У помещиков средней руки дворня была также весьма многочисленна: в имении Лунина из общего числа душ было 9 % дворовых, у князей Голицыных – 5 %, у Авд. М. Нарышкиной – 7 %, у князя М. Голицына – 10 % и проч.[380]
Окружать себя многочисленной дворней, а в особенности свитой, считалось весьма почетным. По свидетельству Добрынина, белорусский губернатор ходил на службу в наместническое правление не иначе как предшествуемый и сопровождаемый чиновниками и знатнейшим шляхетством губернии, пажами и швейцарами.
Многочисленная свита и прислуга были, конечно, излишней роскошью, но вполне соответствовали тогдашней обстановке. Образ жизни был гостеприимный и более или менее широкий, смотря по богатству и званию. Почти у всех были обеденные столы для их знакомых и подчиненных. Люди праздные, ведущие холостую жизнь, затруднялись только в выборе, у кого обедать или провести вечер. У графа К.Г. Разумовского был всегда открытый стол на 50 человек; много бывало у него за столом таких гостей, которых он никогда не знавал и видел в первый раз. Обер-гофмейстер Л.А. Нарышкин был известен своей роскошной жизнью[381] и радушным гостеприимством.
Радушие и роскошное гостеприимство были настолько развиты у нас, вошли, так сказать, в плоть и кровь, что всякая другая обстановка была непонятна и возбуждала в русском человеке негодование или сожаление. Говоря об Италии, Д.И. фон Визин замечает: «В редких домах играют в карты, и то по гривне в ломбер. Угощение у них в вечер, конечно, четыре рубля не стоит. Свечи четыре сгорит восковых, да копеек на пять деревянного масла. Обедать никто никогда не унимает [не приглашает, не оставляет]. Мой банкир, человек пребогатый, дал мне обед и пригласил для меня большую компанию. Я, сидя за столом, за него краснелся: званый его обед был несравненно хуже моего вседневного в трактире». По словам фон Визина, столовое белье во всей Франции было «так мерзко, что у знатных праздничное несравненно хуже того, которое у нас в бедных домах в будни подается». 9 октября 1764 года Порошин записал в своем дневнике, что за обедом у наследника рассуждали о придворных маскарадах и были очень недовольны скромностью в угощении. «Говорили, что если так продолжаться будут, то многие со временем не станут ездить: стола нет, пить ничего не допросишься, кроме кислых щей; игры нет». Граф Н.И. Панин склонялся на сторону большинства и высказывал, что лучше совсем не давать при дворе маскарадов, чем давать с такой экономией[382]. Мнение это казалось тем правильнее, что рядом с этим в домах частных лиц задавались лукулловские обеды, маскарады и балы, на которых лилось рекой вино, бывшее, говорит Добрынин, «очень ясным таинством плоти и крови измученных крестьян».
Привыкшее к кутежам, попойкам и обиженное указом 1765 года, запрещавшим возить с собой в город водку, дворянство, собравшись в комиссию уложения, хлопотало о пожаловании его водочной привилегией. «Дворянство, – говорили депутаты, – имея штаб и обер-офицерские чины, приехав в город, за неимением при себе домовой водки и вина, принуждены бывают покупать водку и вино с противными и непристойными специями и запахом, почему дворянство по характерам их принуждено видеть в том себе недостаток».
«Упадая к монаршим стопам», дворянство просило дозволить возить водку по-прежнему и заявляло, что ему дорога будет «сия высокомонаршая милость»[383].
Вино и званые обеды заполняли пустую и праздную жизнь испорченного века. Стол князя Потемкина стоил ежедневно 800 руб., а князя П. Зубова, графа Н.И. Салтыкова и графини Браницкой стоил придворной конторе ежедневно по 400 руб. и сверх того напитки, кофе, шоколад и проч. по 200 руб. в день. Стол Теплова стоил императрице 7000 руб. в год. Он просил, чтобы ему выдали деньгами, но придворное ведомство не согласилось. У богатого помещика Головина ежедневно подавалось семь родов кушаний, но число блюд доходило до 40 и более. Для каждого кушанья был отдельный повар, обязанный принести приготовленное в столовую в белом фартуке и колпаке. Все, говорит Болотов, не только знатные и богатые, но и люди с средним состоянием старались есть на серебре и заказывали себе серебряные сервизы, нередко из последних средств или в долг. Быть по уши в долгах и не платить их не считалось бесчестным, но иметь «гнусный» стол или «скаредную» квартиру было предосудительно. «Как у двора, так и в столице, – говорит фон Визин[384], – никто без долгу не живет, для того чаще всех спрягается глагол: быть должным; глагол этот не спрягается в прошедшем времени, ибо никто долгов не платит».
Описывая бал и ужин, данные Шереметевым в честь императрицы в подмосковной деревне, французский посол граф Сегюр говорит, что он никогда не видал такого большого числа золотых и серебряных сосудов, столько фарфора, мрамора и порфира. «Наконец (что многим покажется странным), весь хрусталь на столе на сто приборов был изукрашен и осыпан дорогими каменьями всех цветов, родов и самой высокой цены».
Для встречи императрицы в Шилове, во время путешествия ее в Белоруссию в 1780 году, Зорич построил огромный дом, богато убрал его и выписал из Саксонии фарфоровый сервиз, стоивший 60 тысяч рублей. Любители представляли пантомиму, для которой было приготовлено до 70 декораций. Он устроил три рода благородных спектаклей: во французской опере играли княгиня К.А. Долгорукая, графиня Меллина и другие; в русской комедии и трагедии участвовали князь П.В. Мещерский с женой, а балет танцевал Д.И. Хорват с кадетами шкловского корпуса. После спектакля был ужин, а затем фейерверк, который приготовлял генерал-майор Меллисино в течение нескольких месяцев и один павильон которого состоял из 50 тысяч ракет. Зорич жил очень широко, и в его имение, Шклов, стекались со всех концов люди всякого рода, звания и наций. Здесь были родственники и прежние сослуживцы Зорича по гусарскому полку, офицеры, не имеющие приюта, игроки, авантюристы всякого рода, французы, итальянцы, немцы, сербы, молдаване, турки – «словом, всякий сброд и побродяги».
Получивший в той же Могилевской губернии большие имения И.Н. Корсаков поселился в 30 верстах от Могилева в деревне Желивль. Туда приезжали к нему все родственники из Смоленской губернии, и ежедневно у него бывало до 80 гостей. Шампанское пили не только гости, но и приехавшая с ними прислуга[385].
Во время путешествия императрицы в Крым были устраиваемы иллюминации на протяжении 50 верст, строились дворцы на болотах, разводились временные парки среди степей. В Смоленске Екатерина II давала бал, на который собралось до 300 дам. «Они показали нам, – говорит Сегюр, – до какой степени внутри империи дошло подражание роскоши, модам и приемам, которое встречаем при блистательных дворах европейских. Наружность во всем выражала образование; но за этим легким покровом внимательный наблюдатель мог легко открыть следы старобытной Московии».
29 июля 1772 года, на петергофской дороге, в 11 верстах от столицы, Лев Александрович Нарышкин устроил для императрицы маскарад. В обширном парке были возведены беседки, на острове – качели и другие игры для простого народа. Внутри густого леса была устроена пещера, на поверхности которой рассыпаны цветы и разложены фрукты. Далее был холм, на верху которого стояла пастушья хижина, а по отлогости расположились пастушки, игравшие на свирелях. Две пастушки, дочери хозяина, Наталья и Екатерина Львовны Нарышкины, пригласили императрицу в хижину и, предшествуя ей, усыпали путь цветами. По приближении высокой гостьи гора «вдруг расступилась и вместо хижины открылся огромный и великолепный храм победы» с надписью: «Екатерине II победительнице». Кругом храма были собраны вооруженные ратники, впереди стоял хор музыкантов; глава храма была иллюминована огненными сосудами, а над всем этим царила «Слава».
Из храма вышел гений победы, сын хозяина, Дмитрий Львович Нарышкин, поднес императрице лавровый венок, и лишь только она вступила в храм, как все трофеи, которыми был убран храм, превратились в изображение побед.
Картины эти были: 1) взятие Хотина с надписью: «Сопротивление было бы тщетно»; 2) сражение при Ларге – «Не сим одним окончится»; 3) победа при Кагуле – «Число преодолено храбростью»; 4) Чесменский бой – «Небывалое исполнилось»; 5) взятие Бендер – «Что может устоять?» 6) покорение Крыма – «Коль сладок ныне жребий мой». Отсюда императрица отправилась к китайскому урочищу, где были построены китайские домики, птичники, гора из самых редких морских раковин, камней и окаменелых растений; вся прислуга, одетая по-китайски, играла «на разных китайских и мусикийских орудиях». После танцев и ужина был сожжен великолепный фейерверк, изображавший Астрей, возвращающую золотой век, и состоявший из нескольких тысяч ракет, колес и проч.[386]
Во время второй турецкой войны князь Потемкин устроил под Бендерами праздник в комнатах, нарочно для того вырытых под землей. Огромная подземельная зала поддерживалась несколькими колоннами, была убрана бархатными диванами и всем, что может выдумать каприз и почти безграничная роскошь.
28 февраля 1791 года светлейший князь Г.А. Потемкин-Таврический приехал в Петербург. Дворяне, купцы и даже богатые мещане наперерыв друг с другом старались угостить приехавшего. Был Великий пост, и хозяева праздников покупали стерлядей, причем за одну платили по сто, двести и триста рублей. Редкий день проходил, чтобы кто-нибудь не дал великолепного обеда или ужина. «Великий пост превратился в масленичные праздники. Нарушение святыни поражало умы людей благочестивых; но мудрые и просвещенные мира сего посмеивались благочестию, считая оное грубым суеверием и заржавелой древностью».