При таких условиях оренбургский губернатор совершенно основательно оценил значение Оренбурга и важность удержания его за собою; но, решившись защищать город, Рейнсдорп сделал большую ошибку, что не обеспечил жителей провиантом, который, по словам Рычкова, оставался в брошенной Чернореченской крепости и, сверх того, мог быть закуплен у окрестных обывателей, в течение нескольких дней свободно приезжавших в город «с хлебом и со всяким харчем»[580].
Если затем оренбургский губернатор, вопреки мнению некоторых исследователей этой эпохи, и не подлежит упреку относительно военных мер, им принятых, то политические его действия ниже всякой критики: это ряд ошибок, послуживших к усилению Пугачева.
Скрывая весьма долгое время от жителей истинное положение дел, Рейнсдорп лишил их возможности запастись продовольствием и дал пищу различного рода толкам, особенно усилившимся с появлением в городе агента самозванца.
После овладения Чернореченской крепостью Пугачев отправил в Оренбург захваченного в Черноречье отставного сержанта Ивана Костицына и находившегося в Рассыпной крепости ссыльного Семена Демидова. Он поручил им подговорить жителей, чтобы сдались без сопротивления, и если представится случай, то убить губернатора. Подъехав к Оренбургу, Демидов из боязни вернулся обратно в стан самозванца и «сказал ложно, что в городе был и уговаривал жителей, но они на то не соглашаются»[581], а сержант Костицын пробрался в город и, пока его схватили, успел поработать в пользу мятежников.
По городу стали ходить слухи, что Пугачев не простой казак, а «другого состояния», и что Петр III действительно жив и успел скрыться из Петербурга. Для рассеяния этих толков Рейнсдорп приказал Оренбургской губернской канцелярии написать воззвание к жителям, которое в воскресенье, 30 сентября, и было прочитано во всех церквах по окончании службы.
Воззвание это было следующего содержания[582]:
«По указу ее императорского величества, из Оренбургской губернской канцелярии публикация.
Известью учинилось, что о злодействующем с яицкой стороны в здешних обывателях, по легкомыслию некоторых разгласителей, носится слух, якобы он другого состояния нежели как есть; но он злодействующий в самом деле беглый донской казак Емельян Пугачев, который за его злодейства наказан кнутом, с поставлением на лице его знаков; но чтоб он в том познан не был, для того перед предводительствуемыми им никогда шапки не снимает, почему некоторые из здешних, бывших у него в руках, самовидцы, из которых один, солдат Демид Куликов, вчера выбежавший, точно засвидетельствовать может. А как он Пугачев с изменнической его толпой, по учинении некоторым крепостям вреда, сюда идет, то по причине того ложного разглашения всем здешним обывателям объявляется, что всяк сам из поступков может понять, что он Пугачев злодей и как изверженный от честного общества, старается верноподданных ее императорского величества честных рабов поколебать и ввергнуть в бездну погибели, а притом имением их обогатиться, как то он в разоренных местах и делает. В предварение чего всякий увещевается; во время наступления его с изменнической толпой стараться, для сохранения общества, дому и имения своего, стоят против толпы его до последней капли крови своей, так, как верноподданным ее императорского величества рабам надлежит и присяжная каждого должность обязывает, и отнюдь никаким ложным разглашениям не верить».
Одновременно с чтением этой публикации в церквах губернатор поручил обер-коменданту объявить ее и войскам, с подтверждением, чтобы каждый добросовестно исполнял «присяжную свою должность» и с назначенного ему места до последней капли крови не отступал. Все войска были расставлены вдоль оборонительной линии укреплений, разделенной на семь участков, причем к каждому из 70 орудий было назначено по пяти человек прислуги[583].
Публикация губернской канцелярии не успокоила населения, а, напротив того, разъяснила ему всю угрожающую опасность, для устранения которой войск было недостаточно, и жители призывались к самозащите. С другой стороны, «публикация» послужила в пользу Пугачева, не имевшего на лице наложенных знаков, скрываемых под шапкой. Оренбургские жители, показывал впоследствии Пугачев[584], «твердили часто, что я Пугачев и беглый казак, однако же мои не верили и говорили противное. Тут же говорено было, да и письменно знать дано, что будто я бит кнутом и рваны ноздри, а как оного никогда не было, то сие не только в толпе моей разврату не причинило, но еще уверение вселяло, ибо у меня ноздри целы и потому еще больше верили, что я государь».
Таким образом, Рейнсдорп сделал важную ошибку, допустив ложь в столь серьезном деле; но ошибка эта была не единственная, и вслед за чтением публикации была сделана вторая. Но совету коллежских советников Мясоедова и Тимашева губернатор поручил последнему потребовать ссыльнокаторжного Хлопушу к себе в дом, куда и сам вскоре приехал[585]. Хлопуша был человек, лет двадцать воровавший и разбойничавший в пределах Оренбургской губернии, человек с вырванными ноздрями, с поставленными на лице знаками, два раза бегавший из Сибири, четыре раза битый кнутом и, наконец, содержавшийся скованным по рукам и ногам в Оренбургском остроге[586].
– Я посылаю тебя, Хлопуша, на службу, – говорил Рейнсдорп, – возьми ты четыре указа и поезжай в толпу Пугачева: один отдай яицким казакам, другой илецким, третий оренбургским, а четвертый самому Пугачеву; рассказывай всем, что он не государь, и если подберешь партию, то постарайся увезти Пугачева в Оренбург.
Хлопуша, конечно, охотно согласился снять с себя кандалы и получить свободу. Ему были переданы не указы, а увещевательные письма, подписанные наличными генералами и штаб-офицерами. В этих письмах Рейнсдорп и все подписавшие их уговаривали казаков, не вдавая себя в обман и «не ввергаясь в вящую свою погибель», отстать от самозванца. Чтобы не смешать писем и знать, какое кому адресовано, Хлопуша разложил их по разным карманам и ночью отправился к Пугачеву, который не воспользовался, по-видимому, выгодами своего близкого положения к Оренбургу и на несколько дней отдалился от города.
От Черноречья до Оренбурга было всего 28 верст, и если бы Пугачев шел не останавливаясь, то легко мог овладеть городом; но заявление Демидова, что жители Оренбурга не соглашаются его принять, заставило Пугачева подумать об увеличении своих сил, и потому он охотно принял приглашение татар Саудовской слободы побывать у них, а затем, с тою же целью увеличения своей толпы, он решил соединиться с яицкими казаками, жившими в Сакмарском городке. Повернув в левую сторону, самозванец двинулся степью на Сеитовскую слободу, известную также под именем Каргалинской, и тем дал возможность жителям Оренбурга и его гарнизону приготовиться к защите.
По дороге к Каргалу Пугачев разграбил многие хутора, в том числе и губернаторский, только за год пред тем построенный, богато отделанный и состоявший из 12 прекрасных комнат. При хуторе была «с хорошим украшением» церковь, в которую яицкие казаки и татары въезжали верхом на лошадях и разграбили богатую ризницу со всей утварью. Впоследствии у пойманных мятежников находили образа, писанные на холсте, вместо потников под седлами, «а у распятия Господня, которое над царскими дверьми стояло, усмотрен гвоздь в уста пробитый».
Поместившись на несколько часов в губернаторском доме и устроив здесь попойку, Пугачев приказал перебить все стекла в окнах и зеркала, изрубить стулья, столы, канапе и кровати. Шелковые занавески и сукно, которым были устланы полы, мятежники взяли с собою[587].
– Вот, господа, – говорил самозванец, смотря на разрушение прекрасного дома, – как славно живут мои губернаторы, а на что им такие покои, когда я сам, как видите, живу просто.
В полдень 1 октября Пугачев со своей толпой приехал в деревню Каргалу, где жители давно приготовились к встрече: на площади разостлали ковер и поставили парадный стул. Как только Пугачев подъехал и стал слезать с лошади, двое татар подхватили его под руки, а все остальные, сняв шапки, пали на землю и лежали до тех нор, пока самозванец не сел на приготовленный ему стул.
– Вставайте, детушки, – говорил Пугачев, ободряя жителей, – где у вас люди хорошие (т. е. почтенные представители)?
– В Оренбург все забраны, – отвечали татары и стали подходить к самозванцу и целовать протянутую им руку.
Приглашение татар зайти в их Каргалинскую слободу навело самозванца и его ближайших советников на мысль, что и прочие инородцы также добровольно и охотно покорятся их власти. «По настоянию Овчинникова, – говорил Пугачев[588], – и одним словом всех яицких казаков и каргалинских татар», он решился отправить указ башкирцам, и 1 октября каргалинский татарин скакал в Башкирию с указом самозванца следующего содержания[589]:
«Я во свете всему войску и народам учрежденный великий государь, явившийся из тайного места, прощающий народ и животных в винах, делатель благодеяний, сладкоязычный, милостивый, мягкосердечный российский царь император Петр Федорович во всем свете вольный, в усердии чист и разного звания народов содержатель и проч., и проч., и проч.
На сем свете живущему в городах и крепостях мне подданному, благодетельному и продерзательному народу с домашними, т. е. с детьми и женами, объявляется сей мой указ во всех сторонах, как-то: на всех дорогах, местах, деревнях, на перекрестках и улицах публикуется.