Крестьянин был поставлен между двух огней: пользуясь неограниченной властью над крестьянами, помещик употреблял их нередко для осуществления своих противозаконных стремлений. Собрав крестьян, он производил с ними грабежи, а иногда оказывал вооруженное сопротивление правительственной власти. Посылаемые от суда лица часто не допускались помещиками: их встречали вооруженные крестьяне, как неприятелей и, по приказанию помещика, выгоняли из его владений. В этом случае как помещик, так и крестьяне несли одинаковую ответственность и одинаковое наказание. Произволу крестьян предоставлялось только право оценить, какое наказание будет сноснее: то ли, когда они послушают владельца и будут наказаны правительством, или то, когда, отказавшись исполнить преступную волю своего помещика, они подвергнутся его преследованию и мщению.
Повинности крестьян по уложению заключались: 1) в доставлении на своих подводах помещикам из деревни в город и на место службы в поход запасов для их продовольствия и на продажу; 2) в приходе из деревень для работ в помещичьи усадьбы. Крестьянин не имел права на землю, на которой жил, – она принадлежала помещику. «Люди в России не привязаны к земле, – говорит Болтин[466], – ни земля к людям, хотя как те, так и другие крепостные; вследствие чего помещик или владелец имеет власть продать и людей без земли, и землю без людей, или совокупно обои; властен помещик перевести крестьян на другое место, и тогда они остаются уже без земли».
Движимое имущество крестьянина не считалось его собственностью: он владел своими животными до тех пор, пока их не отбирал владелец[467]. Размер повинности и оброка предоставлялся произволу помещика. Закон повелевал только крестьянину чтить и слушать помещика во всем, «и пашню на него пахать, оброк хлебный и денежный и всякий мелкий доход с угодий платить по старине» или платить доход, «чем помещик изоброчит»[468].
Впоследствии помещики установили разного рода поборы с крестьян, которые и обязаны были вносить их ежегодно. Эти ненормальные правовые отношения между людьми с течением времени не только не ослаблялись, а, напротив, усиливались, и число крепостных, начиная с царствования Петра I, все увеличивалось.
По первой ревизии положено было в оклад, кроме купечества, 5 472 516 душ. В царствование Елизаветы Петровны повелено произвести вторую ревизию, причем правительство во всех своих указах стремилось прикрепить человека, уничтожить его самостоятельность и расширить пределы господского права. «Такое направление было в духе того времени, – говорит Победоносцев[469], – то была эпоха владычества временщиков, не умеряемых ни здравыми началами твердого государственного управления, ни уважением к общему мнению, которое не могло еще образоваться и высказаться, ни коренными началами и преданиями старой Руси, которые были уже забыты».
Все меры правительства клонились к расширению пределов крепостной зависимости, тем более что умножение числа людей, записанных в подушный оклад, составляло прямо интерес государства в финансовом отношении. При второй ревизии, кроме людей, бывших уже крепостными, подчинялись крепостному праву и такие, которые до того не были ни за кем записаны. Так, в подушный оклад писались церковнослужители и их дети, оставшиеся без места от упраздненных церквей и от уменьшения штатов. Они были записаны за теми помещиками, на земле которых их застала ревизия. Разночинцы, солдатские дети, купеческие и мастеровые, не положенные еще в подушный оклад, годные записывались в солдаты, а негодные отдавались помещикам. Бобыли и не помнящие родства, вольные люди, оказавшиеся в городах без мастерства и без приписки к посадам, обязаны были приискать себе помещиков.
Распоряжаясь так, правительство имело главнейшим образом в виду, чтобы ни один человек «без положения в оклад не остался». На этом основании сироты, незаконнорожденные дети, приемыши записывались в крепостные.
Многие солдаты, по увольнении в отставку, возвращались к тем владельцам, от которых были взяты в рекруты. Дети солдат, рожденные до поступления на службу, также рожденные после отставки у солдата, возвращенного к помещику, считались принадлежащими последнему. В 1744 году повелено солдатских детей до 6-летнего возраста оставлять у матерей с тем, чтобы после этого срока они представили их в гарнизонные школы.
Инородцы также подвергались записке в крепостное состояние. Так, в 1740-х годах уфимский вице-губернатор Аксаков раздавал разным людям бунтовавших башкирцев. В 1743 году 2809 человек салтанаульских ногайцев, за самовольное откочевание с Кубани за границу России, были розданы преследовавшим их калмыкам, а затем при переводе ногайцев с Кубани и из Астрахани в Казанскую губернию многие из них розданы были в вечное владение татарским мурзам. Пленные, взятые во время войн России с иностранными державами и женившиеся на крепостных «девках или женках», записывались в крепостное состояние.
При таких условиях число крепостных с каждым годом возрастало. Оно увеличивалось еще и тем, что правительство, в виде награды, жаловало военным и гражданским чинам в вечное владение целые деревни и села, бывшие до того вольными, государственными или дворцовыми.
Указом 25 апреля 1737 года повелено было офицерам, состоящим при казенных горных заводах, сверх жалованья давать: тем, кои из шляхетства, по десяти дворов в четыре души в каждом, а тем, кои не из шляхетства, – по пяти дворов в вечное владение. В 1738 году приняты были в русскую службу князья и дворяне, выехавшие с грузинским царем и образовавшие гусарскую роту в 89 человек. Им вместо жалованья были отведены земли в У крайне и пожаловано из казенных, дворцовых и войсковых деревень в вечное владение: князьям по 30, каждому малолетнему мужеского пола по 5, а дворянам по 10 дворов. В 1741 году гренадерская рота Преображенского полка, содействовавшая императрице Елизавете при вступлении на престол, была переименована в лейб-компанию, и всем ее чинам, не исключая солдат, было роздано 13 930 душ крестьян. В шестимесячное царствование Петра III рядом с мерами, облегчающими положение бывших уже крепостных, роздано вновь в крепость 13 066 душ одних только государевых крестьян. В царствование Екатерины II с 1762 по 1772 год было роздано до 66 243 душ мужеского пола.
Крестьяне раздавались всем и каждому, кто только умел и имел случай выпрашивать их, и скоро в частных руках очутились громадные имения[470], доходы с которых шли на праздную и разгульную жизнь помещика.
Получивши власть распоряжаться трудом человека, располагать его личной свободой, творить над ним суд и расправу, владелец не только «привыкал смотреть на крестьянина как на свою принадлежность», но обращался с ним с презрением, называя его подлым человеком и скорее скотом, чем разумным существом. Лучшие и образованнейшие люди того времени не были чужды такому взгляду. Путешествуя по Франции, Д.И. фон Визин с негодованием заметил, что лакеи, сидя в передней, не вскакивают перед господами, проходящими мимо этих скотов.
«Канарейке, – писал Сумароков[471], – лучше без клетки, а собаке без цепи. Однако одна улетит, а другая будет грызть людей; так одно потребно для крестьянина, а другое для дворянина. Свобода крестьянская не только обществу вредна, но и пагубна, а почему пагубна, того и толковать не надлежит».
Крестьянин в глазах помещика не имел человеческого образа и испытывал на себе всю тяжесть капризной воли господина. При неудовольствии на крестьян помещики выжигали целые деревни, а о других наказаниях и говорить нечего.
При таком взгляде, конечно, в большинстве случаев добрых человечных отношений между помещиками и крестьянами быть не могло. «Помещики безмерно мучат своих крестьян, – говорилось в одном из заседаний комиссии о составлении нового уложения[472], – и несносные дани собирают, заставляют их ежедневно работать на себя и доводят до побегов». Многие считают это самовольством, «не подумав, от радости ли крестьянин покидает своих милых детищ, чего не делает и дикий зверь». Он бежит от поборов, от работы, к которой принуждают разными мучениями, и не желает «видеть тела своего обезображенным». Помещики заставляют крестьян распахивать чужие земли, косить чужие луга, рубить лес, отчего происходят драки и убийства. Крестьян за это томят в тюрьмах, наказывают; но если они не послушают помещика, то терпят от него еще большие истязания.
«Есть такие строгие помещики, – говорит Рычков, – которые крестьянам своим одного дня на себя работать не дают, а давая всем их семействам месячный провиант, употребляют их на господские работы повседневно». Граф П. Панин писал, что побеги крестьян от помещиков происходят от «несносности человеческой». И действительно, сверх работы на помещика крестьяне должны были приносить помещику гусей, индеек, кур, яйца, несколько аршин холста и проч. В некоторых имениях, сверх того, собирали мед, свиное мясо, бараны и масло, поручались крестьянам выпаивание телят, и даже существовали так называемые «бессмертные коровы», розданные крестьянам, с тем чтобы приплод шел в пользу крестьян, а помещик получал от каждой по 20 фунтов масла ежегодно.
Чтобы судить о том, какого рода поборы возлагались помещиками на оброчных крестьян, мы заимствуем из книги В.И. Семевского сведения относительно поборов помещика Авраама Лопухина с трети Роменской волости Московского уезда. Лопухин брал: деньгами 3270 руб., сена 11 500 пудов, овса 200 четвертей, дров трехаршинных 100, однополенных 60 саженей, мяса 40 пудов, 100 баранов, 40 тонн огурцов, серой рубленой капусты 250 ведер, белой рубленой 100 ведер, пастернаку, селдерея, хрену и пырей по 1000 корней, репы, моркови, редьки сколько понадобится, 200 куриц, до 5000 яиц, брусники, клюквы и разных грибов сколько потребуется для домашнего обихода помещика. Оценив на деньги все, кроме зелени и овощей, количество которых не было определено, крестьяне этой трети высчитали, что вместе с денежным оброком всего с них собирается в год 5273 руб.