Князь Потемкин в благодарность за радушие и прием сам устроил маскарад. Дом, в котором предполагалось празднество, был не только не убран, но и не достроен; при нем не было никакой площади или обширного двора. Появилось множество работников и художников, городские мастера были завалены работой домашней утвари. Из лавок взято напрокат до 200 люстр и столько же зеркал, кроме тех, которые были привезены с собственных заводов светлейшего. На освещение было употреблено 300 пудов воску и от 9 до 10 тысяч свечей; приготовлено более 20 тысяч шкаликов. Стеклянный завод князя был занят приготовлением огромного количества разноцветных фонарей, разных плодов, бус и других фигур. Богатые ливреи шились на сто человек; перед домом строилась иллюминация. Для устройства площади срыли несколько соседних домов и конюшен, сняли несколько заборов и на очищенном месте устроили качели для народа и триумфальные ворота.
В течение более недели были репетиции кадрили в костюмах, на которых присутствовало от 180–200 человек; угощение их ужином стоило князю ежедневно до 14 тысяч рублей. «Одна уха стоила свыше тысячи рублей, ибо ей наполняли преогромную семи– или восьмипудовую серебряную чашу: два человека стоя раздавали всему столу, а по раздаче оставалось еще для толикого же числа гостей».
Наступило 28 апреля – день праздника. На площадке перед домом были поставлены кадки с медовым квасом и сбитнем. Возле стены, окружающей площадку, разложены для народа съестные припасы, а на стене висели принадлежности мужской одежды: сапоги, коты, онучи, лапти, шляпы, кушаки и проч. Внутренность дворца была залита огнями, украшена бронзой, люстрами с органами, часами с репетицией, устлана коврами и проч.
Иллюминация зажигалась в течение часа более чем 300 человек. Кадриль состояла из 24 пар, причем мужчины были одеты в испанскую одежду, а дамы – в греческую. У дам как чалмы, так и платья богато вышиты золотом, а пояса и ожерелья блистали драгоценными камнями. В кадрили участвовали: великие князья Александр и Константин Павловичи, герцог Виртембергский, князь Голицын, фрейлина Протасова, Салтыкова и другие. После танцев был театр, потом опять танцы и затем в 11 часов вечера ужин. Стол был накрыт на 500 приборов, за которыми поместились только одни дамы, а кавалеры им прислуживали. «Для освещения стола поставлены были с огнем великие стеклянные братины или чаши, расписанные разными красками, от которых свет издавался всяких цветов». После ужина был вокальный и инструментальный концерт[387].
Присутствующие на подобных балах, празднествах и маскарадах поражали роскошью своей одежды. На одном из своих праздников Потемкин имел шляпу до того тяжелую от массы нашитых на ней драгоценных каменьев, что адъютант должен был носить ее за князем; обыкновенное парадное его платье стоило 200 тысяч руб. При отправлении графа Г.Г. Орлова на фокшанский конгресс ему было пожаловано много драгоценных платьев, из которых одно, по тогдашним ценам, стоило миллион рублей[388]. Граф Безбородко издерживал на жизнь огромные суммы, собрал в своей квартире груды золота и серебра и осыпал себя бриллиантами. Праздники его в 1793 году, по случаю заключения мира с Портой, и в 1796 году, во время приезда шведского короля в Петербург, наделали много шума. В торжественные дни он приезжал ко двору одетым в богатое платье: Андреевская звезда на нем, погон для ленты, пуговицы на кафтане, эфес на шпаге и пряжка на башмаках – были все из бриллиантов[389].
На свадьбе Екатерины гофмаршал Нарышкин имел кафтан, вышитый серебром. «Сзади от самой прорехи вверх вышито было дерево; сучья и листья его в рукава пошли и по фигуре оного сучья, оба обшлага были разные»[390].
По словам графа Н.И. Панина, во время свадьбы принцессы Анны на директоре горных заводов генерале Шомбере был гусарский мундир с бриллиантами тысяч на полтораста. Тот же Шомбер устроил иллюминацию в виде горы, в которой были показаны все горные работы.
Роскошь в костюмах доходила до последней крайности: бархат, кружева и блонды, серебряные и золотые украшения считались необходимыми принадлежностями туалета. Шитые золотом или серебром кафтаны и камзолы, бархатные шубы с золотыми кистями, тонкие кружевные манжеты составляли принадлежность мужского костюма. Граф Н.И. Панин принимал своих подчиненных в атласном широком халате, в большом колпаке, перевязанном розовыми лентами, и, чтобы не уронить своего достоинства, прежде чем заговорить с кем-нибудь, он в таком наряде прогуливался перед глазами собравшейся публики.
Франты привешивали иногда золотые кисти на кафтанах подле петель, носили чулки со стрелками, башмаки с цветными каблуками и большими пряжками. Они имели при себе лорнет, часы, по нескольку золотых и иногда осыпанных бриллиантами табакерок «с миниатюрными портретами красавиц или с изображением сердца, пронзенного стрелой»; на пальцах носили дорогие перстни, а в руках трость. Каждый порядочный человек должен был иметь датскую собаку, скорохода и несколько камзолов, чтобы иметь возможность переменять их, сообразуясь с временем года и с модным цветом.
Переодеваться по нескольку раз в день было признаком аристократизма и хорошего тона. Даже и военные надевали попеременно то мундир, то статское платье разных цветов и всегда более дорогое, чем военное. Гвардейские офицеры, по принятому обычаю, должны были ездить не иначе как в карете и иметь по крайней мере четыре лошади. Число лошадей, запрягаемых в экипаж, было подчинено строгому контролю и зависело от положения и чина. «Усмотрела я, – писала императрица генерал-полицеймейстеру[391], – не токмо где в городе, но и мимо моих окон в санях тройкой с двумя вершниками, что делает пять лошадей рядом. А указом императрицы Елизаветы Петровны оное накрепко запрещено: того ради подтвердить, ежели впредь то чинить будут, за третью припряжную лошадь по 500 рублей штрафу доправливать, чего вам крепко наблюдать и по оному исполнение чинить неотменно».
Если нельзя было запрягать столько лошадей, сколько желаешь, зато можно было иметь самые прихотливые экипажи. Граф Безбородко имел золоченую восьмистекольную карету. Граф Остерман ездил в торжественные дни в золоченой карете на шести белых лошадях; на запятках кареты стояли роскошно одетые гайдуки, в казакинах с серебряными шнурами, голубых епанчах, высоких картузах с перьями и серебряными бляхами. Перед каретой шли два скорохода с булавами и в башмаках, несмотря ни на какую грязь[392]. У Нарышкина была особая кособокая карета, вся в зеркальных стеклах, причем и «колеса зеркальными стеклами выложены были»[393].
В январе 1765 года граф Д.М. Матюшкин проехал мимо дворца весьма оригинальным образом. На зимнем ходу была поставлена маленькая колясочка, называемая diable, заложенная шестью лошадьми, которыми сам граф правил; шляпа под пазухой и в одной руке бич, которым он салютовал всем едущим. Впереди ехал верхом шталмейстер Матюшкина с бичом и, очищая путь, кричал: gare, gare! Смотря на эту сцену из окна граф Н. Панин заметил: l’amour même ne saurait se présenter avec plus de grâces[394].
Знати подражало все общество, сколько-нибудь придерживавшееся европейским обычаям. Были люди и не особенно богатые, которые содержали по шести карет и по шести цугов лошадей, имели огромные своры охотничьих собак и проч., которые подбирались под масть, сортировались по статьям и породам. Подобрать несколько цугов лошадей, то серых, то рыжих, с одинаковыми проточинами во лбу [395], или подобрать несколько свор собак было дело не легкое, но зато достигший этого гордился своей деятельностью и был предметом зависти для других.
«Два года уже, – писал граф П.И. Панин О.А. Поздееву[396], – стараюсь я собрать себе достаточную свору все серых, борзых собак, но за бывшим в них мором не дошел больше, как имею к весне только трех кобелей сей шерсти; а спознал я, что в провинции вашей, у помещика у Петра Михайловича Ермолова, живущего в деревне своей, называемой Чернявино или Черное, есть резвый кобель серый. А как низовые наши собратия за последнее мое по оборони их служение[397], почти все изъявляли и казалися быть желательными, при удобных случаях, вспомоществовать и мне в моих от них выгодах, то невозможно ли вам, дорогой приятель, изобрести средство оного борзого серого кобеля доставить мне?»
Сознаваясь, что имеет страсть к псовой охоте, граф П.И. Панин просил сделать ему это одолжение «с тем Петру Михайловичу от меня обещанием, что я буду за оное ему не только навсегда благодарен, но и готов, если он пожелает, того самого кобеля, когда не изведется, возвратить ему осени через две или, между тем, прислать ему из моих достойную суку вязанную [слученную], либо с ним самим, либо с каким лучших из моих кобелей. Я уверен, что вы, государь мой, с охотой употребите ваше возможное к тому старание».
Собаки играли не последнюю роль в жизни помещика, и нередко за хорошую собаку уступалось несколько душ крестьян.
Затейливые экипажи, псовые охоты, пиры и праздники наполняли всю жизнь помещика-дворянина.
На все эти затеи нужны были деньги, и вот, с учреждением двадцатилетнего банка[398], все дворянство бросилось закладывать имения, и полученные деньги пошли на роскошь и мотовство. Дворянство вошло в долги и видимо стало беднеть. Чтобы покрыть свои расходы и долги, помещики продавали крестьян в розницу: мальчика, девочку, лакея, кучера, повара и проч.