Ваше сиятельство довольно изволите знать здешний народ, в грубости и легкомыслии погруженный, а особливо казаков, которые от их командиров совсем избалованы и вольны и ни в какую службу неспособны, а на всякое зло предприимчивы. При всем том знатных одних генералов, кои имеют на себе орден, чтут и боятся».
Веревкин писал о том же и сибирскому губернатору, просил присылки войск и присовокуплял, что почти вся Исетская провинция перешла на сторону самозванца. Генерал Чичерин, еще ранее получения этого письма, отправил в Челябинск, под начальством подпоручика Федота Пушкарева, роту тобольского батальона и с нею полевую артиллерию, для доставления на Оренбургскую линию. Едва успела эта рота вступить в город, как в воскресенье, 5 января, но окончании заутрени, челябинские казаки, в числе 200 человек, под предводительством хорунжего Наума Невзорова, бросились на орудия, стоявшие против воеводского дома и овладели ими. Расставив своих часовых с зажженными фитилями, Невзоров угрозой открыть по городу огонь намерен был заставить жителей покориться. Но предводимая им толпа слишком увлеклась успехом и, не оставив у пушек никакого прикрытия, ворвалась в дом воеводы Веревкина, захватила как его самого, так и всех у него живших. Связав Веревкину руки и ноги, казаки били его до полусмерти и, разодрав платье, почти полунагого потащили за ноги и за волосы по улице в свою войсковую избу[937]. Там связали его еще крепче, «так что и кожу с рук и ног содрали», и били прикладами, пинками и кулаками. Полумертвому воеводе, по-видимому, не было спасения, но явившийся на помощь подпоручик Пушкарев избавил Веревкина от мучительной смерти.
Услышав шум и крики, Пушкарев собрал свою роту, отбил у мятежников орудия, оставленные под охраной нескольких человек часовых, а затем проложил себе путь штыками к войсковой избе и освободил Веревкина. Предводитель толпы, хорунжий Невзоров, бежал из города, часть жителей которого была в страхе, а другая в волнении [938].
На другой день были получены известия, что находящиеся вокруг города крепости Чебаркульская и Коельская, слободы Верхнеувельская и Кундравинская заняты мятежниками. Повсюду население встречало бунтовщиков с радушием, имея во главе духовенство. Всякая попытка отдельных лиц убедить население сопротивляться мятежникам кончалась весьма печально для уговаривающих. В слободе Кундравинской поручик Максимов был удавлен за то, что уговаривал не сдаваться подходившей толпе[939]. Ворвавшись в селение, бунтующая толпа прежде всего разбивала кабаки, захватывала деньги, уничтожала конторские бумаги и заставляла население присягать императору Петру III. Все приставшие к мятежникам надевали через правое плечо кусок белого полотна, а желавшие остаться верными правительству покидали свои дома, имущество и бежали в Челябу. «Все находящиеся в Исетской провинции заводские крестьяне, – доносил товарищ воеводы, коллежский асессор Свербеев[940], – уже и последние дворянина Демидова Кыштымского и Каслинского заводов, от злодейского башкирского и казаков возмущения известному самозванцу отложились».
Таким образом, окруженный почти со всех сторон мятежниками, Челябинск мог полагаться лишь на свою силу. Собранные для защиты крестьяне и казаки почти все разбежались, и в городе осталось купечество, рота рекрут и рота тобольского батальона, состоявшая из 300 недавно обученных рекрут. Командир этой роты, подпоручик Пушкарев, принял меры к защите: расставил вокруг города пикеты и на важнейших пунктах небольшие команды.
Между тем бежавший из Челябинска хорунжий Невзоров собрал в подгородных деревнях 160 человек и в ночь на 7 января подошел с ними к Челябинску. Он требовал, чтобы жители не противясь впустили его в город, и уверял, что государева сила в 40 тысяч человек подходит к Челябинску и все противящиеся будут преданы жестокому мучению. Получив отказ, Невзоров отправился в Кундравинскую слободу ко вступившему уже в командование башкирцами атаману Грязнову и вместе с ним подошел к городу.
Остановясь в деревне Маткиной, в двух верстах от Челябинска, Грязнов 8 января прислал два воззвания: одно на имя товарища воеводы Василия Ивановича Свербеева, а другое жителям и всякого звания людям.
«Я в удивление прихожу, – писал Грязнов Свербееву, – что так напрасно закоснели сердца человеческие и не приходят в чувство, а паче не иное что как делают разорение православным христианам и проливают кровь неповинно, а паче называют премилосердощедрого государя и отца отечества великого императора Петра Федоровича бродягою, донским казаком Пугачевым; вы же думаете, что одна Исетская провинция имеет в себе разум, а прочих почитая за ничто или словом сказать за скоты. Поверь, любезный, ошиблись, да и ошибаются многие, не зная, конечно, ни силы, ни писания; если бы мы нашего премилосердого отца отечества великого государя были не самовидцы, то б и мы в сомнении были. Верь, душа моя, несомненно, что верно и действительно наш государь-батюшка сам истинно, а не самозванец: что ж за прибыль быть православным христианам в междоусобии и бранях и проливать кровь неповинных, и за что ваш господин воевода с артиллерийской командой взялся вернейших слуг государя приводить в разорение? Пожалуй, сделай себя счастливым, прикажи, чтобы безо всякого кровопролития сделать и крови напрасно не проливать. Если же после сего последнего до вас увещания в склонность не придете, то обещаюсь Богом подвигнуть мои, вверенные от его императорского величества, войска, и уже тогда никакой пощады ждать вам надеяться не предвижу; от мала и до велика прошу, яко брата, уговорить; вас же, если сие сделаете, обещаю вам перед Богом живот, а не смерть; закоснелым же, кто не придет в чувство после сего, благополучия ожидать не остается. Разве мы не сыны церкви Божией? Опомнитесь, други и браты о Бозе! Затем, сократи, оканчиваю сим и остаюсь при армии, посланной от его императорского величества главной армии полковник Иван Грязнов».
В другом воззвании, обращенном к населению, Грязнов старался доказать, что со вступлением на престол Петра III Россия избавится от ига работы.
«Всему свету известно, – писал он, – сколько во изнурение приведена Россия, от кого ж – вам самим то небезызвестно: дворянство обладает крестьянами, но хотя в законе Божием и написано, чтоб они крестьян так же содержали, как и детей, но они не только за работника, но хуже почитали собак своих, с которыми гонялись за зайцами; компанейщики завели премножество заводов и так крестьян работой утрудили, что и в ссылках того никогда не бывает, да и нет, а напротив того, с женами и детьми малолетными не было ли ко Господу слез?»
Грязнов говорил, что дворянство заставило государя Петра Федоровича 11 лет скитаться за то, что он приказал, чтоб у дворян не было крестьян во владении, что и теперь то же дворянство распустило слух, будто государь самозванец, донской казак Пугачев, наказанный кнутом и имеющий на лбу и щеках клейма. Требуя сдачи города, Грязнов уверял, что каменные стены не спасут его, и удивлялся, что население не желает себе добра и не покоряется. «Орды неверные государю покорились, – говорил он, – а мы противотворничаем».
Посланный с этими воззваниями был задержан в Челябинске, и Грязнов не получил ответа. Подойдя к городу, он приказал своей толпе растянуться в одну линию, чтобы напугать гарнизон значительностью своих сил, и открыл огонь из пяти пушек. Из Челябинска отвечали ему выстрелами из 18 орудий, и мятежники, не видя возможности взять город, после 50 выстрелов отступили опять к деревне Маткиной[941]. В этот день в Челябинск успел пробиться шедший из Сибири небольшой отряд под начальством секунд-майора Фадеева[942]. Воевода Исетской провинции Веревкин 9 января отправил в толпу манифест императрицы от 29 ноября, но Грязнов в тот же день вернул его со своим объяснением.
«Рассмотрение нами чинено, – писал предводитель шайки[943], – и по рассмотрении сия ваша бумажка посылается обратно. Из манифеста же усматривается, якобы государь наш церкви разорял и прочие чинил непорядки, о таковых непорядках написанных мы не ныне уже известны, что написано напрасно и персонально с государем было говорено; вы ж, не видя [его], называете Емельяном Пугачевым, а мы, видя, и свидетельствовали. Как дерзнуть может, да и печатовать более к увещеванию. Гришек-расстриг видно не находят, да и вы не дураки ли: Дмитрий царевич был весьма малолетен, а Гришка назвался уже взрослым! Почему ж можно было опознать его, как наш батюшка всемилостивейший государь уже не малых лет принимать изволил Россию. Следственно, кого б я видал прежде, но и на всех послаться могу, что узнаю через двадцать лет, нежели через одиннадцать. Итак, если отыщутся у вас благоразумные люди, рассудить могут, что и узнать можно. Так вы лихо не подумайте того, что дворяне привыкли всей Россией ворочать, как скотом, но еще и хуже почитают собак, а притом без малых жить не привыкли; а государь все то от них отобрать изволил, так чрез то дворяне умыслили написать хулу, а признали быть за лучшее владеть Россией сами и всеми угодными им угодностями. И для того благоволите город сдать без всякого напрасного православным кровопролития. Если ж вы так отдаться не согласны, дать нам вскоре знать, ныне же через два часа присылкой нарочного не умедлить. Вы думаете и опасаетесь прислать человека? Так не извольте сомневаться, мы не таковых сердец, как вы, нашего [посланного] удерживаете; если же своего жаль выслать – нашего [вышлите], и для того немедленно дайте знать, или знатную от вас персону, хотя для переговорки; право, пустим обратно».
Переговорка эта не состоялась, и 10 января толпа мятежников, усиленная прибытием крестьян с Кыштымского и других заводов и возросшая до 5 тысяч человек, с восемью пушками снова подошла к Челябинску, но была отбита, причем хорунжий Невзоров был захвачен в плен