– Кто встречать не пойдет, – кричал Чернов, – тех велено мне колоть.
Живший в крепости отставной сержант Измайловского полка Петр Бабаев уверял, что был в стане Пугачева, сам его видел и что по лицу и росту он точно бывший император. Уверение его смутило и начальника гарнизона, капитана Брейтигама, который приготовился было к обороне, а потом, узнав, что самозванец многих командиров за ослушание повесил, приказал снять пушки с крепости и отвезти в склад.
Утром 20 октября толпа, предшествуемая белым знаменем, стала подходить к Сорочинску. В церкви ударили в колокол, и все население с хоругвями и иконами двинулось за город. Впереди всех шел капитан Брейтигам с хлебом и солью. Самозваный полковник слез с лошади, приложился ко кресту и приказал всем идти в церковь, где отслужен был молебен за здравие императора Петра III. После молебна было произведено несколько салютационных выстрелов и началась присяга, причем священник Кирилла Васильев присягнул первый, а за ним и все остальные. После разбития кабаков и усиленной попойки мятежники удалились из Сорочинской крепости, захватив с собою две пушки, тридцать пять бочек пороху, два ящика ядер и всю денежную казну[672].
Ободренный столь неожиданным успехом и усилением своей толпы, Пугачев, по совету главнейшим образом Зарубина (Чики) и других яицких казаков, почти ежедневно рассылал свои указы в разные стороны и спустя несколько дней по прибытии под Оренбург отправил Яицкого казака Дмитрия Лысова к калмыкам, а ссыльнокаторжного Хлопушу – на заводы. Лучшего выбора, конечно, Пугачев сделать не мог: Хлопуша знал Оренбургскую губернию вдоль и поперек, жил и работал сам на нескольких заводах, и, бегая три раза из Сибири, знал все заводы наперечет.
– Снаряжайся-ка в дорогу, – сказал однажды Шигаев, отыскав Хлопушу.
– У меня хлеба нет, – отвечал хитрый каторжник.
– О хлебе не пекись, а пойдем-ка к государю.
Хлопуша и Шигаев пришли в кибитку самозванца.
– Возьми ты двух казаков, – говорил Пугачев Хлопуше, – да провожатого с Авзяно-Петровского завода[673], крестьянина Дмитрия Иванова, поезжай туда и объяви заводским крестьянам указ, и если будут согласны мне служить, то посмотри, есть ли мастера лить мортиры, и если есть, то прикажи лить.
Снабженный деньгами на дорогу, Хлопуша отправился по назначению, а следом за ним выехал, 14 октября, и Шигаев с указом, в котором самозванец писал: «Никогда и никого не бойтесь, и моего неприятеля, яко сущего злодея, не слушайте; кто меня не послушает, тому за то учинена будет казнь»[674]. Имея поручение собирать казаков по верхним яицким форпостам, Шигаев успел привести до 100 человек в стан самозванца. Несколько дней спустя прибыло еще 100 человек казаков, бежавших из Яицкого городка, под начальством казака Серебрецова. Они привезли с собою связанного старшину Копеечкина, которого Пугачев, по просьбе казаков, приказал четвертовать[675]. За казаками пришли высланные Хлопушей 83 человека заводских крестьян Преображенского (Зелаирского) Твердышева завода[676] и привезли много денег, пять пушек и весь порох, какой был в заводе[677].
Спустя несколько дней в стан самозванца явились: черемисский старшина Мендей с 500 человеками, башкирский старшина Альвей с 600 человеками и старшина ставропольских калмыков Дербетев с 300 человеками[678].
По мере того как увеличивались силы мятежников, Пугачев принимал меры к теснейшей блокаде Оренбурга и, не надеясь взять крепость приступом, намерен был голодом принудить жителей сдаться и просить пощады.
Изредка самозванец подвозил свои орудия и бомбардировал город в течение нескольких дней, устраивал даже подобие осадных батарей, но, видя весьма малый успех в действиях своей артиллерии, приказал жечь сено и уничтожать запасы. Оренбургу грозила опасность в самом непродолжительном времени остаться без фуража. Поэтому генерал-поручик Рейнсдорп признал необходимым выслать из города всех лошадей, принадлежавших частным лицам и негодных казенных[679], а рогатый и мелкий скот советовал жителям употреблять в пищу или же самим озаботиться приобретением фуража, доставать который было очень трудно и почти невозможно, ввиду наступившего холодного времени и совершенного бездорожья.
14 октября выпал первый снег, наступили морозы, и на реке Яик появились ледяные закраины; к утру 16-го числа снегу выпало столько, что начали ездить на санях. В такую погоду гарнизону тяжело становилось постоянно находиться на валу крепости, и необходимо было устроить закрытия для защитников. Рейнсдорп выслал 15 октября особые команды за лесом и лубками, для устройства землянок, и несколько сот подвод за сеном. Вылазка эта увенчалась полным успехом, и мятежники не оказали никакого препятствия, так как им самим приходилось плохо и они много терпели от стужи и непогоды. Мнимый государь их жил в калмыцкой кибитке, а все его сообщники валялись по степи ничем не прикрытые или прятались по кустам, спасаясь от холода. Опасаясь ропота и побегов, Пугачев 18 октября перешел от реки Яик к реке Сакмаре и, остановившись в пяти верстах от Оренбурга, между Бердинской слободой и Маячной горой, расположил часть своей толпы по домам и сараям, а для остальных начал строить землянки. Если бы Рейнсдорп в это время выслал из крепости отряд под предводительством энергичного начальника, он, конечно, мог бы разогнать толпу плохо вооруженную и не имевшую пристанища; но предыдущие неудачи заставили оренбургского губернатора быть осторожным и придавать силам самозванца гораздо большее значение, чем было на самом деле.
Рейнсдорп решился поджидать прибытия подкреплений, а Пугачев, пользуясь бездействием губернатора, принимал самые деятельные меры к усилению своей толпы.
В конце октября он отправил двух посланных, одного опять к башкирам, а другого к киргизам. При этом Кинзя Арсланов писал башкирскому старшине Аблаю Мурзагулову: «Желаемое нами от Бога дал Бог нам. От земли потерянный царь и великий государь Петр Федорович подлинный сам, клянусь тебе Богом, и сын его Павел Петрович с 72 тысячами донских казаков к нам приближается»[680].
Рассылая свои воззвания, Пугачев не переставал тревожить Оренбург и в этом отношении выказал гораздо большую деятельность, чем губернатор. Начиная с 22 октября и по 4 ноября мятежники находились почти постоянно в виду города и вели перестрелку с гарнизоном. Пользуясь окружающими город местными закрытиями, неуничтоженными зданиями форштадта и даже Георгиевской церковью, Пугачев тайно по ночам подвозил свои орудия и высылал стрелков, которые с наступлением утра открывали огонь. Из крепости им отвечали тем же, и взаимная канонада продолжалась по нескольку часов, с малым, однако же, успехом для обеих сторон. Среди этой канонады одиночные всадники подъезжали к городскому валу и советовали гарнизону сдаться.
– Господа яицкие казаки, – кричал один из таких, – пора вам одуматься и служить государю Петру Федоровичу.
Другой из подъехавших звал стоявших на валу защитников к себе в гости и кричал: «У нашего батюшки вина много!»
– Приезжайте-ка вы к нам со своим царем обедать, – кричали с городского вала, – у нас в городе вина больше!
– Погодите, приедем, – отвечали мятежники, и действительно утром 27 октября Пугачев почти со всеми своими силами показался в виду города. По-видимому, он намерен был двинуться на штурм, но, видя, «что крепости он одолеть не мог и в крепость влезть было не можно»[681], самозванец после первого отпора со стороны гарнизона приказал отступить.
– Не стану тратить людей, – говорил он, – а выморю город мором.
С этою целью самозванец ежедневно посылал небольшие партии тревожить жителей, перехватывать курьеров и уничтожать запасы. В ночь на 2 ноября мятежники построили вокруг города батареи и с рассветом открыли огонь, продолжавшийся целый день. Так как на этот раз батареи были устроены вблизи города, то неприятельские снаряды причинили некоторый вред: человек шесть обывателей было убито, семь ранено; два ядра попали внутрь губернаторских покоев, одно – в двери палатки, где хранилась денежная казна, другое – в стену дома Соляного управления, где была судейская камора, и наконец на двор дома Рычкова. Хотя результаты продолжительного бомбардирования были почти ничтожны, но, во-первых, стоили крепости 1788 снарядов, выпущенных в ответ на выстрелы мятежников, и, во-вторых, произвели сильное нравственное впечатление на жителей. Желая воспользоваться этим впечатлением и считая ядром защиты Оренбурга казаков яицких и оренбургских, Пугачев решил вновь войти с ними в сношение и предложить сдать город.
– Я намерен, – говорил он Падурову, – к городу послать казаков на переговорку, чтобы жители, не доводя себя до конечной погибели, сдались мне. Напиши-ка ты от себя к оренбургскому атаману Василию Могутову да к яицкому старшине Мартемьяну Бородину, чтоб они, если желают получить от меня за противность их прощение, уговаривали бы городских солдат и казаков, а равно губернатора и всех командиров сдать город и покориться мне в подданство. Ты их обнадежь, что я, право, ничего им не сделаю и прощу. Если же они не сдадутся и мне удастся штурмом город взять, то тогда я поступлю с ними безо всякой пощады. Ты уверяй их в тех письмах, что я точно Петр III, да опиши притом и мои приметы, вот какие: верхнего напереди зуба нет, правым глазом прищуриваю[682]. Они меня видели и помнят оные приметы. Да напиши Могутову и то: разве ты, мол, забыл государевы милости, ведь он сына твоего пожаловал в пажи.