[74], не внемля просьбе, – показывали казаки, – старались больше за старшин, обходясь с ними приятельски». Таким образом на первых же порах произошло весьма крупное разногласие: следователи не сменяли старшин, а казаки отказались выбрать уполномоченных. Вслед за тем в войсковом кругу, 9 марта, было прочитано высочайшее повеление о командировании в Кизляр 500 человек казаков на смену той команды, которая там находилась уже более двух лет, и указ Военной коллегии о командировании всего Яицкого войска в погоню за бежавшими калмыками. Объявление это было принято войском с большим неудовольствием, и собиравшиеся 9, 10, 11 и 12 марта круги отличались особым шумом. Сотники и казаки непослушной стороны кричали, чтоб им было разрешено выбрать в походные атаманы простого казака Максима Выровщикова, а атаман и старшины на то не соглашались.
– Максим Выровщиков, – говорил атаман, – был в ссылке, а по грамоте Военной коллегии 1765 года велено, при наряде в службу, посылать старшин по очереди, а буде важная надобность востребует куда отменного достоинства и исправности, то, невзирая на очередь, командировать старшину по усмотрению войскового атамана, ибо до сего казаки начальников себе выбирали слабых и попустительных, которые делали единственно то, что казакам было угодно.
Пользуясь своим правом, атаман Петр Тамбовцев назначил для преследования калмыков старшину Витошнова, полковниками старшин Кадарова, Митрясова и Филимонова, а есаулов, сотников и хорунжих предоставил выбрать самому войску[75]. Послушные казаки командировали от себя 221 человека, а непослушные объявили наотрез, что они не пойдут ни к старшинам в команду, ни в погоню за калмыками на том основании, что будто бы казаков не велено наряжать на службу. Последнее заявление они основывали на копии с именного указа, данного Военной коллегии от 7 декабря 1770 года[76], копии, представленной атаману сотником Тимофеем Севрюгиным в войсковом кругу 11 марта. В копии этой вместо слов «куда их (т. е. в легионную команду) и впредь не наряжать», было написано: «Никуда их впредь не наряжать». Чтение этой копии окончательно отклонило казаков от наряда в командировку. Отказавшись, по наущению сотника Ивана Кирпичникова, послать на смену команду в Кизляр, они требовали удаления старшин, взыскания с них штрафа и выдачи казакам жалованья за пять лет.
Видя всю невозможность исполнения данного поручения, генерал-майор Давыдов и капитан Дурново донесли о том Военной коллегии, а казаки непослушной стороны отправили в Петербург сотника Кирпичникова с 23 человеками[77] в качестве депутатов для испрошения от имени всего Яицкого войска о подтверждении капитану Дурново скорейшего исполнения именного указа со всеми его последствиями[78].
Перед отъездом депутаты просили выдать им паспорты, но как ни войсковая канцелярия, ни Дурново выдать их не соглашались, то казаки заручились верющим письмом от 2700 человек сотников и казаков[79]. Получив от 20 до 30 рублей на человека мирских денег, депутаты отправились в путь.
Выехав из Яицкого городка весной 1771 года после Пасхи, депутаты в июне прибыли в Петербург, где Кирпичников явился к графу Захару Григорьевичу Чернышеву с намерением подать челобитную на имя императрицы. Чернышев не принял прошения и толкнул ногой Кирпичникова так, что тот упал.
– Придите ко мне все, сколько вас здесь есть, – сказал грубо граф Чернышев, – тогда я прошение приму и вас отправлю.
Опасаясь быть захваченными, казаки ходили в Военную коллегию по 3 и по 5 человек и жили в Петербурге на нескольких квартирах, скрывая их даже друг от друга. Жили они в Ямской слободе и для совещаний сходились на рынке.
Отыскав удобный случай, казаки подали прошение в руки самой императрице, которая поручила своему секретарю Козьмину[80]исследовать дело яицких казаков[81]. Исследование это, заключавшееся главнейшим образом в собирании справок и во взаимной переписке правительственных учреждений, продолжалось весьма долго, и казаки, не зная ничего о результатах своей просьбы, прожили в Петербурге с 28 июня по 6 декабря. В этот день они узнали, что их разыскивают и что Военная коллегия «дала чрез полицию приказ по всему Петербургу изыскивать их и на квартирах не держать, яко сущих злодеев». Казаки сняли с себя национальный костюм и, переодевшись в ямское платье, ходили по столице в ожидании резолюции. Деньги, данные им от войска, приходили к концу, и депутаты стали ощущать недостаток в пропитании, а между тем шесть человек из них были уже арестованы и биты плетьми. Затем пойманным обрили бороды, остригли волосы и по приказанию графа Чернышева отправили на службу в полки второй армии. Тогда, видя в вице-президенте Военной коллегии не защитника, а своего преследователя, казаки решились вновь обратиться к самой императрице, от которой они только и ожидали справедливого и милостивого решения дела, продолжавшегося уже 11 лет.
«Богу и тебе, всемилостивейшая государыня, – писали депутаты[82], – всеподданнейшие рабы припадают к стопам вашим с горькими слезами. Помилуй, всемилостивейшая государыня, всех живущих на Яике, которые о тебе жизнь сообразуют и пребывают под вашим императорским покровительством! Сжальтесь, всемилостивейшая государыня, о понесенных нами бедствиях, которые вашему высокомонаршему лицу из наших горестных прошений известны, кои соделают нам и ныне нападки, в противность преподанных высокомонарших законов… Мы бесчасные, всеподданнейшие рабы, не только не имеем удовольствия, но несем бесчеловечное мучение от атамана Петра Тамбовцева и его товарищей старшин [штрафованных], коих и ныне определяет государственная Военная коллегия, а особливо граф Захар Григорьевич Чернышев…
Всеавгустейшая императрица, всемилостивейшая государыня! К освященным вашим стопам всеподданнейшие рабы припадаем со слезами, избавьте монаршим вашим милосердием от сего несносного разорения; не только пришли в упадок, но в самую нищету; ей-ей до того доведены, что мы не в состоянии продолжать вашей императорской службы, за нерешением дела одиннадцать лет и за долговременным здесь бытием. По недостатку нашему на пропитание и на прочую справу, заниманием в великих долгах себя находим. Помилуй, всемилостивейшая государыня, оборони от такого нападения атамана Тамбовцева и всех старшин и господ генералитет, штаб– и обер-офицеров; удостой нас, как прежде, при отце отечества государе Петре Великом находились под протекцией г. генерал-фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева, тако и ныне усердно быть желаем у его высокографского сиятельства графа Григория Григорьевича Орлова, дабы наше Яицкое войско избавлено было от нападения, каковое высочайшее матернее милосердие предпочесть должны не иначе как дарованной нам новой жизнию».
Прошение это было написано в таком числе экземпляров, сколько было казаков в Петербурге, «для того, показывал казак Симеон Матросов, что условились между собой, что если они [Герасимов и Ерин] не успеют оной [челобитной] подать и попадут под караул, то им свой стараться подать и их из-под караула выручать».
Подавший прошение Иван Ерин был задержан, а Герасимов успел скрыться. На вопрос, где живет Герасимов, Ерин отвечал, что не знает, «но думает, что слоняется около рынка». Тогда, по приказанию императрицы, Ерин был отправлен к генерал-прокурору князю Вяземскому с тем, чтобы он допросил его о желаниях казаков[83]. Но прежде чем императрица могла узнать подробности всего происходящего в Яицком войске, большинство их депутатов было арестовано и отправлено в Петропавловскую крепость. Оставшиеся свободными не знали, что делать, и, наконец, Кирпичников, за отсутствием графа Григория Григорьевича Орлова, обратился к брату его Ивану Григорьевичу с просьбой о покровительстве. Братья Орловы не были сторонниками распоряжений графа Захара Чернышева и относились к ним с иронией. «Захар и Иван Чернышевы, – писал лорд Каскарт графу Рошфору[84], – деятельны, тонки и хитры; способны запутать дело, но не руководить им».
Не сочувствуя графу Чернышеву и его поступкам, граф И.Г. Орлов дал Кирпичникову письмо к Дурново и советовал отправиться на Яик, не являясь в Военную коллегию[85].
– С этим письмом, – прибавил граф, – вас пропустят куда хотите.
Кирпичников так и поступил: он достал копию с высочайшего указа капитану Дурново, взял с собой письмо графа Орлова и, оставив в Петербурге сотника Горохова, сам с остальными товарищами, избежавшими ареста, отправился в Яицкий городок, где в то время волнение казаков и их неудовольствие достигло крайних пределов.
Через пять дней по отправлении Давыдовым и Дурново донесения в Военную коллегию, и именно 30 марта 1771 года, писарь духовного правления Мостовщиков явился к войсковому атаману Тамбовцеву и объявил, что непослушной стороны казак Иван Яганов говорил ему, что если будет собран круг и будут командировать казаков на службу, то 500 человек захватят пушки и пороховой погреб, а 500 будут около круга в резерве и учинят нападение на атамана со старшинами, на всех согласных, на генерал-майора Давыдова и на всю регулярную команду[86]. Показания Мостовщикова были тотчас представлены Тамбовцевым следственной комиссии, в присутствии которой Мостовщиков подтвердил свое показание и заявил, что Яганов заперся и указал на казака Легошина, будто бы говорившего эти слова. Легошин, по обыкновению, отпирался, но после священнического увещани