[810], а в Оренбурге в этот день было получено известие, что Кар отступил по новомосковской дороге[811], и, следовательно, рассчитывать на его помощь было нечего.
Рейнсдорп принужден был теперь сознаться, как опрометчиво поступил он, отказавшись от содействия и помощи, предложенных ему Деколонгом. Оренбургский губернатор оправдывался тем, что «скорее им [генерал-майорам Кару и Фрейману] с войсками, нежели сибирскому корпусу прибыть сюда уповал. Только к крайнему моему сожалению, – прибавлял он[812], – реченных генерал-майоров не только поныне сюда дождаться, но по неоднократным моим чрез нарочных предложениям и уведомления от них получить не могу, где они и в каком состоянии находятся. По причине чего, будучи со мнением вашего превосходительства весьма согласен, прошу для содействия здешним войскам корпус под предводительством генерал-майора Станиславского или кого другого отправить сюда весь совокупно, ибо отправление раздробленное подвергается крайнему предосуждению».
Сообщая Деколонгу, что город Оренбург крайне нуждается в продовольствии и что запасов может хватить не более как на месяц, Рейнсдорп просил заготовить провиант в Исетской провинции и прислать его с отрядом Станиславского.
Почти поголовное восстание башкирцев, их грабежи и разорение русских селений лишили Деколонга всякой возможности оказать какую-либо помощь Оренбургу. Опасаясь за город Челябинск и екатеринбургские заводы, Деколонг принужден был прикрывать их и принять меры к их охранению. «Сверх того, – писал он[813], – за сожжением башкирцами по линии почти всех редутов и по неимению подвод, по нынешнему зимнему холодному времени маршировать к Оренбургу между крепостями, совсем нежилыми местами, слишком по семидесяти верст должно с великим для солдат изнурением».
Таким образом отказ Деколонга лишал Рейнсдорпа последней надежды на скорую помощь. Защита города предоставлялась собственным средствам гарнизона, и освобождение его от осады откладывалось на неопределенное время.
Глава 25
Положение генерал-майора Кара и его отряда. – Просьба о присылке подкреплений. – Отступление к Бугульме. – Отъезд Кара в Петербург для объяснений с графом Чернышевым. – Состояние Казанской губернии. – Прибытие Кара в Москву. – Толки в Первопрестольной столице. – Смена Кара. – Неудовольствие императрицы.
После неудачи, испытанной в деле под деревней Юзеево, генерал-майор Кар признавал невозможным какое бы то ни было наступательное движение с теми силами, которые были в его распоряжении. Правда, что на подкрепление его прибыли два орудия с прислугой и 500 человек башкирцев и мещеряков, но все это не улучшало положения отряда. Башкирцы и мещеряки хотя и уверяли, что готовы служить, но когда им приказано было расположиться верстах в двадцати от отряда для разведывания о неприятеле, то старшины просили оставить их лучше в той деревне, где стоит пехота и пушки. Такое подкрепление только обременяло отряд, а не усиливало его, и Кар решился просить о присылке к нему хотя по одному полку пехоты, карабинеров и гусар и 12 орудий с полным числом прислуги.
«Без того, – писал он[814], – с успехом поиски к истреблению бездельника Пугачева никакого способа не остается сделать. Собранной ныне разных команд пехотой не только атаковать всю злодейскую толпу, но и отделенные толпой, для грабительства и разорения, с пушками партии прогонять способу нет».
В самом деле, получаемые известия подтверждали, что толпа мятежников с каждым днем возрастает и что самозванец располагает уже 70 орудиями, с значительными запасами пороха и снарядов. Хотя слухи эти во многом были преувеличены, но, не имея возможности их проверить, Кар не решался двинуться вперед. «Теперь принужден только маячить, – писал он графу З.Г. Чернышеву[815], – а к Оренбургу идти, то надобно всю собранную горстку людей, от морозов и злодейской канонады, бесплодно только потерять. В поле вышины занимать не можно, а в деревнях, по редкости их и по состоянию все в ямах, окруженных горами, никак держаться нет средств для того, что по чрезмерной стуже людей тотчас всех перезнобишь, без провианта и без выстрелов останешься».
Поставленный в затруднительное положение, Кар не находил ничего другого, как отступить к Бугульме и, прикрыв границы Казанской губернии, оставаться в таком положении до прибытия подкрепления, так как «с одной пехотой предпринять ничего не можно, без совершенного ее изнурения и безо всякого успеха»[816].
Предупреждая, что замедление в присылке войск затруднит в будущем прекращение волнений, и вместе с тем опасаясь, что правительство не оценит вполне положения дел под Оренбургом, генерал-майор Кар решился сам отправиться в Петербург для личных объяснений с графом Чернышевым.
«Пока еще следуемые войска сюда собираются, – писал он[817], – учредив все нужное, по обстоятельствам, в которых мы есть для переговору с вашим сиятельством о многих сего края подробностях, поруча команду генерал-майору Фрейману (который, мне кажется, человек хороший и ничего нужного к исполнению не упустит), намерен я отъехать в Петербург, ибо то время, которое употреблю на езду свою и с возвратом, здесь безо всяких предприятиев протечет!»
Заявление Кара не было одобрено в Петербурге, и граф Чернышев в день получения письма отправил курьера с требованием, чтобы Кар не отлучался от своего отряда.
«Намерение ваше, – писал президент Военной коллегии[818], – чтоб оставя порученную команду ехать сюда, учинили вы неосмотрительно, и буде оное исполните, то поступите точно противу военных регул, и, для того сим предупреждая, рекомендую вам отнюдь команды своей не оставлять и сюда ни под каким видом не отлучаться; а буде уже в пути сюда находитесь, то где бы вы сие письмо ни получили, хотя бы то под самым Петербургом, изволите тотчас с того места, не ездя далее, возвратиться и как наискорее ехать к порученной вам команде, куда всемерно не замедлится доставлена вам быть вся требуемая ныне и впредь по представлениям вашим резолюция».
Генерал-майор Кар не дождался ни резолюции, ни этого письма. Дойдя до селения Шалты и почувствовав «во всех костях нестерпимый лом», доведший до того, «что и последние силы терять начал», он сдал 18 ноября начальство над отрядом генерал-майору Фрейману. Приказав ему остановиться в Бугульме и, расположившись там на зимние квартиры, ожидать подкреплений[819], Кар уехал в Казань, где своим появлением произвел переполох среди населения.
Еще задолго до приезда Кара жители Казани находились в большом страхе, и «вестей у нас, кроме худых, иных нет, – писал Платон Любарский Н.Н. Бантыш-Каменскому[820], – и народ в крайнем смущении, как во тьме находится». По городу ходили самые нелепые и преувеличенные слухи об успехах Пугачева и об опасности, угрожающей населению. 3 ноября преосвященный Вениамин получил вышеприведенное нами письмо императрицы и тотчас поручил Платону Любарскому составить увещание к народу. 4 ноября оно было уже написано и разослано во все места епархии[821].
Напомнив о бедственных для России временах Гришки Отрепьева и Стеньки Разина, преосвященный Вениамин в послании к своей пастве убеждал население, что Пугачев есть самозванец и похититель чужого имени. Находясь в Петербурге[822], будучи очевидцем и участником при погребении императора Петра III, казанский архиепископ писал своей пастве, что тело покойного императора было при нем привезено на утренней заре в Александро-Невский монастырь, стояло в тех самых покоях, где жил преосвященный, и что на его глазах приходили к покойному для отдания христианского долга вельможи и люди всех званий. Преосвященный Вениамин свидетельствовал, что в сопровождении многочисленной толпы народа тело императора Петра III перенесено из его покоев в церковь, там отпето и самим им запечатлено земной перстью.
Архиепископ казанский просил своих духовных детей не верить никаким разглашениям. «Твердитесь разумом, – писал он в своем послании, – бодрствуйте в вере, стойте непоколебимо при присяге, яко и смертью запечатлети вам любовь и покорение к высочайшей власти. Мужайтесь против всех ратоборцев, льстецов и нарушителей общие тишины и благоденствия, утверждайтесь и утверждайте в благодушном повиновении, Господа ради, аще ли монархине яко законной преобладающей, аще ли князем, яко от нее посланным…
Препоясаша чресла ваша истиной, примите в защищение правды вся оружия Божия, яко возмощи вам противу кознем дьявольским, противу нарушителей веры и преданий церковных, противу хулителей чести и похитителей власти царской; словом, противу всех безумных свободолюбцев, покой души и жизни вашей, також чин государственный дерзостно возмущающих».
В это время никаких достоверных известий из Оренбурга не было, а слышно только было, что генералы Кар и Фрейман с отрядом стояли во ста верстах от самозванца, который, гуляя свободно между Оренбургом и Сакмарским городком, вовсе не опасался приближения правительственных войск.
«Удивления достойно, – прибавлял Платон Любарский, – что злодей свободно фуражирует, заводы и селения грабит, из заводских крестьян шайку свою приумножает, плевелы в околичностях не без успеха рассевает. С нашей же стороны доселе ни препятствия, ни поиску, ни поимки для получения о состоянии его толпы известия не учинено. Из Ставрополя уведомляют, что отправленные в сикурс нашим калмыки вреда окольным селениям причинили и причиняют много».