В пятницу, 4 октября, Пугачев оставил Сакмарский городок и, двинувшись вниз по реке Сакмаре, ночевал вблизи Оренбурга, при Камышевой озере. Здесь, с присоединением к нему жителей Бердинской слободы, в которой считалось до 200 дворов, силы самозванца простирались до 2360 человек с 20 орудиями, при которых было несколько зарядов и до 10 бочек пороха[648].
Считая невозможным со столь незначительными силами овладеть городом, Пугачев 5 октября, в одиннадцатом часу утра, перешел к реке Яик на так называемые казачьи луга, находившиеся от города в пяти верстах. Отсюда самозванец направился к Оренбургу и, желая устрашить защитников и показать им свои силы более значительными, чем они были на самом деле, Пугачев растянул свою толпу в одну шеренгу. «И так устроясь, – показывал он впоследствии[649], – пошел к городу и остановился на горе в тех мыслях[650], чтобы городским меня, а мне их видно было».
В Оренбурге ударили тревогу: гарнизон стал по местам, а остальное население с ужасом ожидало появления самозванца; «все жители представили себе смерть, – пишет очевидец[651], – и был великий плач и неутешное рыдание». Но скоро население стало успокаиваться: самозванец не двигался вперед, и лишь смельчаки из его толпы появились в форштадте не более как в 15 саженях от городского вала. Рейнсдорп приказал сделать несколько выстрелов из орудий и зажечь предместье города, «ибо, – доносил он, – тот форштадт великую опасность предъявлял, что доказать может построенная на краю того форштадта каменная церковь во имя Св. Георгия, которая с поруганием употреблена ими была вместо пушечной батареи».
В тот же день казак Иван Солодовников подъехал к городу и, ущемив в колышек бумагу, воткнул его в землю, а сам ускакал. Бумага эта содержала в себе воззвание самозванца, обращенное к гарнизону.
«Сим моим именным указом, – писал Пугачев[652], – регулярной команде повелеваю: как вы мои верные рабы, регулярные солдаты, рядовые и чиновные напредь сего служили мне и предкам моим, великим государям императорам Всероссийским, верно и неизменно, так и ныне послужите мне, законному своему великому государю Петру Федоровичу, до последней капли крови, и оставя принужденное послушание к неверным командирам вашим, которые вас развращают и лишают вместе с собою великой милости моей, придите ко мне с послушанием и, положа оружие свое пред знаменами моими, явите свою верноподданническую мне, великому государю, верность, за что награждены и пожалованы мной будете денежным и хлебным жалованьем и чинами. Как вы, так и потомки ваши первые выгоды иметь в государстве моем будете и славную службу при лице моем служить определитесь. Ежели же кто, позабыв свою должность к природному своему государю Петру Федоровичу, дерзнет сего именного моего повеления не исполнить и силою моего оружия в руки моего верного войска получен будет, тот увидит на себе праведный мой гнев и казнь жестокую».
Не получив никакого ответа на это воззвание, Пугачев на следующее утро, 6 октября, начал жечь возле города сено, заготовленное жителями на зиму. Желая спасти запасы, генерал Рейнсдорп выслал из крепости майора Наумова с отрядом в 1500 человек регулярных и иррегулярных войск, при двух-трех орудиях, и приказал ему атаковать мятежников. Человек нерешительный, не особенно храбрый и наслышавшийся на пути к Оренбургу о жестокостях Пугачева, майор Наумов вышел из города и, остановись вдали от неприятеля, приказал открыть огонь из орудий. Мятежники отвечали тем же, а сами рассыпались по степи небольшими кучками и тем лишили Наумова возможности наносить им вред своими выстрелами. После двухчасовой перестрелки, расстреляв все свои заряды, майор Наумов счел более удобным возвратиться в крепость, тем более что, по словам его, он заметил в своих подчиненных «робость и страх»[653]. Выходцы из толпы самозванца говорили после, что если бы Наумов продвинулся вперед, а не оставался на месте, то толпа мятежников побросала бы свои пушки и убежала бы в лагерь, так как зарядов у них почти не оставалось[654]. Но Наумов поторопился отступить, и обе стороны, сохранив свое относительное положение, в течение двух дней не предпринимали ничего друг против друга.
8 октября, для защиты от разграбления менового двора и оставшихся в нем купеческих товаров, оренбургский губернатор выслал 300 человек драгун и яицких казаков, которые не только прогнали мятежников, но и захватили в плен 116 человек. Ободренный этим успехом, Рейнсдорп решился на следующий день произвести новую вылазку из крепости, но, к сожалению, назначил начальником отряда того же премьер-майора Наумова.
«Как по единогласному взятых сегодня пленников объявлению известно, – писал Рейнсдорп Наумову[655], – что в толпе самозванца набраны люди большей частью из разных народов, яко то: солдат, казаков и башкирцев, и в таком количестве состоят, что вверенный вашему высокоблагородию корпус не только количеством, но и качеством военных служителей гораздо превосходит, то рассудил я, не допуская сих злодеев до дальнего верноподданных ее императорского величества разорения, призвав Бога в помощь, завтрашнего числа его атаковать».
Утром 9 октября все командиры назначенных в состав отряда частей заявили коменданту, генерал-майору Валленштерну, что среди подчиненных им чинов слышится «роптание, изъявляющее великую робость и страх», и что потому они отказываются идти против толпы мятежников[656].
Валленштерн был человек хотя и пожилых уже лет, но чрезвычайно деятельный и храбрый, каким и показал себя в последующих действиях. Он с удивлением выслушал заявление начальников, но как человек совершенно новый, только недели за две приехавший из Сибири и не успевший осмотреться[657], принужден был сказать о том Рейнсдорпу. Вылазка была отменена, и оренбургский губернатор просил Военную коллегию прислать ему на помощь войска и хороших командиров.
«Состояние Оренбургской губернии, – писал Рейнсдорп графу Чернышеву[658], – весьма жалкое и более опасное, чем я могу вам описать. Регулярная армия силой в 10 тысяч человек не испугала бы меня, но один изменник с тремя тысячами бунтовщиков заставляет дрожать весь Оренбург. Священное имя монарха, которым этот злодей злоупотребляет, и его неслыханная жестокость отняли у подчиненных мне офицеров почти все мужество, и, к несчастью, между ними нет и двух испытанных на практике. Мой гарнизон, состоящий всего из 1700 человек, есть единственная команда, на которую я полагаюсь. По милости Всевышнего мы поймали 12 шпионов, подосланных этим злодеям: двое назначены были умертвить меня, а остальные чтобы зажечь город».
Не полагаясь ни на одного казака, оренбургский губернатор принужден был принять оборонительный образ действий, предоставить инициативу самозванцу и смотреть безучастно на расширение его власти в крае. Такое положение было оскорбительно для оренбургского губернатора, и генерал Рейнсдорп, обходя по нескольку раз в день укрепления и ободряя гарнизон[659], достиг того, что те же самые командиры, которые отказались идти на вылазку, «по довольном увещании одумались и к той атаке готовыми себя представили».
12 октября майор Наумов со своим отрядом опять вышел из города и двинулся против мятежников. «Регулярные войска, – доносил Рейнсдорп[660], – столь крепко наступали, что ежели бы нерегулярные им соответствовали и по предписанию моему учинили, то бы желаемого успеха весьма достигнуть было можно, а то последние по робости их против рассеянного неприятеля почти ничего не действовали, а стояли под защитой пушек».
Мятежники врассыпную окружили со всех сторон отряд, и Наумов, после четырехчасовой канонады, принужден был построить каре и, скрыв в нем орудия, отступить к городу. Он потерял притом 22 человека убитыми, 31 человека ранеными, 6 человек захваченными в плен, а 64 человека передались на сторону самозванца.
Эта новая неудача заставила Рейнсдорпа отказаться от наступательных действий до прибытия подкреплений, и в течение нескольких последующих недель военные действия под Оренбургом не сопровождались никакими особенностями, которые могли бы изменить взаимное положение сторон. Почти ежедневно небольшие кучки мятежников подходили к крепости, кричали, чтобы гарнизон сдался государю, по ним производилось несколько выстрелов, и тем дело кончалось.
Рейнсдорп предписал начальнику Верхнеозерной дистанции, бригадиру Корфу, собрать команды с постов и идти к нему на помощь; просил о том же киргизского Айчувак-султана, а Пугачев разослал повсюду воззвания и приглашал в свою толпу киргизов, ногайцев, заводских и помещичьих крестьян. Он приказывал выпустить всех содержащихся в тюрьмах и «у хозяев имеющихся в невольности людей», и всем, кто получит его указ, идти на соединение с его толпой.
«Приказание от меня такое, – писал самозванец[661], – если будут оказываться противники, таковым головы рубить и кровь проливать, чтобы детям их было в предосторожность. И как ваши предки, отцы и деды служили деду моему блаженному богатырю, государю Петру Алексеевичу, и как вы от него жалованье [получали], так и я ныне и впредь вас жаловать буду и пожаловал землею, водою, верою и молитвою, пажитью и денежным жалованьем, за что должны вы служить до последней погибели, и буду вам за то отец и жалователь; и не будет от меня лжи много, будет милость, в чем я дал мою пред Богом заповедь. Буде кто против меня будет противник и невероятен, таковым не будет от меня милости: голова будет рублена, а пажити ограблены».