Пожелания и приказания императрицы оставались неисполненными. Сенат затягивал дела, и скорого правосудия добиться было трудно. Чтобы дождаться решения самого ничтожного дела, надо было «много крючковатого писать, довольно бумаги и денег тратить, стряпчего нанять, и взять терпение на год-другой, буде не станет это дело переводиться с места на место»[453].
Были люди, считавшие более удобным обратиться с просьбой к императрице, чем в Сенат. Жена прапорщика Ватавина просила императрицу пожаловать мужа ее, бывшего в Костроме воеводским товарищем, в коллежские асессоры. «Я просила господ сенаторов, – писала она[454], – да все отходят смешками. У Александра Борисовича [Куракина] дважды была и толку не нашла. У князя Никиты Юрьевича [Трубецкого] была, и он сказал: как же, сударыня, быть, есть его старее. А нам что нужды: они не просят, а мы просим. А князь Иван Васильевич [Долгорукий?] рад душой, да одному нельзя. А вчерась Петра Ивановича [графа Шувалова] просила, только он гневается, и я испужалась и просьбы своей не докончила. А мне без ранга и мужу моему показаться нельзя. А Александр Борисович затеял новое, чтоб я сама в Сенат пошла, а я и дверей не знаю, да и солдаты не пустят».
Несложное дело белогородского помещика Бахирева с разграбившим его имение сержантом Григорием Сединым тянулось 14 лет; дело Державина с прапорщиком Дмитриевым по картежной игре продолжалось 12 лет; дело Бахтиных, разграбивших в Брянском уезде имение помещика Тютчева, тянулось с 1768 по 1799 год, т. е. 31 год[455]. Делом сибирского генерал-губернатора Якоби 2-й департамент Сената занимался более семи лет, оставя прочие дела и собираясь два раза: поутру и после обеда. Экстракт из дела, составленный Сенатом, состоял из 3000 листов. Откуда такая медленность? Добрынин говорит, что десятая часть чиновников служила с пользой, десятая могла быть терпима, а остальные восемь десятых никуда не годились. На службу смотрели как на материальное обеспечение, средство к наживе и обогащению, а польза общественная оставлялась в стороне, и о ней никто не думал. «Я от лености, – говорит с горькой насмешкой Н.И. Новиков[456], – никакой еще службы по сие время не избрал, ибо всякая служба несходна с моей склонностью. Военная кажется мне очень беспокойной и угнетающей человечество: она нужна и без нее никак не можно обойтись; она почтенна, но она не по моим склонностям. Приказная хлопотлива: надлежит знать все пронырства, в делах употребляемые, чтобы не быть кем обмануту, и иметь смотрение за такими людьми, которые чаще и тверже всего говорят: дай за работу, а это очень трудно. И хотя она по сие время еще гораздо наживна, но однако же она не по моим склонностям. Придворная всех покойнее и была бы легче всех, ежели бы не надлежало знать наизусть притворства гораздо в высшей степени, нежели сколько должно знать ее актеру: тот притворно входит в разные страсти временно, а сей беспрестанно то же делает».
Смотря на старших своих собратий, среднее и мелкое чиновничество было также лениво, пренебрегало делами и пользовалось всяким случаем, чтобы сорвать и с истца, и с ответчика.
У мясника увели быка, но вор был скоро отыскан, и мясник, отправившись в канцелярию, бил челом секретарю с приложением двух крестовиков.
– Я, друг мой, не такой человек, – сказал он, – чтобы взятки брать, но полученные деньги опустил в карман.
Привели вора, но тот сунул секретарю империал. Секретарь стал допрашивать мясника по форме, т. е. о том, о чем не надобно, «и завел с ним такую материю, которой мужик не разумел». Мужик отвечал некстати, и тогда секретарь составил определение, что мясник «в речах своих замешался и решено его высечь за напрасное оклеветание своего ближнего». Мясник подал апелляцию. «Ежели он молод, лет двадцати не больше, – замечает «Адская почта», – то, может статься, дождется конца своего дела»[457].
Таким образом, кто больше давал, тот и был прав. Впрочем, взятки не всегда помогали ускорению дела. Всякая жалоба на проволочку суда не имела последствий, и подьячие не боялись угроз.
– Изволь жаловаться, – говорили они, – а я скажу, что ты мне деньги давал, а за них наказание одно что шуту лихоимцу, что доброму человеку просителю.
Взятки брались через жен, метресс, при помощи карт, обедов и другими способами. Они назывались «акциденцией» и «барашком в бумажке».
Против взяток, или, как называли современники, «застарелой неправды», издавались указы, говорились проповеди еще Феофаном Прокоповичем, писались сатиры Кантемира, Сумарокова, Нахимова, комедия Капниста «Ябеда» и фон Визина, «письма, найденные по блаженной кончине надворного советника Взяткина».
«Всячина» напечатала на своих страницах особые заповеди для судей и подьячих:
I. Не бери взяток.
II. Не волочи дела от тебя зависящего.
III. Не сотвори крючков.
IV. Не обходись грубо с людьми.
V. Не говори челобитчикам завтра.
VI. Не делай несправедливых из дел и законов выписей.
VII. Не давай наставлений в ябеде.
VIII. Не напивайся пьян.
IX. Чеши всякий день голову, ходи чисто.
X. Покинь трусость в рассуждении иных и дерзость в рассуждении других.
«Один знающий все законы наизусть стряпчий, – публиковано было в журнале «Вечера», – которого ни к какому суду за ябедничество допускать не велено, желает вступить в службу к какому-нибудь доброму помещику, с тем обязательством, что он помещиковым именем у всех его соседей оттягает луга, леса и земли и клянется совестью вскоре его обогатить, ежели кто из соседей не даст ему больше денег, нежели сколько он от своего помещика получит. В противном случае он не отвечает за то, останется ли его хозяин при своей деревне и не продаст ли он его самого».
При таком порядке вещей людям небогатым нельзя было добиться правды в судах, и все вообще были стеснены формами делопроизводства. Тяжебные дела разбирались не иначе как по подаче челобитень в соответствующие судебные места: на духовных приходилось просить у епархиального начальства, на фабрикантов – в Мануфактур-коллегии, на заводчиков – в Берг-коллегии, на купцов – в магистратах, на ямщиков – в Ямском приказе. Сосредоточение межевых книг в Москве, подчинение купечества Главному магистрату в Петербурге, отдаленность судов – все это было причиной, что дела тянулись 20 и более лет. Доверенности к правительству никто не имел, говорит Екатерина II, «но всяк привык думать, что иное учреждение не могло выходить, как вредное общему благу»[458].
Собравшиеся в комиссию уложения депутаты просили судиться всем равно во всех судебных местах[459]. Многие жаловались на многозаконие. «Каждое дело умножено законами», говорили они и просили «об искоренении ябедников, проклятого лакомства и продолжительного суда».
Чтобы не проиграть дела, необходимо было строго соблюсти все формы, в большинстве весьма обременительные и разорительные. Тетка отца Энгельгардта, бригадирша Витковичева, которой он был должен 3000 руб., заставляла его ежегодно для переписки векселя приезжать из Выборга, где он служил, в Малороссию, в м. Сорочинцы[460].
«Все поглощает ненасытное время, – говорилось в «Вечерах», – не исчезают одни ябеды и крючкотворство; они от потомства в потомство переходят, ябеды узловатее становятся, крючки больше растут, подьячие богатеют» [461].
Относительно суда по форме, каргопольские крестьяне заявляли, что споры и тяжбы крестьян по большей части бывают так малоценны, что не стоят издержек на подачу челобитень и на гербовую бумагу. Они просили производить разбирательство их споров судом словесным[462].
«Мы, – писали ясашные крестьяне Казанского уезда[463], – яко народ безгласный и несведущий законов, продавая свой последний экипаж, нанимаем для хождения по делам поверенных. Эти же поверенные нас, безгласных, чрез лакомства, как челобитчика, так и ответчика, приводят в обман и разорение. Сверх того, по этим делам собираются свидетели и требуются многие справки, и от того дела продолжаются; челобитчик же и ответчик несут чрез то большое разорение и доходят до того, что бывают не в состоянии не только платить государственные подати, но и пропитать себя».
Государственные крестьяне Исетской провинции и Казанского уезда, новокрещенцы из мордвы, пахотные солдаты и вообще все крестьяне «не помещиковы» просили суд словесный, скорый, который производился бы их старшинами. Помещичьи же крестьяне были исключены из права подавать голос о своих нуждах и просить о чем бы то ни было права не имели.
Глава 16
Помещичьи и заводские крестьяне. – Краткий очерк их состояния. – Притеснение их помещиками. – Побеги, разбои, волнения и убийства помещиков.
Власть помещика над крестьянином была власть неограниченная, и закон не допускал никакой жалобы на владельца[464]. За покушение слуги против жизни господина своего назначалось усиленное наказание. Поставив помещичьих крестьян в такое положение и устраняя от себя частное вмешательство, правительственная власть в то же самое время предъявляла безусловное право на общее, повсеместное подчинение населения своим расположением и угрожала всякому лицу наказанием за нарушение закона. «Отсюда возникли противоречия и столкновения между ненарушимостью государственной воли и между действием воли владельца»