Около Николина дня Перфильев и его спутники приехали в стан самозванца, где все было для них ново и необычайно.
Остановись в Берде, Пугачев и его ближайшие советники расположились в слободе, причем самозванец занял лучший дом казака Ситникова и назвал его «государевым дворцом». Стены дворца вместо обоев были обиты шумихой, украшены зеркалами, и на видном месте висел портрет цесаревича Павла Петровича, взятый в имении Тимашева и привезенный в Берду атаманом Андреем Овчинниковым[780]. На крыльце «государева дворца» находился постоянный караул в 25 человек, выбранных из наиболее преданных самозванцу яицких казаков, составлявших гвардию Пугачева и его конвой при торжественных въездах.
Гвардия эта пользовалась некоторыми привилегиями и составляла отдельную единицу в общей организации пугачевских войск, подчиненных сначала одному Андрею Овчинникову, носившему звание главного атамана, а потом разделенных на полки различной численности, но по возможности одинакового племенного состава. Так Овчинников командовал полком яицких казаков, полковники: Иван Творогов – полком илецких казаков, Билдин – исетских казаков, Тимофей Падуров – оренбургских и других казаков, взятых в крепостях[781], Дербетев – полком ставропольских калмыков, Мусса Алиев – каргалинских татар, Кинзя Арсланов – полком башкирским, Хлопуша – полком заводских крестьян. Всеми пленными солдатами командовал Шванович, а всей остальной сборной пехотой заведывал Казанского уезда татарин Абдул. Артиллерией управлял, под руководством казака Чумакова, взятый в Татищевой крепости солдат Калмыков, который вместе с тем обязан был исправлять испорченные пушки и мортиры.
Полки делились на роты, человек во сто каждая, и ими командовали сотники, есаулы и хорунжие. Выбор должностных лиц, даже и некоторых полковых командиров, производился почти исключительно яицкими казаками, имевшими значительное влияние на всех остальных. Обыкновенно собирался круг, которому предлагали имена кандидатов на должности, и «если выбираемый был не по их мысли, то казаки кричали негоден»[782]. Ни полковые командиры, ни их помощники не знали точно, сколько находилось в их ведении людей.
«Списков не было, – показывал впоследствии Шигаев[783], – потому что часто прибывали и убывали, а был счет одним только командирам, коим в руки и жалованье на их команду отдавалось». Сводя показания многих лиц, можно заключить, что в начале декабря 1773 года силы Пугачева простирались до 15 тысяч человек с 86 орудиями разных калибров[784]. Все это ополчение было весьма плохо вооружено: кто копьем, кто пистолетом, кто офицерской шпагой; ружей сравнительно было мало; башкирцы были вооружены стрелами, а большая часть пехоты имели штыки, воткнутые на палки, часть была вооружена дубинами, а остальные не имели вовсе никакого оружия и ходили под Оренбург с одной плетью[785]. Барабанов и труб не было, а потому утренняя и вечерняя заря обозначались выстрелами из орудий; «буде сделается какая тревога, то собирают народ атаманы, сотники и десятники [хорунжие], а иногда и сам самозванец бегает под окно к яицким казакам и приказывает выходить в поход».[786]
Каждый полк стоял особо в своих землянках и имел свое знамя, приготовленное из шелковой материи желтого или красного цвета. На одних знаменах были нашиты кресты, на других лик Спасителя или Николая Чудотворца[787]. Полки поочередно посылались на сторожевую службу и на единственную заставу (наблюдательный отряд), учрежденную на реке Сакмаре, ниже моста, на этой заставе располагалось обыкновенно до двухсот человек, а в разъезды по степной стороне реки Яик посылались партии по сто и более человек. Сторожевая служба отправлялась, конечно, самым первобытным способом: не было ни паролей, ни лозунгов, а «когда по пикетам, – показывал подпрапорщик Аверкиев, – в ночное время разъезжают дозоры и их окликают, то они-то больше отвечают, что казак, а потому и можно безо всякой опасности объезжать их пикеты и верным из войск ее величества».
Продовольствие приобреталось при помощи фуражировок, грабежа и доставки из селений, принявших сторону самозванца. Хлеб и скот доставлялись из занятых крепостей, из Каргалинской слободы и Самарского городка. Все это, по словам Оренбургской следственной комиссии, делалось «почти без чувствования тягости, обнадеясь на обещанные им [жителям] льготы и вольность»[788].
Вскоре после перехода в Берду мятежники захватили 300 лошадей, 100 быков и 3 тысячи овец, отправленных киргизом Аблаем для продажи в Оренбург. Пугачев спрашивал киргизов-погонщиков, сколько им заплатить за все взятое.
– Нам денег не надо, – отвечали они, – а дайте нам товаров.
– Товаров теперь нет, – сказал самозванец, – подождите здесь.
Киргизы, до семидесяти человек, остались в Берде и служили при Пугачеве, а пригнанный ими скот употреблен на продовольствие толпы, почти ежедневно увеличивавшейся приходящими «кучами из разных селений». Сюда стекались русские крестьяне, дворовые люди, заводские рабочие, приписные крестьяне, «но сколько оных было, говорил Пугачев, то не только он, но думает, что и Овчинников не знал»[789]. Что касается заводских крестьян, то, по словам Оренбургской следственной комиссии, они были всех усерднее к самозванцу, «потому что им от него также вольность обещана и уничтожение всех заводов, кои они ненавидят, в рассуждении тягости работ и дальних переездов» [790].
По мере того как толпа мятежников увеличивалась и влияние самозванца в крае распространялось, яицкие казаки пытались ввести среди ополчения некоторый порядок и устройство. Сам Пугачев почти не вмешивался в администрацию, и все распоряжения исходили из учрежденной им Военной коллегии.
Спустя несколько дней после обложения Оренбурга самозванец призвал к себе яицкого старшину Андрея Витошнова, казаков Ивана Творогова, Максима Шигаева, Данилу Скобочкина, Ивана Почиталина, илецкого казака Максима Горшкова и объявил им, что для управления краем и войсками он учреждает Военную коллегию[791].
– Бог и я, великий государь, – сказал Пугачев, обращаясь к Витошнову, Творогову, Шигаеву и Скобочкину, – жалую вас судьями в Военную коллегию, тебя, Почиталин, дьяком, а тебя, Горшков, секретарем.
Пожалованные в эти должности сначала просили избавить их от такого назначения, отговариваясь: Витошнов старостью, Шигаев тем, что он заведовал раздачей войску хлеба и денег, а Творогов тем, что имел много хлопот, командуя илецким полком. Пугачев запретил им возражать и приказал исполнить его волю беспрекословно, причем объявил, что в помощь им назначает четырех повытчиков. Сперва главным судьей был назначен Творогов, как полковник, но когда он сам просил, чтобы главным сделать Витошнова, как старшего летами, то самозванец согласился, но с тем, чтобы на Творогове лежало все ведение дела.
– Они люди безграмотные, – сказал Пугачев, обращаясь к Творогову и указывая на избранных им судей, – так ты один станешь за них подписывать бумаги. Тебе тут не сколько (не очень) много дела будет – только подписывай, а написать и без тебя есть кому.
Творогов повиновался этому распоряжению, и в заседаниях коллегии Витошнов всегда «сидел выше Творогова, а Шигаев, по словам Горшкова[792], хотя и ниже их сидел, но как он был их замысловатее и любимее самозванцем, то они следовали больше его советам, а равно Почиталин и я слушали больше его».
«Сию коллегию, – показывал впоследствии Иван Творогов [793], – злодей учредил для того, что ему наскучило давать самому указы свои тем, которые, приходя к нему со стороны, изъявляли свое усердие набирать в его службу людей или грабить помещичьи дома и самих убивать, так как [наскучило] и разбирать многие жалобы на башкирцев и казаков, в его толпе находящихся, в обидах и разорениях, народу причиняемых». Подобных депутатов, присланных от селений, приходило много, и Пугачев принимал их всегда с особою приветливостью[794].
– От меня, – говорил обыкновенно самозванец приходившим, – никогда приказу такого не было, чтобы делать обывателям обиды. Я велю тебе дать указ, чтобы никто не разорял, а кто ограблен и кем именно, прикажу тебе самому исследовать.
Обещанный указ обыкновенно выдавался из Военной коллегии, причем в нем писалось, чтобы по расследовании о грабеже было непременно донесено, и включалось требование, чтобы присланный депутат склонил своих односельцев быть верными государю, набрал желающих в его службу и с ними защищал от нападения войск императрицы не только свое, но и соседние селения. В «коллегии» велся список всем выданным указам, и чрез посредство лиц, получивших указы, администрация самозванца получала все необходимые сведения о движении правительственных войск и средства к продовольствию собственных. Все хозяйственные, стратегические и тактические соображения также лежали на Военной коллегии: она обязана была формировать отдельные отряды, указывать им цель действий, избирать пункты для сторожевых постов и снабжать отдельные команды продовольственными и боевыми припасами. «В сочинениях [бумаг], – показывал Творогов[795], – упражнялись Горшков и повытчики, а Почиталин редко писывал, ибо мы с ним худо знаем грамоте, а только что почти имена свои можем подписывать».