об о том никому не сказывать, так и тебе теперь даю; ведь мне большой нужды нет, донской ты казак или нет, а если мы приняли тебя за государя, значит, тому так и быть.
– Если так, то смотри же держи в тайне. Я подлинно донской казак Емельян Иванов. Я был на Дону и по всем тамошним городкам, везде молва есть, что государь Петр III жив и здравствует. Под его именем я могу взять Москву, ибо прежде наберу дорогой силу, и людей у меня будет много, а в Москве войска никакого нет. Не потаил я о себе и, кто я таков, сказывал Караваеву, Шигаеву, а также и Пьянову.
Вызвав такое признание Пугачева, Зарубин был в восторге и при первом свидании с Мясниковым не утерпел, чтобы не сообщить ему этой новости[291].
– Нам какое дело, государь он или нет, – отвечал самонадеянно Мясников, – мы из грязи сумеем сделать князя. Если он не завладеет Московским царством, так мы на Яике сделаем свое царство.
Итак, происхождение и личность Пугачева для яицких казаков не имели никакого значения; им необходим был человек чужой среды, никому не известный в войске, человек такой, который, воспользовавшись уверенностью русского народа, что Петр III жив, провозгласил бы себя государем и возвратил войску Яицкому все его прежние права, привилегии и вольность.
«Когда он [Пугачев] открылся нам, – говорил впоследствии Мясников казаку Горшкову[292], – что бежал из Казани и, скитаясь по степям, ищет укрыться от строгих поисков, тогда мы, по многим советываниям и разговорам, приметили в нем проворство и способность. Мы вздумали взять его под свою защиту и сделать над собой властелином и восстановителем своих притесненных и упадших обрядов и обычаев, которые давно стараются у нас переменить. Хотя по бывшим у нас на Яике происшествиям и принуждены мы были остаться безо всякого удовлетворения и, как, может быть, многие думали, в спокойном духе, но искра злобы за такую несправедливость всегда у нас крылась до тех пор, пока изобрели удобный случай и время. Итак, для сих-то самых причин вздумали мы принять его покойным государем Петром Феодоровичем, дабы он восстановил прежние наши обряды, а бояр, которые больше всего в сем деле умничают, всех истребить, надеясь на то, что сие наше предприятие будет подкреплено и сила наша умножится от черни, которая тоже вся притеснена и вконец разорена».
Так думали главные вожаки и решились не только не выдавать никому признания Пугачева, а, напротив, убеждать всех и каждого, что он истинный и природный государь. Эти убеждения, подкрепляемые той пользой, которую может извлечь войско от принятия к себе государя, были настолько сильны, что многие лица, сначала сторонившиеся, как, например, братья Кожевниковы, примкнули впоследствии к вожакам и явились самыми деятельными их пособниками. Тот же Харчов, который видел беду в том, что Пугачев поселился на хуторе Кожевниковых, впоследствии сам явился к самозванцу с поклоном.
Последний, признавшись Зарубину (Пике), поехал вместе с ним обратно к Кожевниковым, и на дороге они встретили двух казаков: Козьму Кочурова и Петра Чапова. Оставив Пугачева, Чика поскакал, чтобы догнать казаков.
– Куда вы? – кричал им Чика.
– Стрелять сайгаков! А ты куда? Кто с тобой едет?
– Государь Петр Федорович.
Кочуров и Чапов остановились в изумлении. Зарубин [Чика] приказал им сойти с лошадей и когда самозванец к ним подъедет, то поклониться ему низко. То и другое приказание было исполнено.
– Здравствуйте, – говорил Пугачев, – куда едете?
– Стрелять сайгаков.
– Нет, други мои, если вы со мной встретились, то оставайтесь при мне. Я ваш государь, и смотрите не уходите, а если убежите, то я, вступив в городок, велю вас повесить; от меня вы нигде не укроетесь.
Казаки повиновались и последовали за Пугачевым и Никой, которые, побоявшись ехать на хутор Кожевникова, остановились ночевать у казака Василия Коновалова.
– Что, Василий Семенович, – спрашивал Пугачев, – не было ли из городка посылки?
– Нет, все было тихо, – ответил Коновалов и предложил приехавшим сходить с ним в баню, случайно в этот день истопленную.
Гости охотно согласились, и по выходе из бани Коновалов дал Пугачеву свою набойчатую рубашку, бумажный пестрый халат, а под него надел нагольный тулуп. После бани Ника сбегал к Кожевниковым, выпросил у них палатку, а у Коновалова хлеб, котел, круп и мяса и чуть свет на следующее утро отправились обратно на Усиху. С Пугачевым были в это время: Ника, Сидор Кожевников, Василий Коновалов, Алексей и Кузьма Кочуровы и Сидор Васильев. Добравшись до реки Усихи, они разбили там палатку для Пугачева, а сами жили биваком под открытым небом, дней десять.
В это время приходили к Пугачеву с разных мест: одни для того, чтобы только посмотреть на проявившегося государя, а другие – чтобы посмотреть и, оставшись, послужить государю, увеличить толпу самозванца. На другой день после приезда на Усиху прибыл в стан Пугачева и Михайло Кожевников.
– Что, не приезжали ли к тебе какие люди? – спрашивал самозванец с любопытством.
– Нет, батюшка, никто не приезжал, – отвечал спрошенный.
Пугачев успокоился и был особенно доволен, когда ему сказали, что из городка приехал казак Иван Харчов и привез с собой полведра водки.
– Чадо, ты зачем сюда приехал? – спрашивал Пугачев Харчова.
– Мы слышали о вас, батюшка, что вы в здешних местах обретаетесь, так я приехал вас посмотреть.
– Смотрите, детушки, смотрите, я весь тут. Если вы меня сбережете, то и я вас сберегу и не оставлю.
– Если Бог допустит, то мы рады вашему величеству послужить.
Харчов предложил самозванцу привезенный им подарок, и все сели обедать. Началась попойка.
– Здравствуй я, надежа-государь! – провозгласил Пугачев, поднимая чарку.
Все выпили за здоровье государя и хотели пить за здоровье императрицы.
– Нет! – закричал Пугачев. – За здоровье ее не пейте, я не велю, а извольте кушать за здоровье Павла Петровича.
Казаки исполнили приказание, и Пугачев, подняв чарку, провозгласил: «Здравствуй, наследник и государь Павел Петрович!»
– Ох! Жаль мне Павла Петровича, – прибавил он, утирая как бы навернувшиеся на глаза слезы.
Казаки смотрели на самозванца с умилением и верили в искренность его родительских чувств.
После обеда и попойки, когда Пугачев лег и притворился спящим, Харчов отозвал в сторону Михайлу Кожевникова и спросил его, заметил ли он все приметы государя.
– Я никогда не видывал государя, – отвечал Кожевников, – так почем же мне знать его приметы?
– Я сам, брат, никогда его не видывал, но один старик, отставной казак, мне рассказывал, что государь имел приметы такие: на одном виске пятно от золотухи, переднего зуба нет, на лице есть черные пятнышки и когда рассмеется, то один глаз прищуривает.
Пугачев подслушал этот разговор и впоследствии, как увидим, воспользовался им в свою пользу.
– Если у государя были такие приметы, – заметил Кожевников, – то он очень походит на него.
– И мне кажется, – отвечал Харчов, – что приметами он схож.
Пугачеву не нужно было более притворяться, и он сделал вид, что проснулся. Харчов стал ему откланиваться.
– Смотри же, послужи мне, – говорил ему самозванец, – рассказывай надежным людям и выезжайте на плавню[293], а я к вам приеду с теми, которые ко мне соберутся.
– Хорошо, надежа-государь, буду о вас рассказывать.
Харчов уехал, и Пугачев остался с Михайлом Кожевниковым.
– Как же вы хотите явиться на плавне? – спрашивал по отъезде Харчова Михайло Кожевников. – Там будут атаман и казаки с послушной (старшинской) стороны, так, я думаю, вас принять не согласятся.
– Если они станут противиться, – отвечал Пугачев, – так мы всех их перевяжем и пойдем в городок.
– А они дадут знать, и комендант Симонов с регулярными войсками и старшинскими казаками не допустят вас до городка.
– Я сначала с ними обошлюсь: если примут – хорошо, а не примут – так пойду мимо и стану пробираться в Русь.
– Как это? С кем в Русь идти-то, ведь у вас немного людей будет.
– Нет, я думаю, ко мне много пристанет. Если-де людей будет мало, так я опять скроюсь; мне не надлежало еще теперь являться, да не мог я вытерпеть притеснения народного. Во всей России чернь, бедная, терпит великие обиды и разорения, для нее-то хочу я теперь показаться, и она вся ко мне пристанет. Сам я царствовать уже не желаю, а восстановлю на царство государя цесаревича и во всех местах поставлю новых судей, так как у нынешних усмотрена мной большая неправда[294].
Глава 11
Деятельность в Яицком городке. – Приготовление знамен. – Посылка депутатов на реку Усиху. – Необходимость в бумажном человеке. – Иван Почиталин, первый секретарь Пугачева. – Пребывание самозванца на Усихе открыто.
По возвращении в городок Шигаева и Караваева партия, посылавшая их на Таловый умет, деятельно работала в пользу Пугачева. Старый казак Василий Плотников пригласил к себе соседа, казака Якова Почиталина, чтобы переговорить с ним и посоветоваться.
– Что новенького? – спрашивал Почиталин.
– Вот что я тебе скажу, – отвечал Плотников. – У нас проявляется государь Петр Федорович.
– Как это он здесь обретается? Кто его видел и где?
– Он, говорят, приехал на Таловый умет из Казани, и сперва увидел его Григорий Закладнов, а потом ездили смотреть Денис Караваев и Максим Шигаев. Кажется, он точный царь, потому что показывал им царские свои знаки, а Караваев говорит, что видел у него герб на виске под волосами. Он (Пугачев) объявил Шигаеву и Караваеву, что пришел сюда на отеческую и нашу славу, просит Яицкое войско принять его к себе, проводить до Петербурга и возвести на царство по-прежнему, а за это обещает жаловать войско своими милостями, разобрать бывшие наши со старшинами тяжбы, за все наши обиды и притеснения вступиться, виноватых наказать, а нас наградить. Я присоветовал Караваеву и Шигаеву, когда они ехали к нему на Таловую, скрыть его, пока войско соберется в город, а когда соберется, то оно и решит: принять его или не принять? По тому моему совету казаки Чика и Мясников взяли его на свои руки, и теперь не знаю, где он находится… Как ты думаешь, ладно ли я сделал?