Праздное, крайне неразвитое и почти неграмотное дворянство прошлого столетия отличалось подвигами самого необузданного свойства. Многие дворяне аттестовались так: в службе не были, грамоте не знают и писать не умеют. По свидетельству Державина, тамбовское дворянство было настолько грубо, что ни одеться, ни войти в общество, ни обращаться, как должно благородному человеку, – не умели. Зато животные инстинкты, сословный эгоизм и право сильного были развиты в высшей степени. В 1779 году шацкий помещик вахмистр Веденяпин убил своего крестьянина и бросил тело его в воду. Поручик Блохин вытащил тело и похоронил его. Тогда Веденяпин зазвал к себе Блохина, высек его плетьми и избил кочергой. Собирая вокруг себя огромную дворню, помещики ходили друг на друга войной. Победивший загонял к себе скот побежденного, отбирал от него хлеб и имущество. «Сильный владелец, – говорили депутаты, – захватывает в лучших местах земли, отнимая иногда и с хлебом посеянным». Удовлетворения обиженному не существовало. Чем сильнее и богаче был помещик, тем труднее было до него добраться представителю власти – огромная толпа вооруженных людей не пускала капитан-исправника в дом своего помещика. Для полной характеристики дворянства достаточно сказать, что в конце XVIII столетия 101 человек тамбовских дворян были под судом и большинство их судилось за взятки, буйство, грабежи и воровство.
Много тяжебных и исковых дел возникало и из-за карточной игры.
Картежная азартная игра была развита в сильной степени, и проигравшие часто не отдавали денег или писали векселя на чужие имена. Л.-гв. конного полка корнет Василий Ржевский, проигравшись, выдал вексель на имена не подозревавших о том купцов: тверского Михаила Вагина и московского Михаила Наврозова[409]. Г.Р. Державин и Сергей Максимов обыграли прапорщика Дмитриева, были преследованы законом, и тяжебное дело тянулось более 12 лет. В высших слоях общества карты составляли почти единственное препровождение времени. В 1780 году, когда в Могилеве ожидали приезда императрицы, то за месяц почти съехались туда иностранные министры, дворянство и множество польских магнатов. Среди балов шла самая оживленная карточная игра, «каковой, – говорит Энгельгардт, – конечно, прежде в России не бывало, да и сомнительно, была ли и после: граф Сапега проиграл тогда все свое знатное имение»[410].
Бывший в то время губернатором в Могилеве П.Б. Пассек был известный и страстный игрок. Он проигрывал по 10 тысяч в вечер, играл до трех часов ночи, часто засыпал за карточным столом и затем, очнувшись, продолжал играть. «Игроки собирались ко всенощному бдению за карточным столом, – говорит современник[411], – и там, теряя честь, совесть и любовь к ближнему, приготовлялись обманывать и разорять богатых простачков всякими непозволенными способами. Другие игроки везли с собой в кармане труды и пот своих крестьян целого года и готовились поставить на карту».
Обер-церемониймейстер М.Ф. Кашталинский был известен как охотник до лакомого стола, и к нему собирались знатнейшие карточные игроки. Правитель канцелярии князя Потемкина, известный В.С. Понов, часто выносил из своего кабинета целую шляпу червонцев и проигрывал их в карты.
«Тогда было такое время и обычай, – пишет Лукин[412], – чтоб всем, т. е. богатым и убогим, в золото и щегольские одежды наряжаться. Но как не все имели к тому способы, то и старались избрать к обогащению своему различные дороги. Те, кои ко взяткам не имели способности, а к трудам и делам полезным разума и знания, пускалися в игру [карточную] и оной обогащалися».
Неумеренная карточная игра, сказано было в одном из указов Сената[413], ни к чему более не служит, как только к единственному разорению старых дворянских фамилий и к обогащению деревнями фабрикантов. Сенат поручал полиции следить за тем, чтобы азартных игр не было, но они все-таки продолжались благодаря продажности полиции и всеобщему взяточничеству.
Взяточничество было явлением общим и всем известным.
Императрица Елизавета любила роскошь, шумные удовольствия, наряды, праздное веселье и суету. Предаваясь им, она часто забывала свои обязанности по управлению и «оставляла подданных своих на произвол ленивых и нечестных советников и слуг, которые без стыда и боязни продавали свои услуги чужим дворам и подтачивали самую сердцевину страны своей»[414].
«Государыня весьма мало и даже вовсе не заботится об исполнении своих повелений, – писал австрийский посланник Мерси Аржеанто[415], – и злонамеренные и корыстолюбивые исполнители оставляют если не все, то большую часть именно этих повелений без всяких последствий».
«Здешнее знатное дворянство, обедневшее вследствие непомерной роскоши и вообще обремененное неоплатными долгами, по необходимости должно изыскивать всякие средства, чтобы помочь себе, главным образом прибегать к насильственным вымогательствам и противозаконным притеснениям остальных подданных и торговых людей. Такого рода беззакония и притеснения, по мере большей или меньшей благосклонности, которую каждое властное лицо сумело приобрести себе в Сенате, являясь почти повсеместными, проделываются тем бессовестнее, что самые представители суда служат примером в злоупотреблениях своей должностью и почетным званием.
Содержание этого всеподданнейшего донесения было бы через меру обширно, если бы я описал здесь лихоимства и беззакония каждого государственного чиновника в особенности; но беру смелость уверить, что такое обстоятельное изображение едва ли нашло бы себе подобное где-либо, о чем достаточно может свидетельствовать и нижеследующее даже изложение.
Князь Шаховской, нынешний генерал-прокурор и первоприсутствующий в Сенате, может быть, единственнейший вельможа, который не дозволит подкупить себя деньгами; но если он отнюдь не берет никаких подарков, то тем не менее вещь общеизвестная, что он ведет самые постыдные сделки, в виде ссуды денег взаймы, и вернейший путь приобрести его милостивое содействие состоит в том, чтобы занять у него известную сумму денег под громадные годовые проценты. Сенатор граф Воронцов, один из братьев канцлера, имеющий после президента весьма большое значение в Сенате, всеми считается за человека с самой низкой душой, способного с самой бесстыдной наглостью обделывать самые вопиющие беззакония. Когда оба помянутые сановника согласятся между собой, привлекут на свою сторону голоса и остальных сочленов своих, по себе также порочных, то не трудно представить, как в подобных руках выполняются высшее правосудие и вообще подведомые Сенату дела в государстве, а равно в каких общих и открытых жалобах вопиет против них все общество».
Пользуясь своим влиянием, граф Петр Шувалов успел выхлопотать себе монополию по торговле лесом, салом, дегтем и табаком. Эта торговля, без всяких затрат и труда с его стороны, приносила ему до 300 тысяч руб. ежегодного дохода[416]. Мало того, он успел сдать лесной промысел по контракту английскому купцу Тому, на тридцать лет. Сенат утвердил эту передачу и выдал Тому заимообразно, из казны, 300 тысяч рублей. Императрица Екатерина уничтожила монополию Шувалова, приказала Тому заключить контракт с казной и взыскать с него взятые из казны 300 тысяч руб.[417] За графом Шуваловым шли Воронцовы, отец и сын: один брал взятки во Владимире при рекрутском наборе, другой в комиссии о коммерции, где был президентом[418]. Про одного из Воронцовых, и именно канцлера, Екатерина писала: «Гипокрит какого не бывало; продавался первому покупщику; не было двора, который бы не содержал его на жалованьи» [419].
Чины и должности продавались во всех правительственных учреждениях, как высших, так и низших. Известный откупщик Лукин за 8 тысяч руб. «наворованных денег», купил себе чин капитана; заводчик Прокофий Демидов, приводимый за пасквиль под виселицу, бывший несколько раз под следствием и никогда не служивший в военной службе, купил себе чин генерал-майора. Подрядчик Фалеев получил не только сам дворянство и чины, но и своих прислужников в штаб-офицеры и обер-офицеры произвел»[420]. В Военной коллегии продавались чины довольно свободно. Генерал-прокурор князь Вяземский раздавал жалованье и пенсионы кому хотел, не испрашивая высочайших повелений, и мог это делать потому, что скрывал от императрицы истинную цифру доходов. Граф Безбородко и В.С. Попов раздавали места через своих метресс; в канцеляриях командующих войсками, не исключая Суворова, продавались ордена. Секретарь белорусского губернатора, Алеевцев, производил в чины кого хотел и раздавал места; он всегда носил в кармане готовые ордера и патенты на чины и должности[421].
«Чины стали все продажны, – говорит князь Щербатов[422], – должности не достойнейшим стали даваться, но кто более за них заплатит, а и те, платя, на народе взятками стали вымещать».
«Где же у нас возьмешь такого человека, – говаривал А.С. Строганов, – чтобы данной ему большой власти во зло не употреблял»[423].
«Губернаторы губерний и городов, – писал граф Сольмс королю[424], – духовенство, судьи, офицеры, воспользовавшись слабостью предшествовавших царствований, сделались каждый, так сказать, независимыми в епархиях или областях, вверенных их попечению.