Башкирия была в полном восстании, и сообщение с Оренбургом было прервано настолько, что курьеры могли доезжать только до Орской крепости, да и то степной киргизской стороной, а далее к Оренбургу надо было отыскивать охотников, пробиравшихся скрытными путями и по ночам.
Разъезжая конными партиями, башкиры грабили русские селения. 18 ноября они произвели нападение на Стерлитамакскую пристань, на реке Белой, а 24 ноября толпа их, в 500 человек, под начальством самозваных полковника башкирца Кашкина-Сатарова и подполковника уфимского казака Губанова, появилась в виду селения Чесноковки, находившегося в десяти верстах от города Уфы. Жители селения наложили четыре воза печеного хлеба и встретили башкирцев с покорностью. Примеру их последовали все остальные подгородные селения, и мятежники, окружив город, расположились в Чесноковке, Богородском, Ермашевском и Красном Яру[757]. Сообщение Уфы с окрестностями было прервано, и башкирцы распространили свои разъезды столь далеко, что воевода города Бирска, находившегося в 50 верстах от Уфы, секунд-майор Моисеев бежал и скрылся в деревне Каракулине[758], но потом был захвачен башкирцами. Число мятежников с каждым днем увеличивалось прибывающими ясачными татарами, помещичьими, дворцовыми и экономическими крестьянами и в короткое время доросло более чем до тысячи человек.
29 ноября к городу Уфе подъехали несколько башкирцев, с желанием вызвать кого-либо из жителей для переговоров, но, не успев в своем намерении, уехали. На следующий день они повторили то же самое, и тогда навстречу им были высланы секунд-майор Пекарский [759] и коллежские регистраторы Черкашенинов и Дуров. Башкирцы требовали сдачи города, выдачи полковника и коменданта Мясоедова и воеводы Борисова. Получив отказ, мятежники 1 декабря подошли уже значительной толпой к городу, со стороны села Богородского, но были разогнаны сотней казаков, к которым присоединились обыватели, имевшие лошадей. Мясоедов установил вокруг города ночные разъезды, «в которые назначались и статские чины, как то: секретари и протоколисты, регистраторы и приказные служители»[760]. Видя, с одной стороны, стойкость гарнизона и жителей, а с другой – что с шайкой, вооруженной преимущественно стрелами, копьями и рогатинами, взять город невозможно, предводители толпы отправили к Пугачеву нарочного с просьбой о помощи.
«Мы, – сказано было в прошении, привезенном нарочным[761], – казанской дороги башкиры и служилые татары, черемисы и дворцовые крестьяне, все согласись милосердому государю Петру Федоровичу склонились; что бы его величество ни приказал, мы свои услуги показать должны, не жалея сил своих до последней капли крови. Для того мы всепокорнейше просим вашего царского милосердия, в нашу сторону прислать войска и несколько пушек. Когда явятся в нашу сторону какие-нибудь супротивники вашему величеству, то нам сократить их не с чем без пушек. Ныне у нас подкомандующих более тысячи человек, и [приказано] всем окольным жителям изготовлять для нынешней войны с каждого двора по одному казаку со всеми ружьями, затем, что мы нынешнюю пятницу город Уфу разорять ехать намерение имеем».
Добровольное подчинение башкирцев власти мнимого императора было весьма важно для Пугачева, потому что, владея большим числом лошадей, они гнали в стан самозванца целые косяки и дозволили ему посадить на коней большую часть своего ополчения.
Пугачев рад был случаю и возможности отправить в Башкирию одного из своих ближайших сотрудников, чтобы более прочно подчинить население своей власти. Воспользовавшись пребыванием Зарубина (Чики) в Уфимском уезде, на Воскресенском Твердышева заводе, самозванец приказал ему отправиться под город Уфу и принять начальство над всем собравшимся там ополчением[762].
Не успел башкирский посланный уехать из стана самозванца, как в Берде было получено новое радостное известие о занятии мятежниками города Бузулука и почти всей Самарской линии.
Самарская линия была совершенно беззащитна с тех пор, как симбирский комендант, полковник Чернышев, двигаясь к Оренбургу и желая усилить свой отряд, забирал из крепостей, лежавших на пути его следования, всех лучших людей, как регулярных, так и иррегулярных. В Бузулукской крепости, считавшейся наиболее важной и имевшей коменданта, заведовавшего несколькими соседними крепостями[763], Чернышев оставил всего 27 рядовых при шести унтер-офицерах и капралах, но и те были старые и дряхлые. Две годные пушки Чернышев взял с собой, а в Бузулуке оставил те, которые или были забракованы, или не имели лафетов. При них не осталось ни одного канонира, а снарядов было хотя и много, но другого калибра, так что ни один из них не входил в дуло орудия.
С уходом Чернышева в Бузулуке осталось до 200 отставных драгун, солдат и поселенных казаков, но все это были люди больные, дряхлые, отказывавшиеся защищаться по неимению оружия, «ибо полковник Чернышев не довольно что людей, но и ружья обобрал и оставил одни испорченные»[764].
Тем не менее комендант Бузулукской крепости, подполковник Вульф, зять казанского губернатора фон Брандта, установил между крепостями своей дистанции постоянные разъезды днем и ночью; но распоряжение это исполнялось недолго. В начале ноября находившийся в Тоцкой крепости атаман Чулошников прислал сказать Вульфу, что он со всеми своими подчиненными «преклонился к императору Петру III», дал слово служить государю и советует то же сделать коменданту Бузулукской крепости, так как в непродолжительном времени к нему прибудет от государя полковник с войсками.
Человек нерешительный, слабого характера, не умевший заставить подчиненных повиноваться и исполнять свои приказания, подполковник Вульф струсил и стал помышлять о собственном спасении. 17 ноября он с ужасом узнал от прибежавших из отряда Чернышева об участи, постигшей симбирского коменданта, и в следующую ночь, призвав к себе сержанта Ивана Зверева, объявил ему о своем намерении уехать из крепости.
– Ну, Зверев, – говорил подполковник Вульф, – оставайся ты здесь с сержантом Осипом Куклиным, а я с командою отсюда уеду. Я не хочу здесь, как Чернышев, умереть напрасно, а защищаться мне не с кем.
Зверев просил и их взять с собою.
– Вас взять нельзя, – отвечал Вульф, – потому что вы находитесь при таких должностях, которые остановить никак нельзя[765].
Утром 18 ноября подполковник Вульф, забрав свое семейство, отправился в Самару, под конвоем двух унтер-офицеров, двух капралов и 25 рядовых[766]. Покидая вверенный ему пост, подполковник Вульф написал в приказе, что «имеет он, по некоторому повелению, отбыть из крепости Бузулукской со всей регулярной командой». Два дня спустя толпа яицких казаков приехала в Бузулук, опечатала все провиантские магазины, обобрала всех лучших лошадей и уехала, а почти в полдень 30 ноября, после обедни, ко двору Куклина подъехало до двадцати саней с мятежниками, под предводительством отставного солдата Ивана Жилкина. Он объявил, что отправлен из армии государя для того, чтобы забрать провиант и деньги. Узнав, что комендант оставил крепость и население не намерено оказывать сопротивления, Жилкин стал распоряжаться самовластно: осмотрел провиантский магазин, приказал принести вина для своих сообщников и призвать всех солдат. После всеобщей попойки, в которой принимали участие два священника, солдаты и казаки, Жилкин взял ножницы, обрезал у солдат косы, объявил, что теперь все они казаки, и распустил их по домам.
В тот же день к вечеру, в предположении, что Жилкин встретит сопротивление в Бузулуке, была прислана ему на помощь команда из 50 казаков, под начальством атамана Ильи Арапова, которая пьянствовала всю ночь, а наутро вместе с Жилкиным отправилась грабить помещичьи имения. Забрав у жителей подводы, мятежники нагрузили на них 62 четверти сухарей, 164 куля муки, 12 четвертей круп, пять пудов пороху и 2010 руб. медных денег, большей частью денежками и полушками[767].
Несмотря на столь быстрые успехи самозванца, действия его против Оренбурга были крайне нерешительны и ограничивались обложением. Пугачев не решался сунуться на штурм и уверял своих легковерных сообщников, что «сколько-де он городов ни прошел, сказывая, якобы он бывал в Иерусалиме, в Царьграде и в немецких городах, но столь крепкого города, каков есть Оренбург, не видал». Он говорил, что «более приступов делать к городу не намерен, а хочет осадой до того довести, чтоб у жителей не стало пропитания, а тогда-де и город сдаться ему будет принужден»[768].
В Оренбурге было действительно весьма мало продовольствия, и потому положение его было тяжелое. «Наши обстоятельства, – писал Рычков к Миллеру[769], – такие, каких с начала здешнего города не бывало и я от роду моего не видывал. Долговременное неполучение писем моих дает вам идею, сколь трудно находить способов к отправлению отсюдова писем, а почты ординарной уже с два месяца от нас нет в отправлении. Помощь наша от Господа, сотворившего небо и землю: мы всю надежду имеем на Него». Все попытки гарнизона улучшить свое положение были тщетны. Получив известие об уходе Пугачева под Верхнеозерную и Ильинскую крепости, генерал-поручик Рейнсдорп собрал военный совет, на котором было положено произвести в ночь на 30 ноября вылазку с тем, чтоб атаковать неприятеля до рассвета и нечаянно. Вылазка эта, однако же, не состоялась, так как назначенные под орудия 30 лошадей в ту ночь пали