– Ну, Пугачев, – говорил он дня через четыре, – я сыну своему приказал, чтобы сегодня приезжал к церкви и нас бы смотрел у попова двора, так попросимся мы теперь у офицера.
– Хорошо, – отвечал Пугачев, и оба арестанта в 8 часов утра, 29 мая, отправились к караульному офицеру, прапорщику Зыкову.
Арестанты просили офицера отпустить их к священнику Ивану Ефимову, для прошения милостыни, но так как большая часть конвойных была отправлена на работу с арестантами и в остроге оставалось мало солдат, то Зыков отказал в их просьбе и обещал отпустить после, когда колодники возвратятся с работы. Часу в десятом утра Пугачев и Дружинин снова обратились с просьбой, и тогда прапорщик Зыков, назначив к ним конвойными Дениса Рыбакова и пожелавшего сопровождать их солдата Григория Мищенко, приказал им «далее объявленного священника с теми колодниками никуда не ходить и чрез полчаса быть обратно на тюремном дворе»[256]. Приказание это не было исполнено, и трое из отпущенных не возвратились, а четвертый пришел в девятом часу вечера совершенно пьяный.
Придя в дом священника Ефимова и поздоровавшись с ним, Дружинин вынул несколько денег из кармана и просил попа послать за вином, пивом и медом, говоря, что желают выпить от тоски. Ефимов вместе с соборным дьячком Петром Ивановым тотчас же отправились в кабак и купили там вина на 15, пива на 7 и меду на 14 коп. Выпив по две чарки вина и по стакану пива и меду, Пугачев и Дружинин подпаивали больше солдата Рыбакова, как человека, не знавшего о намерении их бежать. Когда Рыбаков совсем опьянел, тогда они попрощались со священником и сказали, что пойдут на тюремный двор. Проводив гостей до ворот, священник запер их и возвратился домой, а они четверо отправились далее и, отойдя несколько шагов, увидели кибитку с лошадью, которой правил Дружинина сын Филимон. Чтобы Рыбаков не догадался, Дружинин закричал сыну:
– Эй, ямщик, что возьмешь отвезти в кремль?
– Пять копеек.
– Ну, постой, отвези.
Филимон подъехал, а Пугачев и Дружинин посадили сперва пьяного Рыбакова в телегу, потом сели сами с Григорием Мищенко и, закрыв кибитку рогожей, поехали по большой казанской дороге. Как ни был пьян Рыбаков, но, отъехав верст восемь от Казани, он очнулся.
– Что, брат, так долго едем? – спросил он у Пугачева.
– А вот видишь, – говорил Емелька шутя, – кривой дорогой везут.
Отъехав еще с полверсты, кибитка остановилась недалеко от дворцового села Царицына. Дружинин взял в охапку пьяного Рыбакова, высадил его из кибитки, а сами, ударив, но лошади, поехали по большой дороге[257]. Пьяный Рыбаков добрел до села Царицына и упал близ управительского дома. Здесь пролежал он до тех пор, пока управитель, Петр Кондратьев, растолкав его, спросил: какой он команды и как попал в село? Не понимая, где он находится, Рыбаков отвечал только, что идет в Казань, но не знает дороги, и просил дать ему подводу. Кондратьев подводы ему не дал, а советовал идти пешком по большой дороге[258].
– Там, – сказал Кондратьев, – за беспрерывно едущими разными людьми тебе легко будет дойти до Казани, и ты к команде явиться можешь.
Рыбаков побрел и в 9 часов вечера явился к тюремному караульному офицеру, который лишь на другой день донес о побеге двух арестантов дежурному по караулам капитану Васильеву. Последний 1 июня уведомил о происшествии Казанскую губернскую канцелярию, но рапорт его был получен в канцелярии только 3 июня. Губернатор фон Брандт не придавал бегству Пугачева особого значения, хоть и сделал некоторые распоряжения к поимке беглых. Он отправил в пригород Алат капрала Семена Коршунова, чтобы разведать у тамошних жителей, не был ли там Дружинин с Пугачевым, и если был, то не знают ли, куда они уехали. Коршунов, конечно, не нашел там ни Дружинина, ни Пугачева и, поручив обывателям задержать колодников, если б они появились в пригороде, сам возвратился в Казань[259]. Тогда Брандт поручил Симбирской, Свияжской и Пензенской провинциальным канцеляриям отыскивать Пугачева и просил управителя дворцовой Малыковской волости, титулярного советника Познякова, и экономического казначея, подпоручика Максимова, принять все меры к поимке «утеклецов», причем обратить особенное внимание на иргизские поселения.
«Как живущие на Иргизах раскольники, – писал Брандт[260], – бесстрашно всяких бродяг к себе приемлют, каковых посланными командами уже много переловлено, то и есть причина думать, что показанный Пугачев с его товарищи первое прибежище иметь будет в тех раскольнических селениях. И чего ради вам, управителю, секретным образом самому тотчас следовать на иргизские селения и всеми образы стараться разведывать, не укрываются ли там вышепоказанные беглые колодники и солдат, и ежели сыщутся, то, поймав, под крепким караулом пришлите ко мне».
Позняков объехал все иргизские селения, но нигде «утеклецов» не нашел[261]. Только когда подведомственные казанскому губернатору учреждения донесли, что «утеклецы», Пугачев и Дружинин, не найдены, Брандт сообщил о побеге Пугачева Донской войсковой канцелярии и донес генерал-прокурору князю Вяземскому.
«Письмо вашего сиятельства, – писал Брандт[262], – от 10-го числа минувшего мая, в котором соизволили объявить именное высочайшее ее императорского величества повеление об учинении содержащемуся здесь раскольнику, беглому войска Донского казаку Емельяну Пугачеву, наказания его плетьми и о посылке его в город Пелым, я получить честь имел, но исполнения по тому указу не учинено для того, что предоказанный Пугачев, за три дня до получения сего вашего сиятельства письма, с часовым, бывшим при нем солдатом, бежал…»
Хотя Брандт и уверял князя Вяземского, что им приняты самые «строжайшие способы» к отысканию бежавших, но обстоятельства складывались так, что Пугачев мог спокойно развивать свои замыслы. Подписав письмо князю Вяземскому 21 июня, Брандт не отправил его с нарочным, а приказал сдать на почту, где оно и пролежало шесть дней[263]. 27 июня письмо это было отправлено из Казани в Московский почтамт и шло настолько долго, что лишь 8 августа достигло до Петербурга[264]. В этот день получил его князь Вяземский, а в 12 часов ночи 13 августа сообщил его вице-президенту Военной коллегии, графу З.Г. Чернышеву.
Известие, полученное в Петербурге о побеге Пугачева, произвело более сильное впечатление, чем в Казани, и было оценено по достоинству. Граф Чернышев в ту же ночь сделал необходимые распоряжения, и утром 14 августа были подписаны им указ оренбургскому губернатору генералу Рейнсдорпу и грамота войску Донскому:
«Как содержащийся в Казанской губернии, – писал Чернышев Рейнсдорпу[265], – войска Донского казак раскольник Емельян Пугачев, с часовым, бывшим при нем, солдатом, из Казани бежал, то государственная Военная коллегия и не оставляет вам, генерал-поручику, рекомендовать с тем, не шатается ли объявленный беглый казак Пугачев и с ним солдат, бывший при нем на часах, в селениях вашей губернии, а особливо Яицкого войска в жилищах».
Рейнсдорпу, точно так же и Донской войсковой канцелярии, предписано употребить все меры к отысканию Пугачева по хуторам и станицам, и если он будет пойман, то заковать в крепкие кандалы и «за особливым конвоем» отправить в Казань.
В войске Донском Пугачева нечего было и искать, – там его не было, а генерал Рейнсдорп 18 сентября донес Военной коллегии, что принял должные меры, но пока беглые еще не отысканы[266]. Рапорт свой Рейнсдорп подписывал в тот самый день, когда Пугачев, уже с титулом императора Петра III и окруженный значительной толпой вооруженных яицких казаков, овладел Бударинским форпостом и подходил к Яицкому городку…
Глава 7
Пугачев на Таловом умете признается Ереминой Курице, что он государь Петр III. – Свидание Пугачева с яицким казаком Григорием Закладновым. – Результаты свидания.
Отделавшись от солдата Рыбакова, беглецы направились прямо в татарскую деревню Чирши, где ожидала их жена Дружинина с остальными детьми: сыном и дочерью. Пробыв в деревне одни сутки, Дружинин купил у татарина лошадь за два рубля с полтиной, взял семью и вместе с Пугачевым и Мищенко поехали в близлежащий лес, где и простояли целый день. Ночью Дружинин ходил в пригород Алат, чтобы взять из своего дома ев. иконы, но, подойдя ко двору, увидел караул, поставленный по распоряжению капрала Коршунова. Возвратясь в лес, Дружинин сообщил о своей неудаче товарищам, и они в ту же ночь тайком проехали чрез пригород и у Куровского перевоза переправились через реку Вятку. Отсюда чрез Керженки беглецы направились к Котловке, где переехали через реку Каму и, проехав село Сарсасы, остановились поблизости его в поле. Здесь Пугачев вспомнил, что когда он содержался еще в «черных тюрьмах» под губернской канцелярией, то из Сарсас приводили арестантов, отправляемых на поселение, и конвоировавший их крестьянин Алексей Кандалинцев, узнав, что Пугачев донской казак, и предполагая, что он раскольник, познакомился с ним.
– Откуда ты прислан? – спрашивал тогда Кандалинцев Пугачева.
– С Иргиза, от отца Филарета, за крест и бороду.
– Филарет мне знаком, – заметил Кандалинцев, – и ко мне ездит.
Хотя в этом только и заключалось знакомство, но Пугачев был уверен, что если он придет к Кандалинцеву, то тот его не выдаст. Отправившись в село Сарсасы, он скоро отыскал своего казанского знакомого.