польшей. Целая армия с лучшими полководцами выступила против Пугачева, сжимая его все более суживающимся кольцом.
Пугачев бежал к Черному Яру. В дороге посоветовались, и Пугачев решил пробраться на Яик, оттуда в Иран. Ряды пугачевцев таяли: на луговую сторону Волги Пугачев переправился с небольшим отрядом. Несколько десятков казаков, среди них Перфильев и Трофимов-Дубровский, не могли переправиться из-за усталости лошадей.
Пугачев и его спутники поняли, что подошел конец. О продолжении борьбы нечего было и думать. Надо спасаться. Но как? Для Пугачева был только один путь спасения: бежать из России. Для пугачевских командиров более реальной и верной представлялась другая перспектива: купить прощение правительства, предав Пугачева.
Предательство сулило немалые выгоды. Панин обещал десять тысяч рублей тому, кто доставит правительству живого Пугачева и пять тысяч за мертвого. За выдачу Пугачева обещано было, кроме денежной награды, освобождение от всяких государственных податей, поборов, рекрутчины. Как удержаться от таких соблазнов? С этого момента боевыми помощниками Пугачева овладела одна мысль: как выдать вождя восстания? Главным предателем стал Творогов. Он нашептывал Федулову, Чумакову, Железнову и другим, что их командир вовсе не император, что он неграмотен, что донцы узнали в нем своего земляка, что нужно его захватить, связать и отдать законным властям. Хотя предатели не показывали вида, но Пугачев понял, что творится неладное. Он выдвинул план ухода к запорожским казакам и натолкнулся на отказ. «Нет, ваше величество! Воля ваша, хоть головы руби, мы не пойдем в чужую землю! Што нам там делать! Тогда Пугачев высказался в пользу ухода в Сибирь или к калмыкам. Опять отказ: «Нет, батюшка, мы и туда не ходоки с вами! Куда нам в такую даль забиваться?
У нас есть жены и дети»{192}.
Странной казалась эта неожиданная приверженность к родному очагу у людей, вот уже столько месяцев порвавших с семьями, с привычным бытом, ежеминутно рисковавших жизнью. Пугачев разгневался и вскричал: «Ну, дак куда ж вы советуете?» Казаки сказали, что надо пойти вверх по Волге. Это была совершенно невероятная идея: бежать в голодные места, где рыскают правительственные отряды. Пугачев сперва возражал, но поневоле согласился. В сущности, он находился в плену у тех людей, над которыми раньше властвовал. Он знал, что они его не отпустят от себя, и вынужден был следовать туда, куда ему прикажут. Пугачев почувствовал, что его толкают в пропасть, но выбора не было и где-то в глубине души еще тлела искра надежды — авось удастся уйти.
По дороге к казакам хотело пристать много разных людей. Может быть, если бы инициатива руководства еще находилась в руках Пугачева, он воспользовался бы этим, и пламя восстания разгорелось бы снова. Но предатели гнали прочь всех посторонних.
Несколько томительных дней скитались казаки по степи, голодные и усталые. Изменники не отпускали Пугачева ни на шаг. Он ехал молчаливый и грустный. Добрались до маленьких степных речек — узеней. В последний раз Пугачев попробовал отстоять свой план действий. Волнуясь и спеша, краснея и бледнея, он предложил поехать за Каспийское море, поднять там новое восстание; он горячо возражал против гибельного намерения вернуться в Яицкий городок, он уговаривал итти назад, на Москву, он предлагал различные пути. Казаки не соглашались, Пугачев окончательно понял, что он в плену.
Улучив минуту, когда около Пугачева были только люди, посвященные в предательство, казаки бросились разоружать его.
— Што это? Што вы вздумали? На кого вы руки подымаите? — смертельно побледнев, прерывающимся голосом проговорил Пугачев и начал уговаривать: — Ай, робята! Што вы ето вздумали надо мною злодействовать! Вить вы только меня погубите, а то и сами не воскреснете. Полно, не можно ли, детушки, етова отменить! Напрасно вы меня губите»{193}.
Уговоры не помогли. Но и в этом состоянии упадка духа, ощущения близкого конца Пугачев не потерял чувства личного достоинства: шашку, нож и патронницу он согласился отдать не рядовому казаку Дурнову, а «полковнику» Федулову.
У Пугачева еще тлела надежда найти в Творогове защитника, он уговаривал его «кинуть это дело» — не помогло. Тогда он пустился бежать, его нагнали. Поехали дальше. Пугачев не оставлял мысли о спасении. На привале, воспользовавшись оплошностью казака, он схватил лежавшие на земле пистолет и шашку и напал на предателей; его обезоружили, связали и бросили в телегу, где сидели горько рыдавшие жена Устинья и сын.
В ночь с 14 на 15 сентября 1774 года Пугачева доставили в Яицкий городок и сдали властям. Он поражал всех бодростью духа и неустрашимостью. На допросе гордо заявил, что мечтал «умереть славно», и думал, что если не удастся стать царем, то «умереть на сражении: ведь все же я смерть заслужил, так похвальней быть со славою убиту»